Увидев возле своего дома милицейские машины, я не удивился и не встревожился. У меня были беспокойные соседи. Например, Галя со второго этажа. Она гнала самогон и готовила какое-то наркотическое варево. Между её многочисленными сожителями и клиентами время от времени вспыхивали скандалы и драки, доходившие до поножовщины.
Вот и сейчас на газончике перед моим подъездом лежал навзничь человек. Его закрывала от меня широкая спина милицейского чина, сидевшего перед телом на корточках. Но, заглянув на ходу за спину, я понял, что поножовщиной здесь не пахло и Галиными клиентами, скорее всего, тоже: лежащий, судя по характерным пятнам крови и клочьям одежды вокруг ран, был расстрелян. С классическим «контрольным выстрелом» в голову.
Но я всё равно узнал его.
Его звали Коля, и вчера он ночевал у меня.
…Гости заявились ко мне домой накануне вечером, без предварительного звонка, – мой однокашник из Одессы Олег Шматько с друзьями, мужчиной средних лет и девушкой. Мужчиной был этот самый Коля по фамилии Гарькавый, обладатель седоватого ёжика на голове и тяжело набрякших подглазий. Девушку звали Юлия Безносова (она так и представилась, жеманно подав руку: «Юлия Безносова»). Я, как дурак, сразу посмотрел на её нос. Он был на месте и даже оказался приятным. Да и вообще девочка была ничего, в моём вкусе, с прямыми точёными плечиками, высокая, стройная, тоненькая, но с аппетитной попкой и развитой грудью. Её только несколько портила жестковатая складочка у губ. Судя по непринуждённости интонации, с которой Юлия Безносова общалась с Колей, она была его близкой подругой.
Шматько сказал: «Старик, выручай, пусти переночевать». Я по возможности никогда не отказываю в этом своим иногородним друзьям – да и как ещё в наше время с ними пообщаешься? Конечно, мне не очень понравилось, что Олег притащил с собой двух незнакомых людей. Но не выставлять же их за порог?
Друзей своих Шматько представил как партнёров по бизнесу. Какому именно бизнесу, я не стал спрашивать, потому что это не имело особого смысла. Лысоватый кривоногий крепыш, в юности Олег сочинял рассказы под Кафку, но потом, когда вместе с капитализмом жизнь явила сюжеты, которые Кафке и не снились, почему-то сочинительство забросил и стал сперва «челноком», потом сбытчиком краденых цветных металлов, владельцем продуктовых палаток, риелтором, «туроператором» и ещё бог весть кем. Всё это было синонимами одного и того же занятия, в советское время просто называвшегося спекуляцией. Но Шматько был неплохим товарищем, неунывающим, несмотря на очевидные провалы его бесчисленных коммерческих начинаний, умеющим смеяться над самим собой с типичным сочным южным юмором, и поэтому я охотно принимал его.
Гости привезли украинскую выпивку и закуску – горилку «Немиров», водку «Медов», сало, яловичину, жареную свиную колбасу, малосольные нежинские огурцы. Быстро соорудили стол. Горилка пошла неплохо, но, как я и предполагал, живого разговора не получилось. Дело было не только в том, что шматьковских «партнёров по бизнесу» я видел первый раз в жизни. Застолье зачастую сближает и совершенно незнакомых людей. Но Коля по темпераменту был полной противоположностью Олегу: говорил преимущественно междометиями, хмыкал, а то и вовсе ограничивался кивками, криво улыбался, когда никто не шутил, и не улыбался, когда шутили, в глаза собеседнику почти не смотрел, да и не видно было толком его глаз за припухлыми веками. Существуют южане и такого типа. Юлия Безносова, судя по живой игре зелёноватых глаз и по какому-то нетерпеливому, чуть ли не танцевальному движению голых смуглых плечиков, была человеком общительным, но почему-то явно сдерживала себя и при этом много курила, что обычно делают женщины, которым приходится себя сдерживать. Я бы даже сказал, что она вела себя так, как ведут себя красивые глуповатые девушки, которые хотят казаться мужчинам умными: то есть молчат, курят и загадочно улыбаются. Однако у неё не было никакой нужды изображать что-либо из себя для Коли или Олега, а на меня она с самого начала смотрела довольно равнодушно. Стало быть, причина её замкнутости была в другом, а в чём именно, мне строить догадки было недосуг. С такой Безносовой хорошо покувыркаться в постели, а лезть в её внутренний мир едва ли целесообразно – ввиду вероятного отсутствия такового.
