Варна, древний Одессус, составлявший самостоятельную эллинскую колонию, упоминается в истории и во времена владычества римлян. Когда именно Одессус (он же и Тибериополь) стал называться Варной, в точности не известно, но летописец Феофан, повествуя о победе, одержанной в 679 году болгарами над армией императора Константина Погоната, называет его уже Варной.
Сегодня Варна – третий по величине (после Софии и Пловдива) болгарский город. Однако в России он известен едва ли не более первых двух, ибо расположен на благодатном Черноморском побережье Болгарии и наряду с другими знаменитыми курортами страны привлекает россиян ласковым морем, волшебным золотым песочком и неиссякаемым дружелюбием коренного населения. В этом в полной мере смогли убедиться представители «ЛГ», побывавшие в прошедшем августе вместе с делегацией Южного административного округа Москвы в Варне на фестивале «СловоОбраз». А теперь настало время представителям болгарского юга прибыть с ответным визитом на юг Москвы. 13 октября на территории ЮАО г. Москвы начнутся Дни болгарской культуры.
Предваряя это событие, «ЛГ» публикует рассказ Ангела Ангелова и стихи поэтов, живущих и работающих в Варне: Владимира Стоянова (он же автор и исполнитель дивного музыкального проекта «Азбучная молитва» по каноничным православным текстам «Отче наш», «Канон Св. Богородицы» и др.), Димитра Калева, Ивана Овчарова, Теменуги Мариновой, Павла Цветкова, а также рано ушедшего из жизни Ивана Манолова.
Стихи обычно говорят сами за себя, а переводы стараются дотянуться до скрытого в них смысла. Но в данном случае напрашивается и небольшой комментарий. Напряжённая внутренняя жизнь, отчаянно постигаемая и всё же непостижимая тайна души человеческой, то состоящей в разладе с миром, то наслаждающаяся родством с ним, – всё это объединяет представленных в подборке поэтов разных поколений. В чём-то совпадает с их метафизическими поисками и рассказ опытного и известного в Болгарии прозаика. Виртуальность определённее и жёстче, а реальность жизни нежнее и беззащитнее. И в этом безусловное преимущество живого.
(1953)
Генезис
Эй, ты же помнишь, я смешивал с мыслями вместе
голос, используя силу твоих междометий,
чтобы в эфире пробить себе пару отверстий
и приспособить к зрачкам своим дырочки эти.
Эта тональность, в какой петушиных сиятельств
будит нас пенье и крестят цветы себя рьяно,
(тонкая ткань между пальцами и фортепьяно),
стала началом эфирных моих помешательств.
Долго я думал, что только во мне совпадает
это отверстие с этим зрачком – и не боле –
так при затмении Солнце Луна закрывает.
Понял потом: это было генезисом боли.
Я себя видел пространством на кукольной сцене,
шёлком цветным, где просунуты руки актёров, –
были лишь техникой пальцев и вен напряженьем
вся моя боль, все обрывки моих разговоров.
Понял теперь: я меж пальцев живу бестелесно,
там, где открыто, случаюсь нечаянно в мире.
Правда, об этом ещё никому не известно –
это ведь только отсутствие – дыры в эфире.
Перевела
(1959)
* * *
Ты спрашиваешь,
в чём смысл,
не касаясь сущности вопроса…
Всё равно, что
подлить в бокалы,
не коснувшись
бутылки,
или
сказать слово
без понимания смысла…
Всё равно, что
смотреть на что-то,
и не стремиться
постичь…
Жизнь, в сущности,
Единственный,
вечно повторяющийся ответ –
только в этом ли смысл?
Может, он в извечном вопросе:
«В чём смысл?»
* * *
Хлеб –
мерило
бытия.
Никто не больше
и не меньше
хлеба.
Всё остальное
отличает
человека от человека.
Перевела
(1961–2005)
Эпикриз
У ночи, как всегда, один маршрут.
