Продолжаем дискуссию о поколении тридцатилетних в литературе, начатую В. Левенталем в №12. Приглашаем к участию писателей и критиков.
Наконец-то предпринята попытка обсуждения современной литературы, каких у нас уже давно не было. Имею в виду статью Вадима Левенталя «Вопросы без ответов. О прозе тридцатилетних» («Литературная газета», № 12, 2024). Автор статьи привлёк внимание к именам молодых авторов, их произведениям, определил те или иные преобладающие темы. Кажется, можно надеяться на то, что серьёзный разговор о современной литературе продолжится. И всё же я обязан высказать некоторые методологические, что ли, замечания, без учёта которых разговор о литературе может оказаться по нынешнему обыкновению каким-то внелитературным.
Прежде всего почему рассматривается только творчество тридцатилетних, если уже в начале обсуждения автор статьи и сам сомневается в том, существует ли «какая-то такая специфическая проза тридцатилетних»? Если о ней говорят, то это вовсе не значит, что она действительно существует. Это уж особенность нынешнего информационного пространства: не быть, а казаться. Но в литературе не всё «изготовляется руками» и уж тем более исключительно при помощи информационных средств… Если рассматривать только этот аспект современной литературы – творчество тридцатилетних, то напрашивается вопрос: если такое явление действительно существует и имеет свои особенности, то в отличие от чего и в сравнении с чем эти особенности проявляются? Разумеется, в русле общего состояния литературы и положения её в обществе. Без учёта этого невозможно рассмотреть глубоко и творчество тридцатилетних. Текстуально, без восхищения их молодостью самой по себе и без зависти к ней, так как она внелитературна, критерием оценки литературного творчества не является и быть не может. Видимо, это последствия той проблематики – «Отцы и дети», которая давно занесена в нашу литературу и которая вовсе не является безупречной. А с точки зрения духовной природы человека во многой мере даже ложна…
Впрочем, это всегда понималось в русской литературе. Талантливый критик Валериан Майков в связи с этим писал: «Единственный положительный признак появления в обществе настоящего «молодого поколения» есть появление новой сознанной и переживаемой мысли. Лета в этом случае ничего не значат. Можно быть очень молодым и в то же время совершенно чуждым современных идей, чувств и стремлений. Можно быть очень старым летами и вместе с тем сознавать современность и чувствовать её глубоко».
И, заметим, молодой критик Валериан Николаевич Майков (1823–1847) не кичился своей молодостью, её как бы и не замечая, но давал пусть и не столь развёрнутые, но точные оценки литературным явлениям своего времени. Между тем как и прожил он всего 24 года, не став даже тридцатилетним (погиб в результате несчастного случая, утонув в пруду в Ропше под Санкт-Петербургом). Читая внушительный двухтомник В. Майкова, нельзя не удивляться не только глубине его мыслей, но и объёму им сделанного в столь молодые годы.
Кто из нынешних тридцатилетних может предъявить если не нечто подобное, то хотя бы приближающееся к нему? Это вовсе не в укор ни тридцатилетним, ни сорокалетним. Их можно понять и войти в их положение. Ведь они живут в той ситуации и с тем наследством, которые им достались. И это не их вина, а скорее беда. И их, и наша общая. Литература не может жить и продолжаться по законам рынка, являющегося формой её подавления. Не могут быть эстетическим критерием её оценки ни рейтинги продаж, ни бесконечные, как правило, корпоративные премии, не имеющие общественного значения. Справедливо говорит Женя Декина, что литературный процесс сейчас «формируют, к сожалению, не критики и даже не издатели, а финансовые потоки и пиар-менеджеры» («Литературная газета», № 10, 2024). Ну какой же при этом может быть литературный процесс? Это уже нечто совсем иное. И об этом надо говорить честно. Но тридцатилетние в нём живут, подстраиваются под него, тем самым полагая, что они входят в литературу. Но, входя в эту неестественную для литературы ситуацию, они никуда не входят… Рынок же предполагает «шумиху и успех», когда сами тексты мало что значат; предполагает позорное положение: «…ничего не знача, быть притчей на устах у всех» (Пастернак). Но когда то, что позорно, вдруг начинает почитаться в обществе престижным – это уже действительно беда. Ведь тот массив текстов молодых, который мы сегодня имеем, – это, как правило, та книжная продукция, которая прошла неестественный отбор рынком и якобы спросом, словно этот спрос не регулируется и не формируется преднамеренно под этот самый рынок. Такой рынок, к литературе не приложимый вообще, побеспощаднее всякой регламентированной и узаконенной (о ужас!) цензуры. А молодых и талантливых надо поискать, так как они, как правило, не подходят к такому «рыночному» пулу.