Что же касается обычно многословного Олега, то его явно сковывало присутствие Коли: зависел он от него, что ли? Разговор перескакивал с пятое на десятое, не задерживаясь ни на чём конкретно. Собственно, узнал я о своих гостях только то, что они намерены пробыть в Москве два дня, завтра до позднего вечера будут заниматься делами, и, скорее всего, Николай и Юлия переночуют в другом месте. Олег же собирался снова прийти ко мне. А послезавтра утром они должны были все вместе уехать. До этого времени гости попросили оставить у меня в квартире вещи – два здоровенных новомодных пластиковых чемодана с кодовыми замками. Я ещё в шутку спросил: «А там не гексоген?», на что Шматько ответил с вернувшимся вдруг к нему юмором: «Братан, наш гексоген не взрывается. Это у вас в России в гексоген добавляют сахар для маскировки, а у нас, на Украине, торговцы взрывчаткой гексогеном присыпают сахар – и тоже для маскировки». Коля, по своему обыкновению, даже не улыбнулся, а Юлия Безносова курила с улыбкой Джоконды, поводя голыми плечами, словно ей на спину села муха.
Несмотря на довольно вялую и принуждённую беседу, гости пили много: где-то через час бутылки оказались пусты. Причём Юлия Безносова не отставала от мужиков. С той энергичной деловитостью, с какой они осушали стопки, обычно снимают нервное напряжение. Иногда, особенно когда я выходил по хозяйству или в туалет, они перебрасывались скупыми фразами на своём бизнес-жаргоне – о «чёрном нале» и «безнале», о «клиринге» и «офшорных зонах». Я, конечно, ничего не понял.
Всех гостей я уложил спать в своей единственной комнате, а себе бросил матрасик на кухне. Утром они ушли, забрав сумки и оставив чемоданы. Олегу я дал запасной ключ, чтобы не связывать себя необходимостью спешить домой к его появлению. Я ему вполне доверял, да и красть-то у меня, кроме книг и старенького компьютера, было нечего.
И вот Коля, который в принципе не должен был ко мне сегодня приходить, лежит перед моим подъездом, изрешечённый пулями. В смятении я стоял возле окровавленного трупа. Сидевший на корточках мент покосился на меня и привычно бросил:
– Проходите. Что вам здесь, цирк, что ли?
Я послушно вошёл в подъезд, но тут же остановился. Что я делаю? Ведь я же свидетель! Почему он прогнал меня, даже не спросив, знал ли я убитого? Им что – свидетели не нужны? Глупый вопрос, ответил я сам себе, им, похоже, вообще ничего не нужно. Но сам-то разве я не обязан им сказать, что Коля вчера ночевал у меня дома? Кстати, а что происходит у меня дома? Может быть, там лежат расстрелянные Олег и Юлия? Я побежал наверх. На своей площадке перевёл дух, осмотрелся. Здесь было всё как обычно.
С замиранием сердца я отпер дверь, вошёл. Непроветренная квартира встретила меня запахом выкуренных вчера вечером сигарет. Крадясь по стенке, я заглянул в кухню, в комнату, потом, уже смелее, в ванную и туалет. Никаких трупов, слава богу, не было. Я схватил телефон и набрал номер мобильного Олега (у него была российская сим-карта). Сначала пошли длинные гудки, но потом они вдруг оборвались и сменились короткими. Я набрал ещё раз. Теперь мне ответил неживой, издевательски-чёткий женский голос: «Аппарат абонента отключён или находится вне зоны досягаемости». Я опустился на стул, задумался. Телефона Юлии Безносовой я не знал. Но кто-то же должен прийти за чемоданами? Тут я посмотрел в угол, где стояли эти самые чемоданы.
Там было пусто.
