Небезобидный миф на пороге информационной цивилизации
Наверное, у каждого из оппонентов, и у Льва Аннинского («В нас есть нечто детское»), и у Анны Яковлевой («Надо ли взрослеть»), есть и своя правда, и свои выстраданные в жизненном опыте аргументы, и своё право на публичность. Яковлева вполне чётко высказала свою точку зрения, которую нельзя не уважать за определённость и аргументированность. Нельзя не признать, что за многозначностью, если не сказать лукавством, Льва Александровича скрыта сократовская провокативность, приглашающая к самостоятельному размышлению, то есть к взрослой и серьёзной мыслительной работе, никак не соотносящейся с детской непосредственностью. В этом оба публициста в своих позициях сходятся.
Однако тема, затронутая ими и продолженная участниками дискуссии, настолько важна для российской публики, для любого мыслящего человека, что её смело можно отнести к вечным философским темам. И вечным не в смысле «ветхим», а в смысле вечно зудящим, даже – больным. Кому-то это утверждение покажется чрезмерным. И напрасно!
Откликнулась, не могла не откликнуться на эту проблему детскости и русская литература пасторальным тургеневским Герасимом («великий немой» и «великий ребёнок») и безымянным злоумышленником Чехова (оборотная сторона пасторали). Удивительно в этом сопоставлении другое – некое провиденциальное сближение. Хотя по тексту Герасим утопил Муму, но в рассказе прочитывается, что в следующий раз утопит непременно самоё барыню. Смешной же чеховский рыбачок, что невзначай чуть не пустил под откос состав, открутив гайку железнодорожного полотна, точно так же невзначай пустит под откос и империю. И ведь пустил-таки однажды!
Не заставляет ли это задуматься об истоках отнюдь не безобидного мифа о народе-дитяти?
Давайте назовём вещи своими именами. Умилительная детская непосредственность во взрослом – признак не его невинности («добрый дикарь» Руссо), а признак неразвитости.
Между тем в зрелых умах, чётко сознающих угрозы, исходящие от такой неразвитости, недостатка на Руси не было. Это и Радищев, и Чаадаев, и Гоголь, и «веховцы», наконец. Позднее Георгий Флоровский в фундаментальном труде «Пути русского богословия» вполне определённо назовёт причины катастрофы семнадцатого года. Это духовная незрелость, детскость, не способная к принятию взвешенных решений и к их реализации. Это они стали причиной революции семнадцатого года и, добавим от себя, девяностых годов.
Ничего на ментальном уровне пока не изменилось. Правда, изменился мир! Как всем уже давно известно, человечество вступает в информационную цивилизацию. А это совсем другой мир. Абсолютно прозрачный и регулируемый не стихийно, а в режиме проектирования будущего. И если в стихийно регулируемом мире инфантильная непосредственность была хотя и не почётна, но всё-таки допустима, то теперь это фактор, несущий угрозу всей системе. Системе нужна защита от безответственной детскости. И человек здесь нужен совершенно с другими качествами. Другой человек. Какой?
Когда мы смотрим такие передачи, как «За стеклом» или «Дом-2», то впечатление мерзости происходящего и отторжения героев телевизионного экрана возникает именно из-за несоответствия этих героев условиям открытого, прозрачного мира, который ждёт нас всех в самом ближайшем будущем и к которому мы все не готовы. Представьте себе, что вы отмываете ребёнка от последствий детской неожиданности. А теперь представьте то же самое, но уже со взрослым человеком… В присутствии публики… В миллионной телевизионной аудитории... Именно в таком мире нам вскоре предстоит жить. И здесь детскость будет выглядеть как анахронизм, умиляться которой так же нелепо, как наслаждаться ароматами бомжа, входящего в вагон метрополитена.
Вопрос нынче стоит о необходимости «взрослости». Иначе нам угрожает опасность, что локомотив истории уйдёт в будущее без нас. Нам же останется в удел детская игра в паровозики, изображающая мнимое движение к мнимым целям и мнимым добродетелям.
, преподаватель, ЗЕЛЕНОГРАД Московской обл.