О новом памятнике Осипу Мандельштаму
Идея нового памятника родилась из обсуждения уже существующих, в частности, московского Мандельштама, – бронзовой головы на четырёх каменных кубах с выбитыми на них строчками стихов. Мы заметили, что во всех памятниках поэту основной акцент сделан на «гибельности». Во Владивостоке и в Воронеже это Мандельштам лагерный, умирающий, истощённый и больной. Дмитрий Быков так отозвался о воронежском памятнике: «Мандельштам – поэт утончённый. Памятник – топорный. Может, он символизирует грубость судьбы поэта, что с ним так обошлись? Но, глядя на этот монумент, понимаешь, почему его личная жизнь была так непроста, почему Саломея Андронникова не ответила ему взаимностью». К царству Аида отсылает нас другой Мандельштам, в Петербурге, – памятник просто тени поэта, стелящейся на камне.
Тынянов писал, что «биография – и в первую очередь смерть – смывает дело человека. Помнят имя, почему-то почитают, но что человек сделал – забывают с удивительной быстротой». В случае Мандельштама, на наш взгляд, эта «гибельность» закрепляет в общей памяти второстепенные представления, когда имя поэта ассоциируется с эпиграммой Сталину и 1937 годом, и в итоге Мандельштам становится неким абстрактным символом общего горя, символом жертвы, общим человеком, а памятник ему, соответственно, общим местом. «Нет, никогда, ничей я не был современник. Мне не с руки почёт такой».
Новый памятник – это памятник прежде всего живому поэту, такому же гордому писателю, как Пушкин на Пушкинской и другие. На сегодня модель скульптуры уже выполнена в гипсе. Её автор, художник Михаил Картузов, будучи поклонником творчества поэта, почерпнул идею в его стихах:
Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу,
Кому – крутая соль торжественных обид.
О, если бы поднять фонарь на длинной палке,
С собакой впереди идти под солью звёзд…
«В конце концов, этот поэтический образ создан самим поэтом, это не наша выдумка. Торжественность одинокого шествия по снегу – горькое торжество. Жест, вздымающий, как знамя, шест с фонарём, это жест и Диогена, и городского сумасшедшего. Одиночки, дерзнувшего написать известные стихи о Сталине. Только у безумцев не действует инстинкт самосохранения. В этом жесте весь поэт.
Эта скульптура воплощает отвлечённый от документальной портретности образ, наиболее близкий самой поэзии Мандельштама, как я это понимаю.
Как художник, я не счёл возможным обособиться от множества автопортретных строк и даже от автошаржей и юмора поэта: «Пора вам знать, я тоже современник, Я человек эпохи Москвошвея, – Смотрите, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею!»
Мне дорог Мандельштам как явление русской поэзии и культуры в целом. Дорог лично как человеку, для которого эти стихи были хлебом насущным и помогали выжить в тяжёлые времена. Я связан с ним Второй Речкой, – расположенной на владивостокском отрезке Транссиба станцией, которую проезжал дважды в день, в утренних и ночных сумерках, в течение шести лет, пока был студентом училища, затем художественного факультета академии во Владивостоке. Территорию пересыльного лагеря, где погиб поэт, я посетил тогда же».
17 февраля модель была представлена Мандельштамовскому обществу, получив, правда, неоднозначные оценки. В итоге мы решили собрать мнения известных писателей, редакторов и общественных деятелей. Мы призываем к разговору о необходимости нового Мандельштама. Открытым остаётся вопрос места – первоначально это была Москва, несмотря на уже существующую голову, затем возникла идея Крыма – Феодосии.
Алексей Варламов, писатель, ректор Литературного института им. А. М. Горького:
– Мне очень нравится эта идея, потому что у нас очень мало памятников поэтам и писателям, особенно ХХ века. Нет, сколько мне известно, Булгакова, нет Пастернака, Ахматовой, Заболоцкого. И конечно, Мандельштам заслуживает и памятника, и улицы в Москве. Я это начинание всецело поддерживаю, тот эскиз или проект, который Вы мне прислали, представляется мне весьма оригинальным, интересным. Вспоминается современник Мандельштама Экзюпери, у которого, помните, был в «Маленьком принце» фонарщик, о котором главный герой размышлял: «Когда он зажигает свой фонарь – как будто рождается ещё одна звезда или цветок. А когда он гасит фонарь – как будто звезда или цветок засыпают. Прекрасное занятие. Это по-настоящему полезно, потому что красиво».
