Как Больной Короля превзошёл, и что из этого следует
Что бы там кто ни говорил, ни ворчал и ни иронизировал по давно заведённой привычке, «Маска» как институция отечественному театру пристала. Она сегодня не просто данность, но один из несущих элементов сценографической конструкции всероссийского «зеркала сцены», который убери – и всё не то чтобы рассыплется, но некую архитектоническую стройность явно потеряет. Возвращаясь же к зоилам – будь то люди, саму идею национальной театральной премии в корне не приемлющие, либо по доброй традиции из года в год категорически неудовлетворённые итоговым премиальным «раскладом», – заметим лишь одно: на чём бы ещё они могли с таким пылом и жаром вымещать весь богатый запас своего сурового критицизма (нередко имеющего под собой слишком строгое отношение к сегодняшнему театральному искусству как таковому). Не на отдельных же спектаклях сезона, честное слово – для подавляющего большинства из них данная «критическая масса» грозила бы обернуться весом непомерным, враз раздавливающим. Так что помимо всех своих значимых профессиональных-социальных-эстетических функций «Маска» принимает на себя дополнительно и немаловажную роль своеобразного «громоотвода».
Она, вероятно, ещё и потому так усиленно, более того, неуклонно раздражает многих (часто – небезосновательно, порой – словно бы специально, дразнясь и «подставляясь»), что сама её машинерия все эти годы работала по нарастающей, без ощутимых сбоев, если говорить о сугубо формальной стороне дела, не погружаясь пока в тонкую материю художественного. Числа спонсоров всё прибывало, разного рода украшающих доппроектов и спецпрограмм также, по части как общественной, так и самоидентификации у этого слегка нелепого в вербальном смысле, но очень точного по задумке и смыслу двуединого образования – «премия и фестиваль» – проблем сегодня, похоже, уже нет никаких. В организационном плане «Золотая Маска» к тринадцатому своему по счёту явлению вконец обрела черты намертво отлаженного часового механизма, где все многочисленные шестерёнки и винтики (о детали под названием «пресс-служба» надо сказать особо, как об на диво чётко функционирующей и «дружелюбной к пользователю», – благо нам очень даже есть с чем сравнивать) гладко пригнаны друг к другу, стучат в унисон и, кажется, решительно «заточены» под реализацию некоего заранее определённого и расписанного плана.
Нет, не подумайте, мы крайне далеки от бытующих кое-где мнений, что все «золотомасочные» итоги расписываются загодя и все хорошо знают, кто именно, что и почему получит… Нет ни малейших сомнений в том, что и предварительно отбирающий спектакли на фестиваль экспертный совет и отсматривающее их на протяжении двух недель жюри исполняют свои обязанности честно, руководствуясь «критерием одним – качеством», как заявила в фестивальной «многотиражке» руководитель экспертов по разряду музыкального театра балетный критик Майя Крылова. Ну а специалисты, которым было доверено определять итоги прошлого сезона по ведомству драмы (дополненным кукольным форматом) и на сей раз, и ранее – всё люди исключительно достойные, настоящие профессионалы и т.п. Качество и для них – вещь основоопределяющая.
Другое дело, что у изрядно «заматеревшей» – и слава богу! – «Маски», словно бы сами собой, возникли очевидные разграничения этого самого качества по сортам. Есть спектакли первосортного качества, которым положено становиться триумфаторами, есть постановки сорта несколько более низкого – этакий гумус фестивальной афиши, задача коего благородно оттенять немеркнущие достоинства первых. Ну и должны иметься непременно одно или даже несколько произведений третьесортных, которым всё театральное сообщество должно высказать своё громкое «фи», посетовать в том разрезе, что вот и на сей раз «не обошлось без обидных проколов», дружно посокрушаться на предмет того, как всё-таки разнится у нас в стране уровень сценического искусства. Надо ли разъяснять, что в роли последних традиционно выступают участники из провинции, в то время как круг театров и режиссёров, причисленных к наивысшей категории, своего рода «золотомасочный бомонд», также расчислен довольно давно и чётко. И когда вдруг случаются вещи непредвиденные, ломающие табель о рангах (ещё раз оговоримся, никем конкретно не учреждённую, негласную и вытекающую из логикой дюжины лет сформированного фестивально-премиального мировидения), то реакция на них возникает, прямо скажем, нерядового толка.