Я вскочил, забегал по квартире в поисках чемоданов, умом понимая, что это всё напрасно. Такие чемоданы – не иголка. Шматько уже был здесь и забрал их. «Тогда не он ли?..» – пронзила меня страшная догадка. Но какой в этом смысл, если жив я, свидетель, давший ему ключ от квартиры? А может быть, это сделали те, кто убил самого Шматько и нашёл у него ключ? Тогда как они узнали мой адрес? Юлия… Вот кто им мог сказать. Шерше ля фамм… Видела ли она, как я давал Олегу ключ? Вполне могла видеть, они все в это время толпились в прихожей.
Я чувствовал, что запутываюсь. А если замок был просто искусно взломан, так, что я и не заметил, отпирая дверь? Я пошёл к двери, внимательно осмотрел её с внутренней, а потом и с наружной стороны. Нет, ни на замке, ни на косяке не было никаких трещин или царапин. Стало быть, открывали ключом или отмычкой. Когда я уже хотел вернуться в квартиру, внизу, где-то на первом этаже, щёлкнула отворяемая дверь и зычный мужской голос сказал:
– Здравствуйте, милиция. Прошу вас принять участие в опознании убитого у вашего подъезда гражданина Украины.
– А почему я? Я ничего не видела и ничего не слышала, – пискнул голос соседки. – И не знаю я никаких граждан Украины!
– Вы могли его видеть раньше в этом подъезде или даже заметить, в какую квартиру он заходил. Кроме того, мы обязаны опросить жильцов подъезда, окна которых выходят на ту сторону, где произошло убийство.
Я похолодел. Проснулись! Ну почему, почему я никогда не слушаюсь первого голоса разума! Я должен был сразу сказать прогнавшему меня менту, что знаю Колю! Как оценят моё признание теперь, через двадцать минут после того, как я увидел убитого? Ясно, что я моментально стану одним из основных подозреваемых! И чем больше я здесь у себя сижу, тем больше оснований у подозрений. А как отнесутся менты к истории с исчезнувшими чемоданами? Поверят ли они мне, что это не я сам их умыкнул? Если бы признался сразу, то, может быть, ещё и поверили… А так – для чего человек тянул время? Значит, он как минимум сообщник, значит, знал, чтo в тех чемоданах…
Кстати, а что там могло быть? Моя шутка про гексоген может оказаться провидческой. Ну не гексоген, так «красная ртуть», радиоактивные материалы, секретное оружие, героин, золото, алмазы, доллары, расчленённые трупы – в общем, что угодно из арсенала западных триллеров.
Подрагивающими пальцами снова набрал номер Олега. «Аппарат абонента отключён…» Я подошёл к окну, посмотрел вниз. Тело Коли уже было накрыто простынёй, сквозь которую проступали кровавые пятна. К милицейским машинам прибавилась «скорая». В группе людей внизу я узнал нескольких соседей, пьяненькую растрёпанную Галю. «Мы обязаны опросить жильцов подъезда, окна которых выходят на ту сторону, где произошло убийство», – вспомнил я и невольно отпрянул от окна.
Поднимутся они ко мне или поленятся? И как я себя тогда должен вести? Другой вопрос: видел ли кто-нибудь из соседей, как вчера вечером Олег, Николай и Юлия зашли в подъезд? И как они сегодня утром вышли? Я знал наверняка только то, что на моей площадке не было никого ни тогда, когда они пришли, ни тогда, когда ушли. Но на других этажах кто-то мог видеть, как они поднимались по лестнице или спускались вниз, – в нашем доме лифт давно не работает. Пришли они вчера около одиннадцати, в почти полной темноте, так как у нас на весь подъезд горят только две или три лампочки. Едва ли Колю успел кто-то запомнить, даже если и видел. Другое дело – когда они утром шли вниз… В это время похмельная Галя вечно торчит на своей площадке в надежде «срубить» у соседей немного деньжат…
Я снова подошёл к двери, стал прислушиваться, не поднимается ли милиция ко мне. Всё было тихо. Господи, прошло уже, наверное, полчаса! Что же мне делать? И тогда я решил ничего не делать до тех пор, пока ко мне не придут, а если придут, то во всём признаться, в том числе и в своих недостойных колебаниях. Семь бед – один ответ.
