, ЯРОСЛАВЛЬ
Недавние события на Манежной площади немедленно выплеснулись и на телеэкран. И не только для их показа, но и для обсуждения. Тема вреда национализма разбиралась на разных каналах, но почти что в одинаковой форме. Дискуссии вели депутаты, философы, психологи, литераторы, политологи, но не приглашались сами так называемые националисты. Поэтому дискутанты соглашались или не соглашались, спорили и даже вздорили сами с собой, но в итоге каждый оставался при своём мнении, а зрители в недоумении: почему же на экране отсутствует сам предмет спора, физическое, как ныне принято говорить, лицо?
А ведь ясно, почему. Появление такого физического лица на экране, да ещё, будь оно эрудированным, подводилось бы под понятие «пропаганда национальной розни». Ну так вот сами с собой дискутирующие и должны были повергнуть своего оппонента в споре. Вот и был бы эффектный успех встречной пропаганды.
Но, может, соперник не приглашался ещё и потому, что происходившее на Манежной площади было только по форме националистическим? На самом деле футбольные фанаты, рьяно кричащие «Русские, вперёд!», прекрасно видят, что в их любимой команде (как правило, с иностранным названием – «Спартак», «Динамо», «Локомотив», «Торпедо» или состоящим из аббревиатуры аж четырёх иностранных слов – ЦСКА) бегают три бразильца, два аргентинца, полтора поляка, украинец, литовец и чех, да к тому же главный тренер – голландец или скандинав. И фанаты ничего против этого не имеют. Так не был ли выход на Манежную площадь протестом против политики в отношении к гражданам? И не получилось ли, как в словах теперь уже антикварной песни Дунаевского: «Вам до Манежа? Да, до Манежа! Значит, нам по пути!» Ведь в европейских иностранных паспортах слово «национальность» переводится сейчас на русский язык как «гражданство».
Из всех дискуссий ценность, пожалуй, имела только та, что прошла на «Культуре» в цикле «Тем временем». Название у передачи было «Культура и национализм». В ней приняли участие прозаик Герман Садулаев, писатель и историк Дмитрий Володихин, поэт и литературовед Игорь Волгин, публицист, политолог и философ Александр Ципко, филолог и директор Библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева и хорошо разбирающийся в литературе игумен Пётр Мещеряков.
Ципко говорил, что не бывает просвещённого национализма. Володихин возражал, что бывает, приводя в пример Третьякова и Александра Третьего. Волгин пояснял, что просвещённая культура не может быть замкнутой. Гениева с ним соглашалась, иронизируя над теми, кто предлагает замуровать окно, прорубленное Петром в Европу. Садулаев доказывал, что национализм вреден только, когда ведётся проповедь национального превосходства. Игумен Мещеряков сетовал, что Россия пока не стала христианской страной, отсюда и все беды.
Участники дискуссии, разумеется, не пришли к согласию в понимании национализма. Но ответ на острый вопрос был получен буквально через час в документальном фильме Павла Мирзоева, который прошёл на том же канале и назывался «Эмка Мандель с Колборн Роуд, 28».
Это был очень тяжёлый фильм. Может, даже беспощадный. На дальнем краю света в прекрасном, омываемом океаном городе Бостоне готовится к тяжелейшей операции по поводу онкологии замечательный русский, независимо от его национальности, поэт. Это там он – Эмка Мандель, а у нас он – Наум Коржавин. Разумеется, его стихи знают у нас далеко не все, но четыре строчки одного стихотворения, в которых «а кони всё скачут и скачут, а избы горят и горят», стали, не погрешим, народными, их знают наизусть очень многие, может, не ведая, чьи они. Редкое торжество, посвящённое русским женщинам, обойдётся без коржавинского четверостишия. А стихотворение ведь далеко не самое выдающееся у поэта.
До операции – неделя. Семь дней. И внешне хладнокровная, но внутренне напряжённая камера оператора Анны Амплеевой скрупулёзно отслеживает день за днём, приближающим поэта к неизбежной операции с вероятностью удачи: по-ихнему – фифти-фифти, а по нашему – половина на половину.
Это – неделя истины, когда всё наносное, временное, вчера ещё важное, теряет свой смысл, а исповедально остаётся только самое главное, что необходимо в трудную, может, роковую неделю, – локоть поддерживающего тебя родного человека и локоть поддерживающей тебя твоей Родины. Локоть родного человека есть – это жена поэта, которая ведёт его на операцию, как будто идёт на свою собственную, тоже решающую. Локтя Родины, России – этого локтя в документальном фильме нет.
А душа поэта – на Родине. Это – её чистилище, за которым что последует – не ведомо. Один-единственный крестится справа налево православный Эмка Мандель в католическом соборе, не в силах добраться до православного храма, который тоже есть в Бостоне. Но вот добирается, а как раз Пасха, торжественное песнопение, и уже свет надежды в глазах. Это тоже память о Родине, сменяющаяся тоской, когда ты снова дома, но не в Москве, а в непритязательной квартире с окнами на Колборн Роуд.
«Как мне нужна сейчас Москва!» – «Моя первая книга вышла в Москве тиражом десять тысяч экземпляров, все удивлялись, что так мало. А в Америке удивлялись, что так много!» – «Мне трудно без общения: мне надо понимать, что ты говоришь и что тебе говорят». – «Эмиграция – это уход в мир иной».
И совсем страшное: «Как поменять гражданство? Здесь я получаю пособие по бедности, по старости. Ни рубля не накопили строчки».
Одна страна поддерживает его физически, а другую он держит в своей душе сам, поддерживая себя духовно.
Операция прошла успешно, но предстоят другие. В заключение с горечью сказано, что Родину свою поэт больше не увидит. А хотелось бы услышать, что Родина пришла к нему на помощь. Но это уже был бы тот самый национализм, в мечтах о котором выходят на Манежную площадь.