Герберт Уэллс назвал самой обременительной обязанностью цивилизованного человека необходимость посещать парикмахерскую, но он не знал, сколь тягостным окажется долг культурного человека читать нобелевских лауреатов последних десятилетий.
У них одни имена чего стоят – скажем, Кэндзабуро Оэ. Это тебе не Юрий Трифонов или Виктор Астафьев. Про наших простяг «Википедии» не удалось бы настричь такую нарезку: «Современный японский писатель-гуманист, автор нескольких десятков романов и повестей, циклов рассказов и многочисленных эссе. В своих сочинениях Кэндзабуро Оэ пытается преодолеть достигшие, по его мнению, своего апофеоза во Второй мировой войне нигилизм, безответственность и отчуждённость современного человека. Для творчества писателя характерны глобальный масштаб, эсхатологические мотивы, озабоченность природой насилия, подчёркивание маргинального и поиск адекватного современности трансцендентного в коллективной сущности человека и естественном жизненном укладе.
На мировоззрение и творческий метод Оэ большое влияние оказали классическая японская и гуманистическая европейская литература, философия экзистенциализма, аналитическая психология Юнга, антропология Масао Ямагути, а также семиотика Лотмана и эстетическая концепция гротескного реализма, предложенная Бахтиным. Не приемля социального солипсизма, Оэ занимает активную общественную позицию, сделав своим кредо высказывание датского филолога Кристофера Ниропа: «Тот, кто не протестует против войны, становится соучастником войны». За свои сочинения Кэндзабуро Оэ был удостоен целого ряда высших японских и международных литературных наград».
И за что же? За доставленные эстетические потрясения, за то, что ввёл в наше воображение новый мир, новых героев, которые сделались живее всех живых? Подымайте выше!
«В 1994 году Оэ был награждён Нобелевской премией по литературе «за то, что он с поэтической силой сотворил воображаемый мир, в котором реальность и миф, объединяясь, представляют тревожную картину сегодняшних человеческих невзгод»: в пресс-релизе, комментирующем решение жюри, подчёркивалось признание универсальности тем произведений Оэ, а в числе главных сочинений писателя были названы романы «Футбол 1860 года», «История M/T и Лесного чуда» и «Письма к милому прошлому».
Вот и начнём с этого самого «Футбола 1860 года» (СПб., 2004; японское издание 1967 года). Да на нём, пожалуй, и закончим. Сами поймёте, почему.
Название первой главы уже забористое: «Ведомые мертвецом».
«Пробуждаясь в предрассветной мгле, я пытаюсь отыскать в себе жгучее чувство н а д е ж д ы, но обнаруживаю лишь горький осадок сна. Мои лихорадочные поиски, движимые мыслью, что чувство н а д е ж д ы, такое же жгучее, как и опалившее внутренности виски, снова вернётся ко мне, всякий раз оказываются тщетными. Я сжимаю обессилевшие пальцы. Каждый мускул, каждая косточка кажутся непомерно тяжёлыми, но с приближением рассвета это ощущение неохотно покидает меня, уступая место острой боли. И я с покорностью снова обретаю своё отяжелевшее тело, испытывающее острую боль в каждой частице в отдельности, не ощущающее, что эти частицы как-то связаны между собой. И, настойчиво избегая воспоминаний о том, что это за поза и отчего я принял её, скрючившись, засыпаю.
Каждый раз, просыпаясь, я снова и снова стараюсь обрести жгучее чувство н а д е ж д ы. Не ощущение утраты, а жгучее чувство н а д е ж д ы, позитивное, существующее само по себе. Убеждённый, что мне не удастся его обнаружить, я пытаюсь вновь толкнуть себя в пропасть сна: спи, спи, мир не существует.
Но в это утро боль во всём теле, словно от страшного яда, не даёт окунуться в сон. Рвётся наружу страх. До восхода, пожалуй, ещё не меньше часа. И до тех пор не узнаешь, какой сегодня будет день. Точно зародыш в утробе матери, я лежу в темноте, не представляя, что происходит вокруг. Раньше в такие минуты можно было предаться дурной привычке. Но сейчас, когда тебе двадцать семь лет, ты женат и даже имеешь ребёнка, который находится в клинике для умственно отсталых детей, вскипает стыд, стоит представить себя занимающимся рукоблудием, и я убиваю это ещё не успевшее родиться желание. Спи, спи, а если не можешь, то хоть притворись спящим. Неожиданно из тьмы в моём воображении всплывает прямоугольная выгребная яма, которую вчера вырыли рабочие. В больном теле скапливается разрушительный горький яд и медленно, точно паста из тюбика, начинает сочиться из ушей, глаз, носа, рта…
В полусне я встаю и, поминутно останавливаясь, плетусь в кромешной тьме. Глаза закрыты, и я, беспрерывно натыкаясь то на дверь, то на стену, то на мебель, точно в бреду, издаю жалобные стоны. Правый глаз всё равно ничего не видит, сколько ни напрягайся, даже в ясный день. Смогу ли я когда-нибудь постичь скрытый смысл обстоятельств, при которых я потерял правый глаз? Это был нелепейший случай. Однажды утром, когда я шёл по улице, разбушевавшиеся школьники с воплями бросались камнями. Мне угодили в глаз, я упал на мостовую, так и не успев понять, что произошло. Правый глаз – и белок и зрачок – оказался рассечённым и перестал видеть. Мне и сейчас кажется, что я не до конца понимаю истинный смысл происшедшего. Может быть, я просто боюсь понять его.