Но никто ко мне так и не пришёл.
Утром, после беспокойно проведённой ночи, я снова и снова набирал номер Олега, но ответ получал один: «Аппарат абонента отключён…» SMS-сообщение я посылать не решался: неизвестно, кто его будет читать.
Странно, но при всей моей ошарашенности случившимся меня не так уж сильно интересовало, что за история произошла с Олегом, Николаем и Юлией, куда исчезли чемоданы и что в них находилось.
Это не значит, что я был равнодушен к судьбе, скажем, Олега или мне было безразлично, что убили Колю. Нет, дело не в этом. Причина во мне самом. Когда-то я видел смысл жизни в том, чтобы постигать тайны мира, как светлые, так и тёмные: первые – для самопознания и самосовершенствования, вторые – дабы открывать людям глаза на то, что совершается помимо их воли и желания. Когда же мне стало сильно за тридцать, я понял, что светлые, божественные тайны вовсе не предназначены для разгадывания или расшифровки: они и есть жизнь, постигаемая нами в процессе жизни. А если короче – судьба. Причём не важно, о какой именно жизни, какой судьбе – Вселенной, Земли, человечества, русского народа или моей, колывановской, идёт речь, так как они очень тесно связаны. Но если мы не ощущаем этой пронизывающей весь мир сверху донизу связи, то полагаем, что столкнулись с великой Тайной. На самом же деле – это Божий замысел о нас, который можно грубо сравнить с замыслом строителей дорог или газопроводов. Мы никогда не узнаем всех причин, по которым планируемый отрезок магистрали должен пролегать именно через наш дачный участок, да и едва ли захотим узнать, потому что нас больше интересуют причины, почему этого делать нельзя. Когда мы боремся за свой кусочек земли, вообще за что-нибудь своё, кровное, заработанное, взлелеянное, нам кажется, что высший порядок складывается из песчинок нашего «я» и нашего движимого и недвижимого имущества в придачу. У кого повернётся язык сказать, что мы не правы? Мы правы, потому что противоположная точка зрения смахивала бы на апологию некой метафизической коллективизации. Но в таком случае мы в своей неотразимой правоте не вправе роптать: отчего Божественный замысел не открывается нам? Порядок звёзд на небе, скорость вращения Земли, добро и зло, жизнь и смерть, путь муравья и путь человека – всё это постигается как единое целое тем человеком, который не идёт путём муравья. А если кто-то вам говорит, что закон муравейника и есть закон Вселенной в миниатюре, не верьте ему, потому что подобных «миниатюр» миллионы: это и закон колонии тараканов в вашей квартире, и закон волчьей стаи, и закон стада горилл, и Конституция Соединённых Штатов Америки. Может быть, в них «как в капле воды» (любимое сравнение деклассированных интеллигентов) и отражается Высший закон, но лишь в том смысле, в каком капля есть прообраз моря.
