«Слепая красавица» Бориса Пастернака в театре «У Никитских ворот»
Известный своими неустанными поисками и нетривиальным подходом к формированию репертуара Марк Розовский отважился на совсем уже рискованный шаг – сделал сценическую версию неоконченной пьесы Бориса Пастернака. Шаг, что называется, чреватый, если учесть, что в наделавшей шуму жэзээловской биографии поэта Дмитрий Быков аттестует «Слепую красавицу» следующим образом: «ничего более натужного и трудночитаемого Пастернак не производил в своей жизни». Но шаг, достойный уважения, хотя бы тем, что режиссёр впервые открывает зрителю драматурга Пастернака. Пьеса, начатая им незадолго до смерти, летом 1959 года, осталась недописанной. Задуманное было реализовано менее чем на треть. К тому же в идеале замысливалось не одно произведение, а целая трилогия: история о судьбе талантливого подневольного актёра накануне отмены крепостного права должна была превратиться в эпическое драмполотно, охватывающее более полувека российской истории – от эпохи Николая I до 90-х годов позапрошлого века.
Но от замысла до воплощения, как известно, – дистанция огромного размера. Пастернак не успел окончательно разрешить свои сомнения даже относительно финала: то ли Петру Агафонову суждено получить свободу и открыть со временем свой театр в Петербурге, то ли погибнуть во время пожара, вспыхнувшего на премьере его спектакля как раз в день объявления высочайшего Манифеста о даровании этой чаянной свободы. Какой могла бы в итоге получиться трилогия о жаждущей прозрения «слепой красавице» – России, мы никогда не узнаем. Но спектакль в отличие от текста пьесы нельзя оставить неоконченным. В такой ситуации речь идёт уже не столько о поиске для него адекватных оценок на шкале «поражение – победа», сколько о том, что собственно вообще в нём имеет смысл оценивать?
Может быть, атмосферу? Театр – искусство условное. Но и в условности хочется меры. Среди милых, по-театральному уютных декораций и бутафории (художник Пётр Пастернак, внук поэта) мерцают электрические «свечи», купленные, вероятно, в ближайших «Электротоварах», отражаясь в зеркале из весьма популярного ныне мебельного гипермаркета. Вроде бы мелочь. Но иллюзия иного века мгновенно разрушается. Ведь зрительный зал здесь невелик и всё, что происходит на сцене с людьми и предметами, видно даже в мелочах и даже из последнего ряда.
Это обстоятельство подвело и художника по костюмам Евгению Шульц. В пресс-релизе, выданном перед премьерой журналистам, сказано, что она в своё время работала в Большом театре. Значит, «У Никитских ворот» просто не вписалась в масштаб. Костюмы деревенских барышень очень живописны и вполне в духе времени, чего не скажешь о платье одной из главных героинь – графини Норовцевой. Понятное дело: никто не ждёт увидеть на сцене костюм из настоящей парчи и бархата, но невыразительная чёрная синтетика никак не «работает» на образ богатой барыни, владеющей по сюжету немалым количеством бриллиантов. Да и сам туалет ей явно тесен, между юбкой и корсажем нет-нет да и проявятся пышные формы актрисы. Не оттого ли Ольга Лебедева и в роли графини остаётся крепостной девкой Стешей Сурепьевой?
А вот также исполняющий разом две роли Максим Заусалин существует в каждом из образов – и крепостного актёра Павла Агафонова, и графского управляющего Платона Щеглова – вполне убедительно. Даже пушкинская «Деревня», использованная Розовским вместо не написанного автором главного стихотворного монолога своего героя, благодаря артисту звучит внутри пастернаковского текста на удивление органично.
Здесь вообще немало крепких актёрских работ. Очень колоритны мамка Мавра (Наталья Драйчик) и дядька Гурий (Александр Карпов) – крепостные, собирающие милостыню для своего спившегося и вконец промотавшегося барина. Их появление на сцене, пожалуй, – один из самых живых и эмоциональных моментов спектакля. На одном дыхании проводят свою словесную «дуэль» мастеровитый мужичок Прохор Медведев (Владимир Давиденко), эдакий крестьянский философ, собирающийся, получив волю, жить своим умом и своим трудом, и его оппонент – обиженно-воинственный воспитатель барских детей Саша Ветхопещерников (Иван Машнин), мечтающий о разрушении «до основанья, а затем...». Увы, сходная мера искренности и мастерства обнаруживается не у всех участников первопрочтения драмы. Так, светские дамы (Наталья Троицкая и Наталья Юрченкова-Долгих), пытающиеся соблазнить крепостного премьера, и костюмерша Зверева (Маргарита Рассказова), пытающаяся его погубить, одинаково шаблонны. А господин Дюма (Валерий Шейман) при всем своём обаянии чувствует себя явно не на своём месте. Впрочем, тут, возможно, «вину» должен разделить с артистом сам автор, чья фантазия занесла знаменитого французского писателя на представление крепостного театра в российской глухомани.
Пастернак признавался, что его мало занимает, насколько сценична будет его пьеса, где и как её будут играть. Это ещё больше усложняет задачу постановщика. Не говоря уже о том, что задача связать в логичное повествование разрозненные картины, большая часть которых существует лишь в черновиках (не говоря уже о сохранившемся лишь в пересказах тогдашних собеседников поэта), – из числа практически невыполнимых. Ощущения целостности так и не возникло. Но тем не менее Марку Розовскому, кажется, удалось донести до зрителя «сверхзадачу» – мысль, ради которой человек на пороге смерти взялся за свой нелёгкий и обречённый на отсутствие сценической истории труд. Столкновение двух правд – созидательной и разрушительной – не оно ли детонирует все те катаклизмы, которые накатывают на Русь-матушку, сотрясают «слепую красавицу» на протяжении последних двух столетий?