Непутёвый

Лула Куна

Поэтесса, прозаик, переводчица, публицист. Родилась в 1960 году в Грозном. Окончила филологический факультет и факультет журналистики Чечено-Ингушского государственного университета. Работала преподавателем в Чеченском государственном университете, редактором журналов «СтелаIад», «Ичкерия», журналистом. Основательница литературного журнала «Нана» («Мать»). Автор книги прозы и сборника статей. Член Союза писателей России, Союза российских писателей, Международного ПЕН-клуба, Клуба писателей Кавказа. Награждена нагрудным знаком и дипломом отличия парламента ЧР, орденом «Золотой Орёл» им. М.А. Мамакаева, медалью «Литературный олимп». Живёт в Грозном.

Они шли по пустынному тротуару мимо промерзающих на осеннем ветру деревьев, тщетно пытающихся скрыть за оголёнными кронами убогий антураж спального района.

Собачка семенила впереди, то и дело оглядываясь на своего странного спутника. Мужчина, чуть сутулясь, как это обычно делают долговязые люди, шёл, что-то напевая под нос, чуть поодаль.

Они встретились сегодня совершенно случайно.

Дворняжка целый день крутилась у пивной, принюхиваясь остреньким носиком к тёплым волнам рыбных ароматов. Потом, ближе к сумеркам, нырнула в дверь и аккуратно присела под крайним столиком, то и дело рискуя быть зашибленной чьей-то неловкой ногой.

Двое стояли за столиком с промасленными от бесконечных выбиваний рыбьих тушек углами.

– Вот ты скажи, – хмельно допытывался гладко выбритый мужчина с щегольскими усиками на округлившемся лице, – что они в тебе находят? Ты же д-и-кий… Эти патлы…

– Они слышат музыку моего сердца… – мечтательно улыбнулся долговязый.

– Снова твои шуточки, – отмахнулся первый. Вдруг, почувствовав через тонкую ткань штанины влажный холод собачьего носа, брезгливо отпрыгнул, пнув псину под столом: – П-ш-шла, тварь!

Собака, повизгивая от боли, метнулась к выходу.

Долговязый неожиданно грубо толкнул собеседника:

– Ты что, придурок?! – и тоже понёсся к выходу.

У двери, запнувшись, подслеповато огляделся, не сразу сориентировавшись в темени слякотного вечера. Но тяжёлое, с постаныванием дыхание выдало беглянку – она молча скалила зубы, забившись в угол.

Однако её воинственность мало заботила долговязого. Резким движением руки он выдернул её из убежища и, обернув торчащим из кармана шарфом, сунул за пазуху.

Собака, посучив ножками ради приличия, затихла.

От этого большого человека шло стойкое тепло – и уже не хотелось никуда уходить...

У самого носа появился дивно пахнущий кусок таранки. Она опасливо куснула её на весу. Потом, осмелев, ухватилась острыми зубками за рыбью тушку и нырнула с ней в своё новое убежище. Еда быстро наполнила тельце теплом, и она сыто зевнула.

– Во-от, а ты бегаешь, – большая жёсткая ладонь накрыла мокрую голову псины, и собачка на пару минут забылась сном...

Лениво приоткрыв веки, она обнаружила себя в незнакомом месте. Деловито осмотрелась.

Было странно покачиваться в такт шагам этого большого человека и разглядывать мир с такой высоты.

Бесконечно тянущиеся к небу стволы деревьев теперь приблизились, расщепившись на тысячи прутиков-веток с лоскуточками засохших листьев. Фонари уже не казались большими звёздами. И мир как-то сразу стал меньше и уютнее…

Она смежила веки и ещё немного вздремнула, осваиваясь в новом для себя статусе…

Однако благостное состояние скоро ей надоело, и она, выкарабкавшись из тёплого плена, соскочила на тротуар…

– Куда?! Вот неугомонная! – засмеялся долговязый. – Эй, дай хотя б замотаю… – и обернул её выпавшим шарфом. – Не кашляй…

Сегодня в театр завезли стулья. Он до вечера провозился с поставщиками, то и дело отбраковывая товар. Хотя какой там товар – привезли обычную дрянь, завалявшуюся на складах…

Всё приходилось делать самому – биться за репертуар, добирать труппу, искать деньги и соображать декорации… Чиновники смотрели на него как на сумасшедшего. Какой театр? Какие спектакли? Кто вас просил? Вам надо – вы и делайте… Дурдом…

Власть на митингах предлагала потуже затянуть пояса.

