К 125-летию со дня рождения Леонида Леонова предлагаем вниманию читателей интервью из архива «ЛГ» – одно из последних, а может быть, и самое последнее, вышедшее при жизни писателя. Оно было опубликовано 1 июня 1994 года, к 95-летию Леонова. В августе того же года его не стало...
С художником, мастером – а Леонид Леонов, пожалуй, один из немногих, кто сегодня в русской литературе по праву традиции носит это звание, – возникает и особый сюжет взаимоотношений: критик – писатель. Леонов живёт и пишет не «по моде ходячего бытия» (выражение В. Набокова). У него своё – высокочувствительное, редкое по нынешним временам – отношение к слову, свой – внутренний – ритм. Встроиться в него было непросто.
Мне повезло: я соприкасаюсь с напряженной духовной жизнью писателя, читая то, что выходит сегодня из-под его пера; общаюсь с ним по телефону. Но самое главное – личные встречи, разговоры – а за последние годы их было несколько.
Леонид Максимович не разрешал записывать за ним слово в слово, сначала я воспроизводила сказанное им по памяти. Затем запрет как-то незаметно был нарушен. У меня накопилось много таких записей. Они сливаются в монолог художника, прихотливое течение ассоциативной мысли, неожиданным образом связующей отдалённые «концы и начала».
– «Вор» – это самая главная книга... «Вор» был задуман в пору революции. В первой редакции главный герой Митя Векшин был романтизирован, что-то в нём было есенинское. Через 37 лет была сделана вторая редакция «Вора». Во второй – герой был изменён в худшую сторону. Митя Векшин жил на средства Зины Балуевой и говорил ей, что не может жить на деньги, бывшие в употреблении. Он отобрал последние 40 рублей у своего друга Саньки Велосипеда, не погнушавшись этими деньгами. Когда-то Митя встречался на железном мосту через Кудему с девочкой, назначил ей свидание, но не пришёл, и она была изнасилована бандитом Агеем и заражена им дурной болезнью. Она гнила у него на глазах, а он даже не заметил...
Вторая редакция – это в лупу рассмотренные узлы «Вора». Думают, что я переделал «Вора» по требованию Сталина. Но это была абсолютно моя авторская воля.
– Читал ли Сталин эту книгу?
– У Сталина видели весь перечёркнутый красным карандашом текст «Вора». Издатель Титков говорил мне, что некоторые покупали по три экземпляра книги – думали, что она будет запрещена... Мною написан новый эпилог к «Вору». Надо сверять обе редакции текста (первую, вторую и заключительную) по живому месту – по образам, словам, перефразам, символам. Надо разобрать конструкции, прослушать пальцами, как партитуру, просмотреть механику текста... Это негатив, который проявляется вечностью. Вор – не в том, что кто-то крадёт деньги: это счастье, украденное у революции...
Долго говорили: вот будет коммунизм – отдохнём. Одни говорили – после 15, 30, 150 лет... Вот и отдыхаем до сих пор. Берёзкин у меня говорит: «Вот я хожу и отдыхаю». Пьеса шла во многих театрах, и ни один артист не смог правильно произнести эту фразу... (Речь идёт о «бывшем военном», полковнике Берёзкине, герое пьесы Леонова «Золотая карета», которому сказали: «Ты своё отвоевал, теперь иди отдыхай, Берёзкин». Вот он «ходит и отдыхает». – И.Р.)
Сложное время. Такие сумерки глядят в окно. Выпьем, бедная старушка... И вот – старушка с Россией выпивает... «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя...» Вот действительность. Но этим ли объясняются странные запои?.. Увы, ты сам этого хотел, Жорж Данден (эту фразу Леонид Максимович произносит по-французски. – И.Р.).
Судить надо от истоков. Интеллигенция уничтожалась исключительно умно, по гениальному плану... Жизнеопасно, даже страшно делается.
Однажды в Театре Пушкина шла «Метель», которая была запрещена с формулировкой Совета народных комиссаров как злобно-клеветническая, контрреволюционная пьеса. Мы две недели с женой не спали, ожидая стука в дверь. Вдруг звонят из театра и говорят: сейчас приедет Фурцева, хотели бы показать пьесу в присутствии автора. Я поехал. Во втором антракте встретились в дирекции с Фурцевой, с приближённой свитою. Она ко мне обращается как к автору: «Очень интересно, очень интересно, теперь бы написали нам что-то современное...»
...Я много читаю писателей, которые даровиты, но они спущены в большую реку жизни, и неизвестно, кто опередит, а кто погибнет в водовороте. Оценки идут не по тем качествам, которые требуются от литературы. Много скандальных взглядов, дестабилизирующих обстановку, и мало суждений по существу дела. Суждений, в которых так сложно струится мысль, что возникает ощущение, не нарочно ли это делается. Не поймёшь – автор за или против; как вар – надевают на голову кулёк и дышат – наркотическое средство...
– Жизнь, заражённая словами? Слово-наркотик?
– Да, потом остаётся впечатление грязного, туманного...
– Как вы относитесь к Набокову?
– Он очень умный, интересный писатель. Но мы с ним разных школ, «Лолиту» я не понимаю.
– Кто-то сказал: «Историк – это пророк, предсказывающий прошлое». Не так ли и писатель?
– Нет, это парадоксальная формула. Это не так. Писатель предсказывает будущее.
– Вы считаете, ваши прогнозы подтвердились?
– Да, многие подтвердились. «Барсуки» написаны 63 года назад, «Халифат», «Вор»...
Некоторые утверждают, что книги должны создаваться в один присест. А некоторые – всю жизнь. А поскольку эпоха заняла пространство больше, чем жизнь героя, это позволяет уже во второй редакции изменить взгляд на него. Превращение Векшина в исправленного лесоруба – это не что иное, чем хеппи-энд. Это форменная цензурная прикрышка...
– Самая ваша любимая книга – «Вор»?
– Любимое – не родившееся. Оно требует ума, ласки, внимания. А это уже взрослое. В эпилоге об этом у меня сказано.
– А какую бы вам хотелось написать книгу?
–Ту, что последняя.
– Как называется ваш новый роман?
– Не скажу. Есть два названия.
Сегодня эта формула найдена – «Пирамида». Роман с таким названием выходит в приложениях к журналу «Наш современник».
Инна Ростовцева, «ЛГ», 1994, № 22