Марина Дмитревская. Разговоры. – СПб.: Петербургский театральный журнал, 2010. – 648 с.: ил. – 2000 экз.
Как инсценировать прозу. – СПб.: Петербургский театральный журнал, 2010. – 344 с.: ил. – 1000 экз.
«Петербургский театральный журнал» выпустил в свет две новые книги. Книги, на мой взгляд, не просто хорошие. И не просто блестяще изданные. Как-то так случайно/неслучайно получилось, что обе они о том, что мы разучились/ещё не научились сегодня делать: разговаривать и читать.
«Общайтесь!», «Станьте ближе!», «Ещё ближе!» – каналы связи множатся: Интернет, факс, мобильник, смс, ммс… А молодые люди в кафе сидят вместе, молчат, каждый играет со своим телефоном. И немолодые не знают, о чём говорить. Или знают, но, как говорится в одном фильме, «только когда ты на краю смерти, тебя будут слушать, а не ожидать своей очереди высказаться». Или делают вид, что знают, а на самом деле могут обсуждать лишь мелкое, пустое, неважное. При этом СМИ захлестнула волна «общественных ритуалов подробных интервью и публичных исповедей», что позволило современным социологам Аткинсу и Сильверману говорить об «обществе интервью», где «отсутствие аутентичности якобы аутентичного «Я» тщательно скрыто демонстрациями искренности».
Книга Марины Дмитревской – собрание интервью, которые она в разные годы брала для ПТЖ, читается так: открываешь на любой (!) странице, и всё. Засосало. Мощная воронка мысли, сосредоточенности, подлинности происходящего «здесь и сейчас» разговора двух по-настоящему интересных друг другу (а через их включённость) и вам людей затягивает мгновенно. У меня, например, впервые раскрылось (правда, запомнила!) на стр. 274, вначале которой буквально:
Интервьюер: Я очень люблю мысль Карамзина о том, что гармония искусства должна компенсировать дисгармонию окружающей жизни…
Интервьюируемый: Может быть. Пусть Карамзин это говорит. Но когда, например, я, у которого нет никаких мыслей убить или расчленить ребёнка, смотрю фильм «Молчание ягнят» – я нахожу в себе эти ноты, потому что в каждом человеке есть доля садизма. В человеке существует животное, и, когда этот фильм открывает его во мне, становится страшно: Господи, неужели я получаю наслаждение от этого ужаса? Но это полезно. Это урок. Такое искусство делает большое дело, показывая человеку – в тебе это есть, разберись. Я за это давал бы Нобелевские премии. И тут же я с вами соглашусь: да, лично мне ближе более светлое искусство, Шагал мне ближе, чем немецкий экспрессионизм. Но если я не могу спокойно смотреть картины немецких экспрессионистов – значит, они попадают в меня! Просто я хочу закрыться от них, спрятаться, а искусство говорит тебе правду.
Интервьюируемому Ивану Вырыпаеву, как упоминается во вступлении, которое автор книги написала «из сегодняшнего дня» ко всем разговорам, тогда ещё не было тридцати.
А. Фрейндлих и С. Юрский, К. Лавров и О. Басилашвили, О. Меньшиков и О. Табаков, К. Хабенский и М. Суханов, Р. Габриадзе и Ю. Норштейн, К. Гинкас, С. Женовач, Д. Черняков и ещё, и ещё – всего их 34. Разговор о конкретных постановках естественно включает спор беседующих о природе театра и искусства вообще, воспоминание об отдельных театральных и повседневных событиях перемежается свободными рассуждениями о любви, драме человеческих связей, об уме, о способности/неспособности чувствовать… И происходит удивительная вещь: с одной стороны, крупным планом высвечивается самое интересное, что, наверное, может быть, – внутренняя жизнь, экзистенция человека, а с другой, сквозь эти разговоры проступает крупным планом само Время. «Не спрашивай о времени, когда я думаю о нём, меня мутит, от бесконечности кружится голова, падаю вниз, как в лифте», – защищается один из беседующих с Дмитревской, но тем ценнее свидетельства, возникающие не из философий, а из живых реакций на реальность.
В преамбуле к разговору с Сергеем Дрейденом приводятся слова из Андрея Битова, которые я, будь моя воля, вынесла бы в эпиграф: «Ум – это способность к рождению синхронной с реальностью мысли, отражающей мысли, а не цитирование, не воспоминание, не изготовление по любому, пусть самому высокому образцу – не исполнение… Ни для чего, кроме живой жизни, ум не нужен». «Разговоры» – умная книга.
Отдельная песня – фотопортреты героев перед каждым разговором и фотоколлажи на вкладках к ним. Каждая фотостраница – маленький шедевр.
Аннотация к книге Натальи Скороход начинается с констатации того, что перед нами «комплексное исследование феномена инсценирования на современном этапе развития театра и гуманитарной мысли». За этой скучной академической фразой скрывается настоящий взрыв. Под одной обложкой здесь встречаются современная философия, культурология, эстетика, литературоведение, история театра, теория драмы, театральная критика, практика (точнее, различные «практики») инсценирования, а в приложении – результаты авторских опытов инсценирования А.С. Пушкина, М. Агеева и А.П. Чехова, каждый из которых имел счастливую (хоть и не всегда простую) судьбу на столичных сценах. Причём все эти «герои» в самом деле встречаются, а не просто сосуществуют, соседствуют, обмениваются цитатами. Работа Скороход – образец той «перезагрузки», в которой так нуждается сегодня гуманитарная и искусствоведческая мысль. Я имею в виду преодоление разрывов: теории и практики (т.е. операциональность знания), искусствоведения и современной философии, театральной критики и гуманитарных способов анализа текстов, наконец, практики инсценирования и того методологического багажа, который имеется сегодня у литературоведения, культурологии, эстетики в изучении феномена «чтение».
Инсценирование как чтение – вот та базовая позиция, с которой автор смотрит на предмет своего исследования. Этот ракурс оказывается замечательно плодотворным, т.к. именно институт чтения, начиная со второй половины ХХ века, оказывается под прицелом гуманитарной мысли, полем переопределения привычных норм, правил и значений.
Структура книги простая и внятная: первая часть исторический background – «Театр и проза – двести лет вместе». Вторая – «Инсценирование как опыт чтения» – методологическая, где читатель, гуляя по страницам с классиками гуманитаристики ХХ века, узнает, что значит чтение «по Сартру», Изеру, Яуссу, Барту. И третья – практическая «Как инсценировать прозу?»: ответ, а точнее, ответы на данный сакраментальный вопрос автор даёт вполне конкретные, но беседуя при этом с Эко, Бахтиным, Бартом, Деррида. Стоит ли специально оговаривать то, что в эти беседы активно включаются и отечественные театроведы, критики, режиссёры, размышлявшие о «сценическом воплощении прозы – одном из проклятых вопросов театрального искусства» (А. Свободин). При этом замечу, что про «беседы» и «прогулки» пишу не для красного словца. Одно из самых сильных впечатлений от книги – сопряжение глубины и фундированности мысли с прозрачностью, лёгкостью, остроумием, литературным блеском изложения. И ещё – при таком размахе идеальная заточенность текста под цель, здесь всё последовательно работает на заявленный в названии практический вопрос.
Плюс ко всем радостям – на обложке, разворотах, как будто случайно разбросанные в конце или начале глав, рисунки Резо Габриадзе, где их создатель по поводу «проклятого вопроса» оттягивается по полной.
, ЕКАТЕРИНБУРГ