Денег и продовольствия в республике не было давно…

Эйфория первых месяцев прошла.

Люди выживали, кто и как горазд.

Денег не было – да, но цензура лютовала как никогда…

Обычное дело при экономическом коллапсе: чем тоще живот у народа, тем интереснее власти, что у него в мозгах.

* * *

Домашние давно махнули на него рукой. Сколько ни женился – всё в бобылях. Когда ни придёшь – в квартире полно людей, а он тренькает на дечиг-пандуре, поёт. Хотя… пел так, что слушатели забывали обо всём… И стихи писал… Из-за которых женщины влюблялись в него до одури…

Правда, потом, когда дело до обустройства семейного гнезда доходило, тоска его одолевала такая – хоть волком вой…

И они уходили – с ворохом обид, проклиная его, жалуясь на него своим новым избранникам, но по-прежнему втайне любя и жалея за эту треклятую неприкаянность…

Он привык вышагивать поздними вечерами долгие кварталы до дому. А там, в пустоте убогой квартирки, не особо сочинялось.

Собачка вдруг неожиданно юркнула за поворот.

Он не сразу сообразил, куда делась его спутница.

Потом, резко затормозив, пошёл за ней: «Э, куда тебя понесло? Шарф верни… он мне ещё пригодится…»

Подобрав белеющий у протоптанной узкой дорожки шарф, он пошёл дальше.

Свистнул.

Ещё раз позвал.

Беглянки и след простыл.

– Вот егоза… – усмехнулся он и только хотел уходить, как услышал тихое поскуливание.

«Снова куда-то влипла!» Пробрался сквозь заросли кустов. У мусорных баков стояла она и тыкалась носом в какой-то свёрток.

– Ты голодна? Так пойдём домой, найдём тебе что-нибудь, – проворчал он, наклоняясь к ней. – Что ты по мусоркам лазишь?

Сверток неожиданно запищал.

Он отшатнулся... Потом приблизился, судорожно развернул…

– Аллах… Дитя…

Не соображая от спешки, прижал сверток к груди, побежал на свет…

Точно – ребёнок. Живой.

Оглянулся... Пустынная улица. Даже голосов не слышно…

– Да кто же ты?! Кто же тебя… Как же так!

И побежал домой.

В дикой панике, боясь, что растряс ребёнка, заморозил, положил его на диван, приложился щекой к носику. Холодный. Дрожащими руками развернул, начал растирать… Ребенок спал. Ножки и ручки холодненькие, но тельце теплое…

Резко вспотев, опустился рядом. Прикрыл одеялом…

В голове – гул…

Так. Ребёнка не потеряли – бросили. Поздней осенью на улице?! В голове не укладывалось… Нет, мать даже искать не стоит. Всё. Дальше. Ребёнку нужен уход. Я?.. Что я? Он вдруг со стороны посмотрел на себя, вокруг… Стало тоскливо от сознания собственной никчемности. Рядом сопело маленькое существо, а он, седой матёрый человек, ничем не был ему полезен…

Малодушно отвёл взгляд от ребёнка.

«Что за жизнь такая дурацкая? И почему мне? И эта собачка… Чёрт меня дернул с ней связаться… Ну сидела бы в своем углу и сидела… И ребёнок этот…»

Ребёнок…

Он позволил себе посмотреть на малыша…

Тот выпростал ручонку из одеяла и сжал кулачок…

Кто-то мягкой лапой сдавил сердце – не дыхнуть…

Он медленно лёг, уместившись рядом с младенцем, неловко закинув руку за голову, и прикрыл того одеялом.

Малыш за долгую ночь так ни разу и не проснулся.

Мужчина каждые полчаса чутко прислушивался, улавливал еле слышное сопение – и проваливался в сон…

В окна лился предрассветный сумрак, когда ребенок, наконец, заявил о себе. … До мужчины не сразу дошло, откуда этот тоненький жалобный плач в его комнате… Он лежал на паласе рядом с диваном, закинув на него руку.

Сообразив, резко вскочил. Посмотрел на исходящего в крике младенца… и побежал на кухню.

