Пятьдесят третий год, похороны Сталина, давка на Трубной. То, что происходило после – вокруг меня, со мной, было, при всех остановках, задержках, возвратах, движением – от нельзя к можно, чему мы все несказанно радовались. Нынче, похоже, вектор движения существенно меняется. Нежданно как-то, а впрочем… Не упомню, чтобы что-то у нас было, чего у нас не было.
* * *
«Шумим, братец, шумим», – помните? Грибоедов, «Горе от ума» прогрессист Репетилов.
Случались шумные времена.
Я и сам шумел, и даже журнал «Искусство кино» неплохо, кажется, редактировал на рубеже восьмидесятых и девяностых. «Больше социализма, больше света…» Но пока одни шумели – славно шумели! – другие потихоньку занимались своими делами, и они оказывались совсем не теми, ради которых происходил шум.
Больше социализма, больше света? Ну-ну…
В общем, прошляпили, как дипломатично выражался Александр Григорьевич Лукашенко, правда, по другому поводу.
Проворонили. Не впервой.
* * *
Противостояние либералов и консерваторов, кажется, снова заискрило от взаимной неистовости. Для тех, кто с русской литературной классикой знаком, ничего неожиданного. Фамусов – Чацкий, Крутицкий – Городулин… Мелькают города и страны, параллели и меридианы (так в песне поётся), а названные персонажи никак между собой не в силах поладить. Не надоело? И скажите, с кем из названных персонажей авторы их – Грибоедов, Островский – связывали хотя бы проблеск надежды на будущее?
Ещё были «лебедь, рак да щука» у Крылова Ивана Андреевича.
«Да только воз и ныне там».
* * *
Свойство большой литературы: всюду встревать со своими ассоциациями, даже когда её об этом не просят. В цензорских кругах ассоциации эти нарекли когда-то неконтролируемым подтекстом.
Мудрый ветеран Главлита жаловался на трудности ремесла: текст запретить – не вопрос, хоть сейчас. Да только у нас ведь куда ни глянь – сплошной неконтролируемый подтекст. С ним чего делать?
* * *
Шесть лет мне было, но это я помню, это навсегда: совершенно личный голос радиодиктора, Юрия Левитана, в котором звучали честь и достоинство нации. Личный голос, обращённый к каждому из слушающих – лично.
* * *
«Александр Невский» – политически ангажированное кино, откликавшееся на «текущий момент». И «Кутузов», и «Чистое небо». Об «Иване Грозном» я уж не говорю. Минули десятилетия. Ангажированность может, поменялась, может, ушла. Великое кино – осталось.
* * *
Знакомые коты уже не сидят у подъезда в ожидании, что их кто-то накормит. Перестали, почти что перестали кормить. И не то чтобы самим не хватает, да нет, хватает. Просто злыми сделались люди. Друг на друга злыми. Ну и на котов – заодно.
P.S. А по весне снова увидел знакомые мордочки. Облизываются. Так что за кошачьим кормом в супермаркет пошёл, где отовариваюсь много лет. Ну и еды в дом купить. Заодно.
* * *
Только сломалось что-то в компьютерной системе оплаты, наличные временно не принимались, а у меня как раз – вот досада-то – были только наличные.
– Не могу принять, – кассирша сочувственно пожала плечами.
И вдруг – голос знакомой продавщицы из торгового зала:
– Обслужи!
– Так нельзя же…
– Всё равно – обслужи. Я его знаю. Это же наш дед!
И меня обслужили!
А вы говорите – цифровизация, компьютеризация… Ещё – искусственный интеллект. Да они-то при чём, если дед – наш!
Дед – наш, кот – наш, что ещё надо-то?
* * *
Несколько поколений россиян пережили несколько эпох, из которых каждая последующая отрицала предыдущую. Иногда аккуратно, иногда – грубо, резко, с оргвыводами и жертвоприношениями.
Как бы не запутаться, не заблудиться во временах и эпохах.
* * *
Есть люди, которые не умеют дружить. Они могут находиться в окружении, в свите, могут сами оказаться центральной фигурой, вокруг которой суетится окружение, свита, а дружить – нет. Мне таких людей жалко. Одно из главных составляющих человеческого начала – за пределами их возможностей.
