Лучше бы их не было. Этих пяти дней, проведённых в обществе самых прекрасных и утончённых дам, юношей с телами натурщиков Праксителя. Рядом с умными и обаятельными «сёстрами по оружию».Это не проходит бесследно. Находясь в полушаге от Воплощённой Красоты, падаешь, ибо она – увы! – идеал и – увы! – как всегда, недостижима.
Но нужно вставать. Вставать и бесстрастно оценивать: а что же это было? Воспаряя иногда, но не очень: мы созданы из более грубой материи, чем героини наших снов. На нас закон всемирного тяготения действует без исключения.
Что скажем?
Олимпийские богини ступили на грешную землю, чуть касаясь её пуантами, проплыли мимо смертных, шелестя тюниками, и вернулись в Питер. Программа балета Мариинского театра – вот как называлось это явление полубесплотных сил народу.
В программу Московского Пасхального фестиваля балет был включён впервые. Закономерно открыла эту (надеемся, молим Гергиева, что это не разовая акция!) эпоху Мариинка. Лучший, по мнению многих, балет России. Кто станет оспаривать – воли не лишаем, но…
Скажите, как можно втиснуть в скудный лексикон человеческой речи такое явление, как Ульяна Лопаткина? Из-за таких женщин сходят с ума монархи, развязываются войны, в которых бароны и графы гибнут без счёта. Её имя пишут на флагах странствующие рыцари как раз под лозунгом «Вы или смерть!». Доведись расспросить Гомера попристрастнее, убеждён, он признался бы, что Елену Троянскую звали Ульяна Лопаткина.
Божественна и совершенна! Она, как солнце, равно одаривает всех. Как на солнце, на неё больно смотреть. Священный ужас, если кто понимает, что это такое, охватывает от созерцания её танца. Не удивлюсь, если кому-то Ульяна показалась лишённой теплоты. Мы, люди, несовершенны. «Если вы не испытываете желания преступить хоть одну из десяти заповедей, значит, с вами что-то не так», – сказал Честертон. Классик, будучи ревностным католиком, прав. Если балерина не нарушает ни одну из заповедей классического танца, а главное – и не хочет их нарушать, то «человеческое, слишком человеческое» (Ницше) побеждает в нас. Мы забываем, что совершенство имеет единственную форму, тогда как видов несовершенства великое множество (Козьма Прутков). Ищем что сказать, не находим. Забывая при этом, что о богине возможно говорить исключительно в терминах апофатического богословия.
Итак, первый день был отдан Ульяне Лопаткиной в образе Одетты-Одиллии.
Забегая вперёд, скажем, что и завершала программу «балетной пасхалии» Ульяна в Ballet Imperial Баланчина.
Рамки, заданные ею, оказались столь строги и изысканны, что вмещающееся в них не имело права не быть простым, возвышенным и безупречным одновременно.
«Танцуют все!» – вовсе не возглас пьяного тамады на третьеразрядном банкете. Это – предельно точная оценка состояния Мариинского балета.
Примеров хотите? «Их есть у меня».
Не повезло многим, и мне в том числе, увидеть «Драгоценности» Баланчина в 2000 году. Премьеру Мариинка давала с Жанной Аюповой, Дианой Вишневой и Ульяной Лопаткиной в главных партиях. Потому лишь немногие могут сравнить нынешних исполнительниц с прежними. Я не из числа счастливчиков, но зато надо мною не висит проклятие дежавю. Одно имя мне, человеку неспециальному, однако, запомнится. По «Бриллиантам». Это – Алина Сомова, потрясшая, правда, ещё в «Дон Кихоте», где исполнила (блистательно, господа!) совсем не главную роль, появившись во втором акте в роли повелительницы сообразных спектаклю нимф.
Были приятные встречи с танцовщицами, согревшими сердце ещё на «Золотой Маске». Как добрую знакомую приветствовал я Олесю Новикову в роли Китри, бережно храня образ её Ундины из второго состава исполнителей милой поделки Пьера Лакота. И – особенно – из «внемасочного» номера балета «Новые имена» – «В сторону лебедя». Из этого же состава «Ундины», да ещё из «Мещанина во дворянстве» («Новые имена») запомнилась Екатерина Кондаурова, потрясшая затем, уже Пасхальным, в шедевре Форсайта «В середине что-то подвешенное», балетом, почти столь же классическим, сколь и традиционно «нержавеющее» хореографическое наследие Петипа. Один упрёк: не стоило искажать название номера, конкретизируя абстрактный танец per se в «Там, где висят золотые вишни». Впрочем… может, эта намеренная неясность Форсайта и есть начало формулы, согласно которой Нечто переходит в Ничто, из которого рождается впоследствии всё сущее. Многообразное в своих проявлениях. Может, и в форме вишен…
«Лебединое», «Дон Кихот», балеты Баланчина и Форсайта – спектр интересов Мариинки довольно широк, чтобы быть представительным, и достаточно узок, чтобы не распрощаться со вкусом. Не «что попало», а «что надо» берёт театр для отливки себя в ограниченность адекватных себе форм. И если танец – единственно достойное воплощение жизни, то и «внешность» его должна быть наилучшей. Долой человечество – мир и для балета слишком тесен!
А потому – умрём с отъездом Мариинки. Ибо жить после этих пяти дней невозможно. Но без них было бы просто незачем…