Издать сегодня, при всеобщей грамотности, никчёмную книжку, не имеющую никакого отношения к художественной литературе, ничего не стоит. Но не всё написанное и опубликованное является литературой. А потому рассматривать вполне серьёзно всякую творческую несостоятельность, а то и глупость в качестве литературы по крайней мере опрометчиво. Не полнотой всего написанного определяется явление, а творчеством наиболее талантливых в нём. А их, как и всегда, может быть, и есть-то всего два-три, не более… Их-то и надо выявить. Этому и должна послужить данная дискуссия. Не общие черты поколения тридцатилетних заметить, а выявить таланты, ибо только ими определяется поколение. Общая картина явления складывается из творчества наиболее одарённых и никак не иначе. Далеко не все пишущие – писатели… Увы, так бывает во все времена. Слух поэта «чует» происходящее. Как у молодого ещё А. Блока (1901 г.): «Не жди последнего ответа, / Его в сей жизни не найти. / Но ясно чует слух поэта / Далёкий гул в своём пути».
Когда читаешь тексты молодых, складывается впечатление, что они не читают предшествующей им литературы вообще, не считая это нужным и обязательным для писателя, абсолютизируя своё время.
Да, конечно, литература выходит из жизни, но не в меньшей мере из литературной традиции, из духовного творческого опыта. И тут не может быть безоценочных суждений об их писаниях, простой констатации фактов. Здесь-то и начинается серьёзный разговор о литературе. И подчас нелицеприятный.
Если, скажем, тридцатилетние перестают обращаться к истории, не пытаются переосмысливать её, если этот «поток иссяк», то мало указать на это, но совершенно необходимо дать ему оценку, так как история в творении художественном не является только темой. Там, где историк заканчивает своё дело, писатель его только начинает. Истинный талант рассматривает жизнь человеческую в её непрерывности и единстве – изначально и до сего дня. Это понимал уже великий В. Белинский при всей его увлечённости «социальностью» и «революционностью»: «Можно судить обо всём, но ничего нельзя мерить на аршин своего времени; иначе род человеческий начнётся только с нас, а его истории – как не бывало!»
Если самой распространённой темой творчества тридцатилетних, как отмечает Вадим Левенталь, являются «болезненные отношения с родителями», если эта тема стала лидером, то мало зафиксировать этот факт. Но надо сказать и о том, что факт этот печальный и почему. Не верить же критику, прочитавшему девятнадцать (!) книг молодых, у нас нет никаких оснований. Надо бы деликатно не напомнить, а поведать молодым авторам, что самоутверждение через свержение родителей обманчиво и ложно.
Словом, не темой и не возрастом едиными определяются писатели теперь, как и всегда.
При нынешних электронных информационных средствах с их тотальным контролем, управлением смыслами, нарушением иерархии ценностей проблемы наши стали в большей мере не литературными, а информационными, не разрешив которых нам не добраться до литературы. Это проблемы уже организации информационного пространства. А потому теперь у писателей, тридцатилетних тоже, нет более важной задачи и заботы, чем «не мысля гордый век забавить» (А. Пушкин), возвращать литературу к своей образной природе, помня о том, что выполнять свою миссию она может лишь в той мере, в какой остаётся литературой.