К чему мы это всё вели. Да к тому, что после торжественного оглашения итогов 13-й премии, где, напомним, все основные награды по драматическим номинациям собрал Сергей Женовач и его спектакли, и в кулуарах (которые в принципе являются весьма и весьма немаловажным фактором «масочного» бытия), и в печати зашумело: «Перенаградили! Это уж слишком!.. Ошибочка вышла…» Что особенно характерно и показательно, это пишут на вверенных им полосах культуры и в театральных рубриках критики, входившие и в число экспертов, и в состав жюри. Нет бы возрадоваться за Женовача, у которого до сих пор была всего лишь одна «Маска» (причём на заре премии, в далёком 1996-м), тем более что талант его, равно как и особое место в современном театральном процессе, вроде бы никем никогда публично не оспаривались. Однако образуется мнение: то, что «лучшим спектаклем малой формы» стал «Захудалый род», – это «правильно», то, что Женовачу вручена «Маска» за лучшую режиссёрскую работу, – это допустимо, а вот со спектаклем «формы большой» – это уж, извините, чересчур. При наличии рядом Льва Додина и его программного, три года готовившегося «Короля Лира» разве можно всерьёз говорить о каком-то там «Мнимом больном» Малого театра…
О представленной Малым драматическим шекспировой трагедии (равно как и о спектаклях, выбившихся в лидеры) «ЛГ» в своё время писала более или менее обстоятельно. Сценическое высказывание, кто бы спорил, звучное и неспособное оставить равнодушным. Кстати, лучше, точнее всего, на наш взгляд, его охарактеризовал коллега Олег Зинцов, по совместительству член жюри «Маски» нынешнего созыва: «Грубый, сколоченный из сухого отчаяния спектакль». А ещё к его ярким отличительным особенностям можно отнести такую эмоциональную реакцию: на сцене, в полном соответствии с известной цитатой из песни земляка г-на Додина Сергея Шнурова, «никого не жалко, никого». Ни Лира, ни Кента, ни Глостера. За всей чередой этих душевных мук и физических страданий наблюдаешь, ясное дело, преисполнившись ощущением величия претворяемого на твоих глазах грандиозного замысла, но как-то, что называется, «с холодным носом». Трудно сказать, отчего. Возможно, по причине того, что в каждую секунду своего сценического времени этот «Лир» словно бы возвещает всем своим видом, каждой мизансценой и любой произносимой репликой: вы чувствуете, сколько труда и мысли было вложено, понимаете, насколько серьёзно и важно то, что происходит сейчас перед вашими глазами…
Таким образом, можно сказать, что «парадоксальная», столь раздосадовавшая многих из самих судей победа московского Мольера над питерским Шекспиром стала не только победой яркой ликующей театральности над несколько многозначительной, при всей её выверенности и редкого тщания позой, не только давно назревшим – признаемся, положа руку на сердце, – торжеством «несерьёзного» позитива над вгоняющим в «сухое отчаяние» мрачным негативом, но и в некотором смысле провозглашением если не главенства, то по крайней мере равнозначимости демократичного «театра для людей» (вспомнив крылатое выражение Джорджо Стреллера) высокому и формирующему актуальные тенденции искусству «для театральных критиков».
А если уж говорить о последнем, то несколько странным выглядел на фоне вышеупомянутого противостояния факт никоим образом «Маской» не привеченного спектакля Камы Гинкаса «Нелепая поэмка». Он, судя по всему, в число потенциальных фаворитов никак не входил. Хотя такие понятия, как концептуальное авторское высказывание, радикальность режиссёрского жеста, да и пресловутое «поиски новых форм», по нашему мнению, отвечают предпринятому Московским ТЮЗом сценическому прочтению вычлененной из «Братьев Карамазовых» «Легенды о Великом инквизиторе» всё же в чуть более точной степени, нежели додинскому «Королю Лиру». В работе Гинкаса, кстати уж будет заметить, и отчаяния хоть отбавляй – другое дело, что оно, долго и мучительно на подмостках конденсируемое, в итоге всё-таки взрывается в финале очистительным катарсисом. Это в тот момент, когда Иван с Алёшей один за другим произносят знаменитые свои и Фёдора Михайловича Достоевского фразы о «клейких листочках». И весь этот «трудный», местами физически непросто переносимый (музыкальный скрежет, массовка отталкивающего вида нищих, способный заставить содрогнуться эпизод в буквальном смысле распинаемых на кресте буханок хлеба) спектакль в одно мгновение обретает и фантастическую стройность и цельность, и размах духовного полёта над печальной обыденностью (за который мы, грешные, и любим театр по примеру, преподанному неистовым Виссарионом), и – главное – пафос подлинной человеческой свободы. Той, о которой писали и Достоевский, и Пушкин, и той, чьё восславление в наш жестокий век по-прежнему остаётся, что бы кто ни говорил, главной задачей отечественного искусства.