Полез в холодильник… Схватил кусок колбасы, кефир, зачем-то подцепил початую банку сметаны – мать из села регулярно посылала ему с братьями что-нибудь домашнее…

На полпути остановился. Бросил всё на стол. Начал шарить по шкафам…

– Щас! Подожди! Я щас! – крикнув это ребёнку, выскочил на лестничную площадку, начал барабанить в соседскую дверь.

– Хава! Хава, открой же!..

Пожилая женщина приоткрыла дверь, он, резко потянув на себя, распахнул её и заскочил в квартиру.

– Да что с тобой? Что ты кричишь как полоумный? Что случилось?

– Дай молока. Срочно!..

– Зачем тебе молоко? Опохмелиться решил с утра? Давай-давай… – стала она напирать на него, выталкивая его в дверь…

– Стоп! Дай сказать… Ребёнок у меня. Голодный. Пойдём!

Он потащил упирающуюся тётку к себе.

* * *

Ребёнок, побагровев от натуги, заходился в плаче.

– Ах ты, изверг! Как же ты у матери посмел ребёнка отнять! Да покарает тебя Всевышний!

– Так!.. Потом покарает. Что с ребёнком делать?

– Заур, ребёнку молоко нужно….

– Я знаю. Где его достать?

– Ребенку материнское молоко нужно… Где его мать?! Куда ты её выгнал?

– Да не выгонял я её! Она сама его бросила!

– Ни одна мать не оставит своё дитя мужчине. Тем более такому балбесу…

– Хава, я никого не выгонял, и мне его не бросали… Мне сейчас некогда… Ребёнка покорми!..

Через два часа Заур в сопровождении Хавы поехал с ребёнком в городской дом малютки и сдал девочку.

Хава всё подробно объяснила персоналу. Младенца зарегистрировали, определили в палату.

И они вернулись домой.

– Жаль, имя мы ей не дали… – посетовала Хава, когда они, вернувшись, сидели на её кухоньке и с чувством исполненного долга пили чай с Хавиными фирменными пышками.

– А что, можно было? – встрепенулся он.

– А то! Мы… ну ты, считай, ей теперь почти как родитель…

Он хмыкнул смущённо…

– Так ты точно её на улице нашёл? Кто вас, мужчин, знает-то… греховодников…

– Я похож на подлеца?

– Ну что ты так сразу… Я ж по-свой-ски…

– Тебе можно… – улыбнулся он, поскребя в затылке. – Ты мне как тётя…

– Вот тётю и слушайся… Хотя бы иногда…

– Ладно, Хава, пойду я… Пышки – отменные…

– На, с собой возьми… Бери-бери…. Когда тебе ещё такие пожарят… Эх, пропащий…

На улице он ещё немного постоял, вдыхая полной грудью морозный воздух.

Почему-то было хорошо на душе, словно песню сочинил… хорошую…

Раз-другой прошёлся по тротуару.

По два раза поздоровался с малознакомыми женщинами из соседнего дома…

И рванул скорым шагом к тому месту, где вчера нашёл малышку.

Но место происшествия встретило его пустыми мусорными баками и абсолютной немотой. Не за что было зацепиться не то что взгляду – мысли. Всюду было натоптано. Воняло залежавшимся мусором и слежавшейся прелой листвой.

Просмотрел кусты, через которые пробирался к бакам вечером, – они так же торчали из земли редкими прутьями…

Словно ничего и не случилось…

Какая-то то ли полоумная, то ли мразь бросила малютку умирать на морозе, а миру и дела нет…

Нет. Скорее полоумная… Не может человек так… Хотя…

Вспомнил причитания Хавы, её долгие проклятия в адрес этой женщины… И решил забыть обо всём.

На работе был по-особому приветлив со всеми. Долго тряс руку осветителю, хвалил за удачную постановку света. Вечно заикающемуся на сцене молодому актёру вместо привычного передразнивания «бе-бе-бе!», вскочив на сцену, показал, как всё-таки раскрыть грудную клетку, чтобы не зажиматься на аудитории.

И вообще день прошел классно.

Он жил ожиданием вечера…

На обеде подошёл к молоденькой помрежу Зине и попросил:

– Ты можешь тут?.. по списку… купить нужно…

Она, похлопав подкрученными ресницами, скользнув по записке, согласилась без вопросов.

