(к 85-летию со дня рождения русского поэта и мыслителя)
1
Небо манит – особенно поэтов.
Словно чувствуется за видимым пластом нечто сокрытое, необыкновенно-лучистое, дающее и определяющее поэтические возможности:
Никто не знает неба так, как птицы.
Простор бескрайний. Даль без берегов.
Придуманные сферы и границы
Неведомы для птиц и облаков.
Поэзия Эдуарда Балашова совмещала сквозное легкое дыхание и перистые оттенки действительности, смысловую ясность и жажду перевоплощения: во все феномены мира, чтобы лучше озвучить их стихом.
Стать водой и воздухом: ощутить их мысли, их душу:
Молчит усталая вода,
И, прислонясь к крутому склону,
Она вздыхает иногда
И гонит вздох свой по затону.
И воздух оттого молчит,
Что не роняет слов на ветер.
И каждый вздох его рассветен,
И в небе облаком летит.
Шаровая бездна жизни затягивает, предлагая столько нюансов, что каждый хочется оттенить, подсветить, выразить вектором звука.
Четко декларируемый дом является той альфой, благодаря которой говорит поэт:
Нету дома земного.
Нет и тайны земной.
Дом мой – Отчее Слово
Над земною виной.
И трепетанье стрекозьих крыл, и птичьи – широко распахнутые для полета, ощущались в поэзии Балашова – певучей и нежной, прозрачной и возвышающей дух.
2
…емкость посвящения Вадиму Кожинову, исполненная Балашовым, скрещивала компактное определение времени, данное через образы, лирический порыв сильного натяжения, и своеобразную метафизику, проведённую через призмы опыта:
На руинах роскошной эпохи,
На обломках погибшего дня
Я поверил в заёмные крохи,
В жизнь без крова и в даль без огня.
Привязался к бродячей собаке,
Презирающей службу и цепь.
По кутам и заходам во мраке
Замотала нас старая крепь.
Крепкий раствор стихов, вливающихся в читательскую душу желанием переосмыслить определенные меры былого, а заодно и собственную жизнь, сопоставив познанное с тем, что предлагает поэт.
Балашов был внимателен к деталям времени, и к… вечности: вечно бушующей ближе, чем мы думаем, и, словно космос, начинающейся в нас:
Тихие дали. Темные дали.
Где же дороги мои запропали?
Поле рабочее. Скошенный луг.
Снова от сна отряхнётся петух.
Снова я встану босой на дощак.
Снова ударюсь виском о косяк.
Вышибу двери и рухну под клеть.
«Здравствуй, — скажу, — я пришел умереть!»
Грустные и тихие картины родной природы, той яви, что была ближе близкого, и уходит, уходит постепенно, как всё… как жизнь.
Поэзия помещается в мире, предлагая собственный мир, и то, как разные явления словно входили одно в другое в поэзии Балашова, завораживало порой, играя (но – смертельно всерьез) тонкими оттенками лучевого света:
Свободный ветер света
Из солнечной страны.
В широком шуме ветра
Зелёный шум весны.
Поэт необыкновенно – самым сердцем сердца чувствовал суть стихий: воды, воздуха: основополагающих элементов мира, и, переводя оную в слова, добивался интересно-светящихся результатов:
Молчит усталая вода,
И, прислонясь к крутому склону,
Она вздыхает иногда
И гонит вздох свой по затону.
И воздух оттого молчит,
Что не роняет слов на ветер.
И каждый вздох его рассветен,
И в небе облаком летит.
Он исходил из возможностей высокого света – Эдуард Балашов, двигался по световой вертикали, и – словно растворился в ней, оставив поколениям сияния собственного поэтического сада.