140 лет назад московская газета из номера в номер печатала повесть «Драма на охоте» авторства Антоши Чехонте. О Чехове, пяти пудах любви и спиралях эпохи «ЛГ» беседует с народным артистом России режиссёром Андреем Житинкиным, выпустившим на сцену Малого театра «Моего нежного зверя».
– Андрей Альбертович, что привлекло вас в «Драме на охоте»?
– Я обожаю русскую классику. Ставил «Маскарад» и «Пиковую даму», «Идиота» и «Анну Каренину», а вот к Чехову всё никак не получалось подступиться, хотя мечтал об этом всю жизнь. Мощный ресурс Малого театра соразмерен дарованию Чехова не меньше, чем Островского. Все пьесы Антона Павловича шли на его сцене, причём не по одному разу. А вот проза до сих пор оставалась в тени кулис. Выбор «Драмы на охоте» не был случайным. В восприятии многих он – лирический меланхолик, мастер длинных монологов и медленного действия. Мне хотелось взорвать этот стереотип, и повесть, переполненная клокочущими страстями, подходила для этого как нельзя лучше.
– Среди чеховедов распространено мнение, что повесть была написана Антоном Павловичем не по вдохновению, а исключительно для заработка. Вас это не смутило?
– Нисколько. Я позволил себе с ними не согласиться. Уверен, дело было не в деньгах – он, молодой, полный сил человек, таким образом сублимировал то, что бурлило в нём самом. На первую репетицию я принёс фотографию 23 летнего Антона Павловича – высоченного стройного красавца с лёгкой небритостью и огнём в глазах, полную противоположность «каноническому» образу. В молодости он был человеком весьма темпераментным, остро чувствовавшим, жадно впитывающим жизненные впечатления, а вовсе не анахоретом. Вот такого Чехова я и поставил.
– «Мой нежный зверь» – определение самого писателя?
– Конечно! «Ласковый» в название своего фильма Эмиль Лотяну вписал от себя. «Драма на охоте» – одно из первых крупных прозаических произведений Чехова после юморесок и газетных фельетонов. Чистой воды детектив, закрученный вокруг любви и убийства. Но, главное – это искусно выстроенная литературная игра с читателем, которому предстоит не только вычислить убийцу, но и разгадать, что главный герой вычеркнул из своего повествования. Так что повесть по сути представляет собой детектив в детективе – литературный внутри уголовного. Знаете, мне иногда становится безумно жаль, что судьба отпустила Чехову такой краткий срок. Каких бы вершин в прозе он достиг, если бы успел оставить нам хотя бы один роман. То, что потом осуществили Джеймс Джойс и Марсель Пруст, уже существовало в прозе Чехова.
– Сравнений со знаменитым фильмом не боялись?
– Если бы боялся – не взялся бы за постановку. И дело не только в том, что тех, кто хорошо помнит картину, не так уж и много, а молодёжь в большинстве своём о ней даже не слышала. Кинематограф – иная стихия. Эмиль Лотяну убрал все сюжетные линии, кроме основной – любовной. Галина Беляева была его музой, он фантастически её снимал – в картине изумительный визуальный ряд. В результате у них Ольга получилась не совсем такой, какой её задумал автор, – скорее тургеневской, чем чеховской героиней. Я решил восстановить справедливость и вернулся к первоисточнику, текст которого местами совершенно выламывается из традиционных представлений об Антоне Павловиче.
– Мы привыкли к тому, что в его пьесах «ничего не происходит»…
– Именно! Вот то самое «едят, пьют, носят свои пиджаки…», когда драма вершится не на глазах у зрителя или читателя, а либо уже произошла до начала действия, либо случится потом. В крайнем случае – происходит, что называется, «за сценой». Чеховские пьесы двигаются не событиями, а переменами настроений персонажей. А в «Драме на охоте» всё происходит здесь и сейчас. Это и ценно.
– Сегодня время каждого испытывает на излом. Качества, которые в благополучные времена можно легко замаскировать, утаить уже не получается. Тема истинного лица человека обострена в спектакле намеренно?