К пяти он был готов. Выслушав утром причитания Хавы, он накидал примерный список необходимых вещей для девочки – «приданое», как выражалась та.

Теперь он чувствовал себя кем-то вроде опекуна ребёнка и решил продолжить эту приятную для себя миссию.

Вошёл в здание приюта. Прошёл к регистратуре.

Там сидела новенькая.

– Мне тут… Короче, мы вчера привозили ребёнка…

Девушка недоумённо подняла на него глаза.

– Нашли… я нашёл… его на улице.

– А-а! – заулыбалась та. – Я слышала. Подождите. Сейчас позову.

Он, всё ещё улыбаясь, начал прохаживаться по коридору.

Посмотрел краем глаза на себя в зеркало в вестибюле. Вспомнил, как восхищённо смотрели на него вчера молоденькие медсёстры – хмыкнул довольно, приосанился…

За дверями палат слышны были детские голоса… плач…

Из соседнего кабинета вышла вчерашняя докторша:

– А, это вы… Проходите… – приглашающе приоткрыла дверь.

– Спасибо… Я тут, собственно, к ребёнку. Проведать. Хм! Мне бы посмотреть…

– А что его смотреть? Спит… Ребенок спокойный. Не тревожьтесь так.

– Я бы всё-таки хотел…

– Покажем мы вам малютку. Попозже…

Из-за двери в глубине коридора послышался тоненький плач… Заур насторожился…

– Там с ними есть кто-нибудь?..

– ?

– Ну из персонала?

– Да не беспокойтесь вы. Дети под строгим присмотром…

Но он уже шёл на голос…

– Она там… она там одна?!..

– Ну, они все лежат в отдельных кроватках. Это порядок… Куда вы?!

Он резко распахнул дверь.

В дальнем углу, в кроватке – на голом матрасике – плакала она. Подошёл. Она уже тихо похрипывала…

Под попкой расползлось тёмное влажное пятно.

Тронул ладонью мокрый матрас:

– Холодный… Так она уже давно мокрая…

Он, страшно вращая глазами, вплотную подступил к стоящей у двери заведующей. Не соображая ничего, в бешенстве поднес к её лицу огромную растопыренную ладонь… Пересилив себя, опустил руку и снова рванул к ребёнку.

Женщина запоздало завизжала.

– Молчать! – рявкнул он в бешенстве. – Молчать, падлы! А-а-а!.. – он ещё раз потряс над головой растопыренной пятернёй, потом, обреченно махнув, резко начал пеленать ре-бёнка.

Женщина, придя в себя, обрела голос:

– Что вы себе позволяете? Хам!.. Оставьте ребёнка!

Но увидев его взгляд, притихла…

Прохожие на улице удивлённо оборачивались на высокого нескладного чеченца в летах, нежно прижимающего к груди ребёнка в одеяльце – для города это было странное зрелище.

…Старая Хумидат лежала в кровати, прислушиваясь к шорохам в соседней комнате. Братья битый час молчали – каждый в своем углу. До этого был долгий тяжёлый разговор.

Она не вмешивалась, хотя они ждали от неё решения – последнее слово, как уже повелось за долгие годы со времен их сиротского детства, оставалось за матерью.

Весть о подкидыше в село принесла Себила – старая вертихвостка с Бароновки. Сколько её помнит Хумидат, она такой и была – чёрная, вертлявая, с вечно бегающими в поисках очередной добычи глазками. Правда, с возрастом «добыча» только шарахалась от неё, но это мало повлияло на её самооценку.

Как она узнала о приёмыше Заура, жившего в другом конце города, оставалось тайной.

Но в один из синих ранних вечеров вплыла она в дом не жалующей её Хумидат и заворковала:

– Вечер добрый, сестра. Гостей принимаешь?

– Сестра моя давно в лучшем из миров. А гостей мы не звали…

– Нельзя быть такой грубой, Хумидат… Что люди о тебе скажут?

– Да уж получше, чем о некоторых…

– Вот ты всегда такая грубая… Нельзя быть такой…

– А ты мне никак назидания читать пришла…

– А! Тебе читай не читай – как была деревенщиной, так и осталась ею.