Тайны нашей судьбы открыты нам. Их следует читать в превратностях нашей жизни. Каждый из нас занимает определённое место во Вселенной и является звеном в цепи событий, в совокупности и составляющих мироздание. Может быть, вспышка сверхновой – значительно более важное событие, чем исчезновение чужих чемоданов из моей квартиры, но говорить о том, что это факт, не имеющий совершенно никакого значения в системе мироздания, нелепо. Вселенную можно сравнить с книгой, буквами которой являются люди. Нужно лишь научиться её читать. Тайнопись расшифровывают, используя повторяющиеся знаки и слова. Примерно так же обстоит дело с тайнами человеческих и мировых судеб. Например, в Голубиной книге истории «есть написано»: в апреле 1861 года в селе Бездна Казанской губернии солдаты стреляли в крестьян, протестующих против освобождения без земли, а в марте 1917 года на станции Дно Псковской губернии закончилась русская монархия. Первым царём из династии Романовых был Михаил, и последним, которому своим Манифестом Николай II передал власть, был тоже Михаил. Русскую монархию спас в 1612 году князь Пожарский, а в Феврале 1917 года генерал Пожарский, командир посланного в Петроград на подавление беспорядков Георгиевского батальона, отказался стрелять в мятежников. Восхождение Романовых началось в Ипатьевском монастыре, а конец свой они нашли в доме Ипатьева. Николай II отрёкся от престола в вагон-салоне № 468, в котором до царя ездил Столыпин, а после царя – Керенский, Корнилов, Духонин и Троцкий. Все они, кроме Керенского, умерли насильственной смертью. Керенский бежал из Гатчины в женском платье, а умер в комнатке при абортном отделении лондонской гинекологической клиники. Ленин боролся со святыми мощами, а из него самого сделали коммунистические мощи. Через несколько месяцев после смерти Ленина под временным мавзолеем прорвало трубу канализации, что дало повод патриарху Тихону заметить: «По мощам и елей». Художник Корин написал картину «Русь уходящая», в которой среди гонимого русского священства 1920-х годов изображён никому не известный 15-летний отрок. Этот отрок в 1941-м пошёл на войну, победил фашизм, вернулся в лоно Церкви и стал через много лет патриархом Пименом. И вот примерно в то время, когда Хрущёв обещал показать по телевизору последнего попа, патриарх Пимен возглавил в восстановленном Свято-Даниловом монастыре богослужение по случаю 1000-летия Крещения Руси. Торжество (с большим количеством попов) впервые в советской истории показали по телевидению.
Есть ли связь в столкновении этих фактов, имён и названий? Есть – и это Высший закон Вселенной, читающийся в событиях человеческой истории. Но мы постигаем его задним числом, а в настоящем надо довериться судьбе, ожидая, что она подаст нам знак, похожий на тот, что уже когда-то вроде бы совершенно случайно мелькнул в нашей жизни.
Я, конечно, не монарх и не исторический деятель. Но если я, Василий Колыванов, не слушаюсь первого сигнала мозга и подчиняюсь неправильному второму, и делаю это систематически в течение всей жизни, не является ли такая особенность крохотным звеном существующего миропорядка? Я не знаю, какой в этом смысл, но разве моё незнание означает, что где-то, совсем близко или в непостижимой от меня дали, от не прояснённого смысла моей жизни не рождаются другие смыслы? Для кого-то, может быть, история с убийством Коли и исчезнувшими чемоданами – дешёвый детективный сюжет, но только не для меня. Со мной всегда происходит нечто подобное или должно произойти. Я давно уже не спрашиваю себя: зачем? Затем, что я Колыванов. Если мне суждено узнать всю правду о Коле и чемоданах, то я её узнаю, а если нет, то её узнают другие – может быть, благодаря мне…
Но вечером, когда я возвращался с работы, настроение моё изменилось. Ночевать в своей квартире мне было страшно. Да что там ночевать? Сейчас ещё светло, а вот как я себя буду чувствовать часика через два, когда стемнеет? Подходил я к своему подъезду совсем медленно, прогулочным шагом, косился на окна. Ничего особенного не заметил – окна как окна, целые, закрытые, немытые после зимы (не скажу точно, после какой именно).
Но предчувствие не обмануло меня. Когда я, со страхом поглядывая наверх, поднялся на свой этаж, то увидел, что дверь моя затянута крест-накрест знакомыми по голливудским фильмам красно-белыми лентами, а замок опечатан. Я вздохнул почти с облегчением. Ну вот, добрались и до меня, приходили с обыском. Теперь посадят. Зато уже не надо будет ежечасно, ежеминутно ломать голову над тем, что же мне дальше делать. Но тут я заметил, что полоска бумаги с печатями колышется от сквозняка. Я прищурился в полумраке лестничной клетки и увидел, что замок-то раскурочен. И, судя по вмятине под замком, которую я тоже не разглядел в первый момент, это сделал вовсе не слесарь ЖЭКа, – дверь, скорее всего, выбили ударом ноги (я так и не удосужился поставить железную). Гм, теперь менты так приходят с обыском?
Я спустился на пролёт ниже, перегнулся через перила в надежде увидеть, не торчит ли на своей площадке Галя. У неё можно было бы узнать, что здесь происходило. Но её по закону подлости не было, когда надо.