Если идёшь, прикрыв ладонью правый глаз, то обязательно натыкаешься на предметы, поджидающие тебя справа, и ударяешься о них. Естественно, что на правой половине моей головы появлялись всё новые и новые ссадины. Я уродлив. Это постоянно внушала мне мать ещё до того, как я ослеп на один глаз. Предсказывая, каким уродом я вырасту, она всегда сравнивала меня с младшим братом, обещавшим превратиться в красавца. Так что постепенно я свыкся с мыслью о своём уродстве. А вытекший глаз усугубляет и постоянно подчёркивает его. Врождённое уродство старается укрыться в тень и помалкивать. И вытекший глаз виноват в том, что я вытаскиваю его на свет божий. Я придумал занятие для погружеёного во тьму глаза. Глаз, потерявший способность видеть то, что меня окружает, я превратил в глаз, широко открытый во тьму черепной коробки. И этим глазом я всегда пристально вглядываюсь в наполненную кровью горячую тьму – жарче температуры моего тела. Я сам назначил себя в разведку, чтобы, вглядываясь в ночной лес во мне, приучиться следить за происходящим внутри меня.
Пройдя столовую и кухню, я нащупываю дверь, распахиваю её и только тогда открываю глаза – в предрассветной осенней дымке белеют лишь далёкие горы. Подбегает чёрная собака и начинает ластиться ко мне. Но сразу же, уловив мой запрет, так и не залаяв, съёживается и смотрит на меня, выставив из темноты мордочку, похожую на гриб. Я подхватываю её под мышку и медленно иду вперёд. От собаки пахнет. Она прерывисто дышит. Под мышкой становится жарко. Может быть, собака больна? Босой палец натыкается на доску, ограждающую яму. Тогда я спускаю собаку на землю, рукой нащупываю лестницу, а потом обнимаю тьму в том месте, куда опустил собаку, – тьма оказывается наполненной ею».
На «Футболе» можно давать уроки мастерства молодым писателям, как нужно писать, чтобы это выглядело интеллектуально, хотя сюжет напичкан пикантными событиями: ребёнок-кретин, спивающаяся жена, самоубийства, убийства, – и ни одного живого лица, он пугает, а мне скучно. Это высший пилотаж – писать так, чтобы читатель изнывал от скуки, но не осмеливался в этом признаться. Поскольку всемирный заговор учёных зануд никакой скуки в этом не видит.
На чём, по вашему дилетантскому мнению, может быть построен роман? «Как и многие другие романы писателя, «Футбол 1860 года» построен на нескольких формирующих структуру стержневых образах-деталях: одним из них, по словам самого автора, здесь стала фраза «Сказать правду?» из известного стихотворения Сюнтаро Таникава «Крылья птицы». Она не только дала название одной из центральных глав, но также определила ритм и стала лейтмотивом второй половины произведения, которая фактически развернулась из этой фразы».
Произведение из фразы, – вот рецепт современной литературной карьеры. Ну и правильная гражданская позиция.
Привлекшее внимание выступление «Обозлённая молодёжь». Посещение КНР, встреча с председателем Мао.
Угрозы от ультраправых политических группировок. Участие в конференции писателей стран Азии и Африки и отказ от оного в знак протеста против проведённого КНР ядерного испытания. Путешествия по Восточной (по приглашению правительств Болгарии и Польши) и Западной Европе. Посещённые за это время страны. Встреча в Париже с Сартром; совместное с ним и Симоной де Бовуар участие в демонстрации против войны в Алжире. Сборник путевых заметок «Голос Европы и мой собственный голос». Прекращение членства в «Ассоциации японско-китайского культурного обмена» в знак протеста против того же ядерного испытания.
Это всё бурные шестидесятые. Весной 1965-го первое посещение острова Окинавы, пребывающего под управлением американской администрации, июль и август – Гарвардский университет, сентябрь и октябрь – Атлантик-сити, встреча с активистами движения за права афроамериканцев. Ноябрь 1967-го – новое посещение Окинавы для написания репортажа о переговорах премьера Эйсаку Сато с американским президентом Линдоном Джонсоном.
И так далее.
Вот вам и вторая, главная компонента социального писательского успеха. Нужно быть нужным человеком для нужных людей в нужное время в нужном месте. Это чрезвычайно трудно. Потому что нужным людям никто не нужен.
Александр Мелихов