* * *
Самое страшное случается тогда, когда люди перестают понимать, чувствовать разницу между дружеским единением и инстинктом толпы.
* * *
Нынче у нас крайне мало хороших артистов, да, считай, почти вовсе нет. Выдающихся – поболее, но всё равно бедновато. Зато великих и гениев, если верить СМИ, – пруд пруди. Даже юбилеев и похорон дожидаться не надо. Достаточно в популярном телешоу пару раз засветиться.
«Но если гения прикажете назвать: Удушьев Ипполит Маркелыч!» Опять-таки «Горе от ума» со своими подтекстами, будь они неладны. В глазах рябит – от удушьевых.
* * *
То ли факт, то ли легенда: на международной кинематографической пресс-конференции, где речь зашла о фильме «Садко», иностранный журналист обратился к Сергею Столярову, исполнителю главной роли: «Глядя на вас, думаю: какие хорошие артисты в России!» На что Столяров ответил: «Я действительно хороший артист, только вот Николая Симонова, Бориса Бабочкина, вы, наверное, не видели».
* * *
Между сытыми и мытыми
Извиваюсь элитами.
Свою линию гну.
Не попасть ни в одну.
Александр Володин
(из книги «Неуравновешенный век», 1999 год издания)
* * *
Это был исторический период, который народная память запечатлела в следующем тексте:
Мы Америку догнали
По надою молока.
А по мясу мы отстали,
Х... сломался у быка.
Будучи членом редколлегии «Комсомолки», я достиг того уровня, когда (изредка) должен был являться для просветительной беседы в ЦК. Получив приглашение, испытывал чувства противоречивые. Понимал, что будет накачка, и даже знал за что. Вместе с тем, если прийти на двадцать минут раньше назначенного времени, успею съесть в цековском буфете бутерброд с колбасой из настоящего мяса, а не «бумажной», за которой в Москве стояли знаменитые колбасные очереди.
(Из беседы двух номенклатурных дам:
– Всю ночь мучилась, боли в желудке.
– Милочка, зачем же вы ели городские продукты?
Но это так, к слову.)
Скажете, двойные стандарты? Хотя бы и так. Был причастен к элитам, да простит меня мой покойный друг Александр Моисеевич Володин.
* * *
Однажды «Комсомолка» на¬печатала статью драматурга Михаила Рощина. Тем же утром меня пригласил дежурный редактор, который вёл номер, и осторожно поинтересовался:
– Ты знал, что Рощин – это Гибельман?
– Знал… А в чём дело?
– Да вот в том…
И дежурный редактор выразительно показал глазами на вертушку, телефонный аппарат для переговоров с начальством.
– Но ведь статья хорошая.
– Очень хорошая и по делу. Но Гибельмана нам не простят.
* * *
Варшава. Конец семидесятых прошлого века. Разговор двух наших загранработников среднего ранга.
– На стриптизе был?
– Не был.
– Пойдём?
– Не пойду. Донесут. Да и дорого.
– Знаешь, и я не пойду.
– Тогда пойдём ко мне. У меня жена в Москве, а в холодильнике бутылка «Столичной» из торгпредской лавочки.
Тогдашние советские элиты, в отличие от элит нынешних, хорошо знали, что им можно, а чего нельзя.
От «Солидарности» это, правда, не уберегло.
P.S. А нынешней нашей элите стриптиз – можно. Однозначно, даже разрешения не надо спрашивать. И по деньгам, говорят, доступно. Такие сексуально-идеологические кульбиты.
* * *
Что хуже? Глухой застой или неумелое, бестолковое реформаторство? Ох, не знаю, и того и другого хлебнул. Пожалуй, что нахлебался. Будет, пожалуй.
А между тем, кажется, выходим на финишную прямую – такие, каковы есть.
* * *
И опять – Володин. Фронтовик. Из той же книжки 1999 года. Ну, люблю я его пьесы, фильмы, стихи.
Недвижно пылают закаты.
Рассветы восходят сурово.
Готовы к убийствам солдаты,
и беженцы к бегству готовы.
Готовы супруги к разлуке,
готовы к беде властелины.
Тем временем полдень
над лугом
склоняется, жаркий и длинный.
Готовы к обманам святоши
и к недоеданию дети.
Готовы могилы.
И всё же
Рассветы восходят и светят…