Нас оставляя в центре на вокзале,
мгла укрывает в тонком пеньюаре
октябрьский холод, он уж тут как тут.
Глаза дворняжек сверлят тишину,
бомж проверяет мусорные баки,
он тоже гражданин, хоть не во фраке,
и любит, как и я, свою страну.
Пусть я ему не брат, но вдруг ошибка,
и он мне в спину нож метнёт с укором,
под желтоглазым длинным светофором
загубленной души блеснёт улыбка.
А город спит спокойно, безмятежно,
едва-едва заметен через шторы,
пространство, существуем мы в котором,
вселяет небольшую, но надежду.
Напрасно стонут первые трамваи,
в реальности, почти неизлечимой,
скрыт приговор – уже непоправимый,
и он верней и метче убивает.
Ах, медицина, ей найти предлог,
чтоб отменить опаснейший недуг,
и только день, его дальнейший круг –
бессмертья доза на недолгий срок.
Перевёл
Дети спят
Светятся лица спящих детей.
Вечер вбирает свет от икон.
Свой темнота утверждает закон,
город притихший не спорит с ней.
Стынет белья на ветру
пантомима,
и тороплива походка идущих.
Холод всё хлеще, сумерки гуще –
взять бы такси,
промелькнувшее мимо.
Словно безумные демоны, гумна
вертят колёса зимы колючей,
и, чтобы детям спалось получше,
снег провода оборвал бесшумно.
Без новостей сидим и кино,
слушаем жуткий мрак тишины.
Может быть, в нём неудач и вины
зреет забвенье. Может, оно
скроет от нас любви разрушенье...
Свечку гашу – прижимайся ко мне
раньше, чем дети наши во сне
примут за нас решенье.
Перевела
(1959)
Над звёздным полем
Склонюсь к словам поближе и увижу,
как спящий одуванчик на равнине
в траву роняет побелевший сон.
Как переливистый далёкий звон,
во мне пробудятся воспоминанья,
рассыпанные звёздами над полем.
И лестница огромная, и небо
молчат в глазах взрослеющего
детства.
Неужто корни слов открылись мне?
Северный ветер
И всё кончается, и, как сучок в глазу,
ненужные торчат стихотворенья.
С насмешкою проглядывает жизнь
сквозь толщу лжи и истины слепые.
И что ещё должно произойти?
Клубок смертельных ребусов запутан,
кровит душа, повергнутая в прах, –
других спасала, а сама погибла.
Придумываешь новые миры
и поднимаешь якорь, и под вечер
огромной чёрной кошкой видишь море,
чей голос тишину татуирует.
И стаи новых дней кружат высоко,
как будто снова ищут Атлантиду,
всё потеряв – надежду и дорогу,
и прошлое, и будущее жизни.
И страх растёт, его лихая свита
преследует богов,
в тростник забравшись.
И наклонившись над водою тёмной,
и проволокой связана колючей,
Земля творит с надеждою молитву.
И снится непокрытый белый свет
в колодце звёздном,
в ослепленьи лунном
на царском троне – северному ветру.
(1964)
* * *
От рыбы к ласточке
скользнула мысль.
Внезапный вкус слова
заиграл на кончике языка.
Лучше не представляйте себе
ни времени года,
ни этого элегантного мига.
Само слово спровоцирует полёт.
* * *
За монотонным столбом –
то вверх, то вниз,
не дав мне почувствовать
ни капельки сотворения,
одно-единственное слово
сбоку свило себе гнездо –
совершеннее, чем природа.
(1971)
Богатые играют в теннис
Оранжев корт, небес голубизна,
и листья на деревьях, как банкноты.
Богатых жизнь расписана по нотам:
три сета, душ, потом – бокал вина.
Над кортом сумрак.
А затем – и звёзды.
Наверно, Бог швырнул им вслед
караты –
они сидят, одетые в халаты,
демонстративно к городу и миру
небрежно обращаются на «ты».
А я в пустую съёмную квартиру
к бутылке пива рвусь из темноты.
Перевела