Ночной сторож / Литературная газета

Антон Осанов

Хотя бы раз, вдруг проснувшись в ночной тишине, хочется услышать, как вдали, за рекой, за опушкой, сторож встряхивает колотушкой – ложитесь, милые, вам это снится.

Всего один раз, не больше. Но о нас забыли. О нас почему-то не помнят.

Кто в конечном счёте определяет, какое литературное произведение сохранится в истории, а какое нет? Часто говорят – время, будто оно способно хоть кого-то оставить в живых. Под «временем» понимается проверка жизнью, отделение важного от неважного, которое произойдёт само по себе, просто в силу отмеренных лет. Но кто именно будет решать во времени? Вероятно, институция, то есть система норм и механизмов признания, образующих правила игры в мире литературы. Но кто задаёт эти правила? Очевидно, издательства, критика, премии. Конечная или можно проехать дальше? Пока ещё можно, хотя часть рельсов уже сдали на металлолом.

Судьбу книг определяет читатель.

В составе жюри или редакций, перед экраном или в вагоне метро читатели разного уровня влияния и подготовки ежедневно решают, какой литературе жить, а какой исчезнуть. Ни государственное вмешательство, ни рынок не могут удержать в книге жизнь, если читатель перестал дышать на её страницы. Даже будь читательский выбор полностью подвластен кукловодам, например – продажным премиям и рецензентам, обман должен сохраняться во времени. Вряд ли найдётся пример лучше, чем «Русский Букер», самая непрозрачная и неоднозначная российская литпремия, вручавшаяся в 1992–2017 гг. Для расчётов использовалась база РНБ: сравнение тиража книги-победителя в три последующих от победы года (включительно) с суммарным тиражом за все годы после получения премии выявило, что из 26 лауреатов шесть были изданы на 100%, а один на 98% сугубо в трёхлетний постпремиальный срок. Если же считать читательским провалом отметку приблизительно в 75%, то провалились 10 победителей из 26. Иными словами, от 27 до 38,5% всех лауреатов «Русского Букера» на 2025 год являются мёртвой литературой. Так, самый скандальный победитель (2010), роман «Цветочный крест», был издан лишь единожды, в 2011 году, и больше не переиздавался. Напротив, наиболее низкие проценты (17,5%, 18% и 19% соответственно) у всё ещё ликвидных книг, таких как «Белое на чёрном» Рубена Гальего, «Упразднённый театр» Булата Окуджавы и «Казус Кукоцкого» Людмилы Улицкой*.

Но, может быть, дело в том, что читатель привык нести с базара лишь милорда глупого? Известно, что настоящими бестселлерами 1820–1830 х были забытые ныне «Иван Выжигин» и «Юрий Милославский», но помимо литературы в ту пору отлично продавался и Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки» вышли в 1831 году, а уже через восемь месяцев открылась подписка на второе издание. В 1841 м быстро раскупили солидные 2400 экземпляров «Мёртвых душ». С наступлением журнальной эпохи беллетристика стала ещё востребованнее. Наибольшим спросом в Тверской и Нижне-Тагильской публичных библиотеках за 1864 год пользовались «Русский вестник» и «Современник», где уже вышел первый эшелон русской классики. Даже господство лубка, которому огульно подчиняют всю дореволюционную эпоху, заканчивается в 1890 х, когда дешёвые народные издания вдвое обгоняют лубок по тиражу и втрое по именованию. Читатель всех эпох ходит за макулатурой на Никольский рынок, но ходит он и на Невский за классиками.

Это контринтуитивно и противоречит популярной мифологии, но канонические романы, как правило, были успешны сразу или немногим после выхода. Исключения существуют, но чаще всего связаны с цензурными или политическими ограничениями. Контрпримеры же выглядят довольно прозаично: непризнанный «Моби Дик», который «открыли» лишь в 1920 е, в 1851–1900 гг. издавался минимум 13 раз. Канонизация текста не находится в прямой зависимости от тиража, механизмы признания таинственны и туманны, но тираж позволяет книге оставлять на глади литературы те же следы, что и запущенный по воде «блинчик». Даже в школу, в университет, в филологию произведение попадает из-за востребованности читателем, не наоборот.