– Ну уж лучше, чем такой «городской», – смерила её взглядом Хумидат, отметив про себя и яркий лак на пальцах товарки, и фиолетовый окрас выглядывающих из-под косынки волос.

– Так ведь, дорогая моя, земля на одном месте не стоит…

– И что?

– Вчера ты при всех на меня плевала… Теперь – моя очередь отплёвы-ваться…

…Когда младший сын пришёл поздним вечером домой, она встретила его, сидя на поднаре под навесом…

Рано утром он поехал в город.

Хумидат не поверила Зауру.

При его взбалмошности и цыганской жизни с ним могло бы произойти ещё и не то…

Нашёл на свалке…

Хоть бы поумнее придумал… Как же!.. Живую душу… Ни одна мать не сделает такого… Костьми ляжет, но ребёнку – даже умирая – условия создаст…

Нет. Темнит Заур…

Связался, греховодник, с одной из «себил»…

То-то та сорокой на хвосте весть эту принесла…

Аллах! Стыд-то какой!..

Она вышла во двор.

Торкнулась в дверь дома младшего сына.

Сноха тут же открыла.

Постояли вместе над спящей малышкой.

– Как думаешь?.. – спросила молодую.

– Мама, а может, вправду Хаза Кант* нашёл ребёнка?

Старушка благодарно посмотрела на невестку. Но грозно предупредила:

– Никаких «свалок». Скорее всего, её в этом его театре и подкинули. Это он врёт, чтобы мы на его тамошних женщин не подумали… Или у него помутнение было…

– Да, мама.

– Не нужно ребёнку судьбу свалкой пачкать… Ангел же… Как можно…

Старушка, сгорбившись, пошла к двери. У порога тихо спросила:

– Санет, сможем поднять ребёнка?

Невестка залилась серебристым смешком:

– Конечно, мама! Дети – только в радость…

– Дорогая, прости, что так вышло… У тебя своих трое… Но он такой непутёвый!.. Куда ему ребёнка воспитывать! Сам ребёнок… Старый…

Невестка молча подошла к Хумидат и тихо обняла её.

* * *

А Заур ещё долго бушевал: «...Как «отдать»?! Вы в своём уме?! Никому я ребёнка не отдам! Пусть хоть десять Санет!..»

Но все тихо разошлись по своим комнатам, оставив его один на один со своими мыслями…

Хумидат долго не могла заснуть…

Во дворе слышно было, как вышагивает Заур.

В доме напротив погас свет в окнах…

Она забылась лёгким сном.

…Зелёный простор…

Она стоит у самого подножия холма.

По склону поднимается Заур с ребёнком на руках.

К небу.

И тонет в свете…

Она очнулась. Села на кровати…

Потом совершила намаз. Вышла во двор.

Заур сидел на корточках под навесом, молча глядя на кромку зари.

– Не спал?

– Не хотелось.

– Как дочку назовёшь?

– Кариной**… Не дочка она мне… Говорил же...

– Уже дочка. Раз решил растить её…

– Не будешь больше ругаться?

– А ты и слушаешь…

– Ну!..

– ...

– Ма…

– Почему я так решила?

– Ну…

– Не всё тебе и нужно знать, сынок…

– Ты веришь мне?

– Да, конечно, верю… Стал бы ты с родным ребёнком на руках в родительский дом заходить… Я ж тебя воспитывала…

– А что так долго выпытывала: откуда, как, с чего?..

– Мать я. Положено мне сомневаться и проверять. Уж лучше я, чем чужие.

– Так вроде не ребёнок давно…

– А эти слова вспомнишь, когда дочка вырастет. Эх, сынок… Непутёвый ты у меня… А может, это и к лучшему… Как знать…

Он шёл к воротам, прижимая дитя.

Окликнула:

– В следующий раз мне на глаза с ребёнком на руках не показывайся… Пусть другие заносят девочку***.

Понял. Сверкнул благодарно улыбкой.

У неё ворохнулось что-то в сердце.

Притушила боль, приложив ладонь к груди... ′

* Хаза Кант (КIант) – красивый молодец (чеченская сноха не называет родственников по мужу по именам).

** По аналогии с чеченским словом «карийна» – «нашёл»; соответственно, Карина – «найденная».

*** У чеченцев не принято брать на руки своего ребёнка при старших родственниках.