Однако что же мне делать? Войти в квартиру я не могу – дверь опечатана. А почему, собственно, не могу: не от меня же они её заклеили? Я оторвал ленты, печати, толкнул дверь. Она легко подалась. Я вошёл и тут же споткнулся обо что-то. Ботинки, что ли? Я нашарил на стене выключатель и зажёг свет.
В квартире был неописуемый разгром. Все книги были сброшены с полок и поверху щедро усыпаны фотографиями и сотнями страниц моих рукописей, – как же я теперь их, выброшенные из разных папок, соберу? Разноцветным цыганским табором разлетелось по комнате содержимое платяного шкафа: рубашки, брюки, трусы, майки, носки… «Как много ношеного, стыдно!» – непроизвольно подумал я. Тут же пенились и постельные принадлежности, вытряхнутые из недр задранного ложем вверх дивана. Я сделал шаг вперёд и увидел письменный стол, мрачно зияющий пустыми прямоугольниками выдернутых ящиков. И (у меня заныло под ложечкой) компьютер с вырванным сердцем – жёстким диском…
Между тем середина комнаты, где лежал, нацелившись в меня ножками, стул, как-то странно пустовала. В наступающих сумерках мне показалось, что я вижу на ковре какие-то белые линии. Я щёлкнул выключателем и содрогнулся. Эти были обведённые мелом контуры человеческого тела. А в центре мелового абриса – большое бурое пятно, засохшая кровь. Рядом с опрокинутым стулом валялись свёрнутые жгутом полотенца, тоже в крови. Трясущейся рукой я нащупал другой стул и сел – точнее, рухнул на него. Господи, кого здесь мучили и убивали? Юлию Безносову? Рисунок мелом напоминал очертания женского тела, хотя наверняка сказать было трудно.
Сколько я ни бегал от смерти, случившейся у меня на пороге, она всё равно переступила порог.
Я сидел, повесив голову, посреди свалки, на которую выбросили мою жизнь. Да и не только мою: вот ещё плоско валяется чья-то. Я оказался на свалке с кровавыми тряпками. И ведь главный-то ужас был в том, что ничего, кроме этого, в моей жизни больше не было. С разлетевшихся по комнате фотографий на меня смотрело прошлое, перемешанное без всякой последовательности и смысла. Вот так умрёшь – и никому не будут нужны эти фотки, рукописи, письма…
Всё больше и больше я утверждался в мысли, что кровавый фарс, так грубо и неожиданно вторгшийся в мою жизнь, был не случайностью, а тем неизбежным изменением картины мира, что происходит на сцене при демонтаже декораций. Стоило не то чтобы уничтожить, а просто разворошить мой мирок, как я увидел кругом себя бездну. Людей могли убивать где угодно, даже на пороге моего дома, но пока их не убивали в моём доме, пока вещи стояли, лежали, висели на привычных местах, сохранялась иллюзия, что я лично существую в каком-то другом измерении, нежели окружающий меня мир. На самом же деле я всегда существовал в этом мире, просто отгораживался от него шторками, занавесочками, книжными полками, компьютером, телевизором, работой, которая нужна кому-то за границей, но почти никому не нужна на родине. То, что случилось с Гарькавым, происходило в нашей стране каждую минуту, и тысячи людей становились вольными или невольными свидетелями этого. Не думаю, что происходящее было им более понятно, чем мне сейчас. Этот абсурд давно стал реальностью. Я жил, пробираясь по ней закоулками, дворами, мосточками, один раз пробежал мимо трупа и решил не останавливаться, но вот споткнулся на узкой дорожке своей о два чемодана. Я их даже не трогал, но кто-то невидимый увидел, что я их увидел. И всё – этого было достаточно, чтобы кровавая реальность зацепила меня, как крючок спирали Бруно. Чем больше дёргаешься, тем глубже он вонзается. Но рано или поздно нечто подобное проис
__________________
Новый роман Андрея Воронцова печатается
в № 5–6 журнала «Наш современник»,
книжный вариант готовится
в московском издательстве «Вече».