Но где происходит читательский отбор? В мире идей? В уме? Он происходит на рынке, то есть в системе добровольного обмена и потребления, где спрос со стороны читателя обеспечивает выживаемость книги во времени. Эту концепцию левого социолога Франко Моретти критиковали за простоту, но литературовед, собравший колоссальный массив больших данных, не побоялся показаться наивным: «Какой фактор селекции может быть мощнее, чем выбор читателей-современников?» По его словам, и рынок, и читатели являются катализаторами, хотя и «действуют по-разному: сначала читатели отбирают, а затем рынки умножают». Причём это справедливо и для книг с автономным принципом иерархизации, то есть для тех вещей, которые по определению отдалены от коммерческого успеха – и не столько из-за своей оригинальности или сложности, а потому что их статус для малых групп задаёт дистанция, которую они вынуждены блюсти по отношению к рынку. Для авангардной или маргинальной литературы процент выработки символического капитала на душу читателя несоизмеримо выше, чем для массовой, из-за чего малоизвестная работа может попасть в канон усилиями крайне ограниченного числа сверхмотивированных поклонников. Что уже не только рыночные, но и немного религиозные отношения.

Производит ли рынок наилучшую литературу из возможных? Утверждать это было бы высокомерно. Зато несомненно, что знакомые нам фигуры читателя, критика, издателя возникли лишь с началом Нового времени, возникли на рынке, который произвёл первый массовый промышленный товар современности – книгу. Такой же незаменимый, как кирпич. И зачастую такой же убийственный.

Литература – это всё ещё частное дело независимого человека, «поле конкурентной борьбы», где авторы соревнуются за признание среди разных читательских групп ради символического или вполне реального капитала. И потому вдвойне удивительно, когда разговоры о литературном процессе полностью избегают его основ, подтверждая давнее наблюдение Пьера Бурдьё о том, что служители литературного культа стесняются запрещённых в приличном обществе слов «предложение» и «спрос», не желая признавать, что даже самые чистые помыслы «чем-нибудь обязаны мотивам и причинам «нечистым». При всей критике рынка литература не способна полноценно работать без свободы обмена, производства и потребления. Иначе случается сбой, подобный цензурным 1848–1856 гг. с количественной просадкой российской печати, или 1930 м, когда в условиях административного распределения рост детского книгоиздания привёл к его олигархизации:

А входил в обойму кто?

Лев Кассиль, Маршак, Барто.

Шёл в издательстве косяк:

А. Барто, Кассиль, Маршак.

Создавали этот стиль –

С. Маршак, Барто, Кассиль.

Неважно, является механизм рынка несправедливым или даже порочным, главное, что на данный момент литература создаётся посредством него. Игнорировать этот механизм – всё равно что отрицать гравитацию, рассуждая о полёте.

Тем не менее новейшие патриотические стратегии спасения русской литературы заняты именно этим. Они подспудно утверждают, что литература утратила силы для самообновления и нуждается во властном призоре. По сути, предлагается ввести позитивную дискриминацию, при которой государство искусственно поддержит спрос на кулуарно избранную литературу. Командно-административные методы переносятся на словесность с ещё большим безрассудством, нежели методы рынка и, увы, с ещё более предсказуемым результатом. Правильно утверждая необходимость демонополизации издательского и книготоргового мира, на расчищенное место приглашают регулировщика куда как суровее. Если ночного сторожа заменит караульный, у него – будьте уверены – найдётся своя, не писателями составленная инструкция о том, какую литературу считать правильной.

Идея свободного обмена прекраснодушна и в чистом виде никогда не существовала. Зато у неё есть важное преимущество: экономика литературы отличается от экономики рынка тем, что её участники не руководствуются рациональными мотивами. Очень трудно предсказать, что будет написано, и невозможно, что станет великим. Но в случае прямого администрирования легко предвидеть, что на прилавках окажутся присутственные, казённые и совершенно невостребованные тексты. Читатель вновь ответит на это сепарацией. Его уже не получится закрепостить. Он просто уйдёт туда, где его выбор будут учитывать. К галкам, ежам. Ну или сразу в жанр.

Если и говорить о какой-то новой русской литературе, её основное положение должно состоять в том, чтобы не считать читателя идиотом. Читатель – это схождение разных влияющих сил, в том числе сил тёмных, жаждущих лишь прибыли и развлечений, но не стоит забывать, что помимо прочих на читателя воздействует главная, неслиянная сила – сила художественного текста.

Без веры в неё заниматься литературой нет никакого смысла.

_____________________

* признана иноагентом в РФ

Обсудить в группе Telegram

Ночной сторож

Не открещиваться от России

Живое дуновение слова

Холодные ночи общаги

Проигравший жизнь

Но родной есть порог

Путешествия шеститомника

Голос совести

Русская поэзия обязана провинции

Молчанию небес наперекор

Бедный, бедный Уильям

# ТЕНДЕНЦИИ

Ночной сторож

Быть в курсе

# ТЕНДЕНЦИИ