Родился в 1936 году в Харькове. Учился в Московском институте инженеров железнодорожного транспорта (МИИТ). Писал научно-популярные книги, проявлял себя и как поэт-диссидент. В своём «неофициальном» творчестве использовал псевдонимы, например, «И. Миронов», «Абрам Хайям». В 1987 году эмигрировал из СССР, с 1988 года живёт в Иерусалиме. Автор многих книг и бессчётного количества публикаций. Пожалуй, самый известный поэт Израиля на сегодняшний день.
* * *
Я в жизни ничего не понимаю –
запутана, изменчива, темна,
но рюмку ежедневно поднимаю
за то, чтобы продолжилась она.
* * *
Ещё душа в мечтах и звуках,
и пьянством мы ещё грешны,
а ген бурлит уже во внуках,
и внукам мы уже смешны.
* * *
В небо глядя, чтоб развеяться,
я подумал нынче вечером:
если не на что надеяться,
то бояться тоже нечего.
* * *
Я никого не обвиняю,
но горьки старости уроки:
теперь я часто сочиняю
свои же собственные строки.
* * *
Являя и цинизм, и аморальность,
я думаю в гордыне и смущении:
евреи – объективная реальность,
дарованная миру в ощущении.
* * *
Мне кажется, покорное терпение –
не лучшая особенность народа:
сперва оно приводит в отупение,
а после – вырождается порода.
* * *
А я б во всех газетах тиснул акт
для всехнего повсюду любования:
«Агрессией является сам факт
еврейского на свете пребывания».
* * *
С интересом ловлю я детали
наступающей старческой слабости:
мне стихи мои нравиться стали,
и хуле я внимаю без радости.
* * *
Бурлит не хаотически тусовка:
незримая случайным попрошайкам,
активно протекает расфасовка
по гильдиям, сословиям и шайкам.
* * *
Подземные гулы и громы
слышнее душе на закате,
Харон уже строит паромы,
теперь ему лодки не хватит.
* * *
Уверенность, что я перемогнусь,
не снизилась в душе ни на вершок,
поскольку я, конечно же, загнусь,
когда всё будет очень хорошо.
* * *
А вечером, уже под освежение,
течёт воспоминательный ручей,
и каждое былое поражение
становится достойнейшей ничьей.
* * *
У многих я и многому учился –
у жизни, у людей и у традиций,
покуда, наконец, не наловчился
своим лишь разуменьем обходиться.
* * *
Любовь к России без взаимности –
весьма еврейское страдание,
но нет уже былой активности,
и хворь пошла на увядание.
* * *
А пока тебе хворь не грозит,
возле денег зазря не торчи,
нынче девки берут за визит
ровно столько же, сколько врачи.
* * *
Воздержаны в сужденьях старики,
поскольку слабосильны и убоги,
однако, всем резонам вопреки,
в них тихо пузырятся педагоги.
* * *
Я знаю, почему люблю лежать:
рождён я обывателем и книжником,
а лёжа мне легко воображать
борцом себя, героем и подвижником.
* * *
Напрасно разум людской хлопочет,
раздел положен самой природой:
рождённый ползать лететь
не хочет,
опасно мучить его свободой.
* * *
Не тот мужчина, кто скулит,
что стал постыдный инвалид,
а тот мужчина, кто ни звука
о том, какая это мука.
* * *
В ответ на все плечами пожимания
могу я возразить молве незрячей:
мы создали культуру выживания,
а это уж никак не хрен собачий.
* * *
По счастью, в нас во всех таится
глухое чувство бесшабашное:
у смерти так различны лица,
что нам достанется нестрашное.
* * *
Хотя война у нас – локальная,
но так еврей за всё в ответе,
что извергается фекальная
волна эмоций по планете.
* * *
Любви жестокие флюиды
разят без жалости и скидок,
весною даже инвалиды
себе находят инвалидок.
* * *
Истории бурлящая вода
сметает все преграды и плотины,
а думать, что течёт она туда,
где лучше, – перестали и кретины.
* * *
Я много думал, подытожа,
что понял, чувствуя и видя;
о жизни если думать лёжа,
она светлей, чем если сидя.
* * *
Любой росток легонько дёрни
и посмотри без торопливости:
любого зла густые корни –
растут из почвы справедливости.
* * *
Восьмой десяток, первый день.
Сохранна речь, осмыслен взгляд.
Уже вполне трухлявый пень,
а соки всё ещё бурлят.
* * *
Все в мысли сходятся в одной
насчёт всего одной из наций:
еврей, настигнутый войной,
обязан не сопротивляться.
* * *
Увы, прервётся в миг урочный
моё земное бытиё,
и, не закончив пир полночный,
я отойду в непитиё.
* * *
В синклит учёных я не вхож,
но видно мне без разъяснений:
еврейский гений с русским схож –
они цветут от утеснений.
* * *
У подряхления убогого
есть утешение лишь то,
что нет уже довольно многого,
но меньше хочется зато.
* * *
Есть и радость у старости чинной,
когда всё невозвратно ушло:
перестав притворяться мужчиной,
видишь лучше, как это смешно.
* * *
Нет, я не наслажусь уже
моментом,
когда не станет злобы воспалённой,
и выпьют людоед с интеллигентом,
и веточкой занюхают зелёной.