– Она и в повести выведена на первый план. А постановка без этого просто утратила бы смысл. Гений – вне времени. Надо лишь отдавать себе отчёт – зачем мы к нему обращаемся именно сегодня. Наша Оленька абсолютно современная молодая женщина, желающая устроить свою судьбу. Задолго до сестёр Прозоровых она реализует парадигму «В Москву! В Москву!». Варвара Шаталова играет «охотницу», которая хочет не просто увидеть мир за пределами леса, в котором выросла, но и завоевать его.
– И охота идёт вовсе не на зверей!
– Разумеется, это ёмкая метафора – здесь все охотятся друг за другом и у каждого охотника своя «дичь». Судебный следователь Камышев в очень точном исполнении Андрея Чернышова охотится за красавицами, пополняя и без того внушительный «донжуанский список», которым можно козырнуть в своём окружении. Его несчастная «добыча» Наденька – Варваре Андреевой удаётся показать всю глубину её отчаяния – пытается поймать и приручить неверного возлюбленного. Ветреный граф Карнеев в исполнении Александра Вершинина пребывает в вечной погоне за удовольствиями. Даже Урбенин, жертва из жертв, которого играет Александр Клюквин, тоже «охотится» – за призраком чистой, бескорыстной любви. У Бунина, одного из любимых авторов самого Чехова, есть фантастическая фраза: «В любви столько звериного!» Я настраивал актёров на то, что эту историю нельзя играть умозрительно – только через страсть, затмевающую разум.
– В этой истории, как, впрочем, и всегда у Антона Павловича, нет положительных и отрицательных героев. Сегодня это в порядке вещей?
– Это всегда в порядке вещей, поскольку они и в жизни в чистом виде практически не встречаются. Более того, человеку редко удаётся в течение жизни оставаться на одном уровне добра и зла. Камышев из человека превращается в монстра лишь потому, что затеял игру с богами по «сценарию» Достоевского – «тварь я дрожащая или право имею?». Ударить можно в состоянии аффекта, но, чтобы добить, нужен холодный яростный расчёт. От официального правосудия он ускользнул, и Редактору (его играет Валерий Афанасьев) приходится взять на себя тяжкую миссию вершителя правосудия.
– Раз уж вспомнили Фёдора Михайловича, то у него, пожалуй, сегодня глаза бы разбежались от количества сюжетов, правда?
– Мир совершил оборот и оказался в том же пространстве, только на другом уровне. Правда, титанов уровня Достоевского, что-то пока не видно.
– В зрительном зале на удивление много молодых. Не было соблазна перенести действие в наше время, несмотря на то что в Малом это не принято?
– Мне гораздо интереснее расставить акценты на современность, чем делать лобовой перенос. А в данном случае в этом и вовсе не было необходимости – вернувшаяся мода на ар-деко и искусство модерна сделала историю ещё более узнаваемой. Тот же граф Карнеев от сегодняшних «олигархов» ничем не отличается – те же желания, те же страхи, те же страсти.
– Сложно искать общий язык с сегодняшним зрителем?
– Очень. Это поединок, который режиссёр обязан выиграть, в противном случае он профнепригоден. Если зрителю скучно, он уткнётся в гаджет даже в театральном зале. Когда-то Эйзенштейн для удержания зрительского внимания придумал приём «монтажа аттракционов». Марк Захаров перенёс его на сцену в виде режиссуры зигзагов, которые постановка должна совершать примерно каждые семь минут. Потому его спектакли живут так долго. В Чехове это реализовать сложнее, но тем увлекательней задача и для режиссёра, и для актёров.
– Дискуссии вокруг школьной программы по литературе не утихают, и конца им не видно. Большинство классических произведений действительно было написано совсем не для детей. Что же делать?
– Я против изъятия «сложных», «взрослых» произведений. И даже против адаптаций, поскольку они лишь передают сюжет, не давая возможности разобраться в природе чувств. Пусть школьники поймут не всё. Ничего страшного в этом не вижу, при условии, что учитель будет готов помогать им думать, сравнивать и делать выводы. Планку надо ставить как можно выше, если хочешь вообще оторваться от земли.
Беседу вела Виктория Рогозинская