И чуть дальше уже от автора: «Маленький принц смотрел на фонарщика, и ему всё больше нравился этот человек, который был так верен своему слову».
Это ведь правда очень про Мандельштама.
Сергей Шаргунов, писатель, журналист, общественный и политический деятель:
– Мне кажется, памятник Мандельштаму в Крыму, с которым у поэта столько связано, – хорошая идея. Важно, что памятник воспроизводит стихотворную строчку Осипа Эмильевича: «О, если бы поднять фонарь на длинной палке». Вспоминается и Диоген, днём с огнём искавший человека...
Кстати, я был рад найти и впервые опубликовать письмо Мандельштама и его жены Надежды Яковлевны, адресованное Катаеву и Олеше, присланное как раз из Крыма.
Игорь Шайтанов, критик и литературовед, главный редактор журнала «Вопросы литературы»:
– Памятник Мандельштаму необычен, или точнее – непривычен. В нём много динамики, жизни. Я бы сказал, что это памятник живому человеку, перекликающийся с его стихами, которые счёл уместными воплотить в нём скульптор. Зачем ограничивать себя количеством памятников (дескать, у нас один уже есть) или приписывать им только тяжёлую мемориальность, напоминающую о факте и обстоятельствах смерти? Пусть будет и такой Мандельштам в Москве.
Леонид Кацис, заведующий учебно-научной лабораторией мандельштамоведения ИФИ РГГУ, доктор филологических наук:
– Для меня история памятников О. Мандельштаму перевалила уже за четверть века. В 1991 году мне пришлось писать в спецприложении к «Русской мысли» о первой мандельштамовской мемориальной доске на здании Литературного института. Символизм и пластическая выразительность мемориальной доски Д. Шаховского была вне сомнений.
Такое же впечатление производит на меня и предложенный коллегами макет нового памятника О. Мандельштаму. В нём впервые за четверть века мемориальных усилий мы видим решение важной пластической задачи: естественные руки поэта, не зажимающие горло, не символизирующие задыхание «ворованным воздухом» и другими плоскими применениями этой части тела в мандельштамовской мемориалиастике. В сущности, именно отсутствием рук и выиграл в своё время у других памятник с головой Мандельштама на абстрактных кубах с цитатами из стихов, сиротливо затёртый сегодня между разрушающимися стенками и заборами около Исторической библиотеки, посещаемый в основном местными бомжами и случайными экскурсантами, окружённый неподобающими граффити и подавленный огромными стенами монастыря и многоэтажного дома.
Тот Мандельштам, которого нам предлагают сегодня, живой и гармоничный, динамичный и символичный без однозначно навязанной символики.
В нём можно увидеть и отголоски стихов, и услышать (как это ни странно для скульптуры) музыку «Египетской марки» с её фонарщиками из свёрнутых в трубочку нот, а кто-то может захотеть усмотреть здесь и «дароносицу, как солнце золотую».
Это Мандельштам, не зажатый в замкнутом пространстве и недоступный взгляду читателя, это Мандельштам, идущий к нам и нашим потомкам.
Таким и должен быть поэт.
 |
| Воронеж |
Если же говорить о возможных местах установки такой скульптуры, то можно представить себе именно такого Мандельштама где-нибудь у Карантина в Феодосии на фоне моря и Генуэзской крепости. Сюда же прибавится и невесёлый контекст мандельштамовской судьбы, тюрьма врангелевской контрразведки, усилия М. Волошина по спасению поэта, да сама глава «Феодосия» из книги «Шум времени».
На мой взгляд, этот памятник может завершить собой ряд такого рода объектов, которые все предлагали и предлагали в последнее время, больше гонясь за PR-доходом, чем за делом.
Пришло время действительно всерьёз подумать о Мандельштаме и его памяти как раз после юбилея и без ненужной суеты, спешки и так называемых мандельштамовских митингов, в тишине и покое.
Ирина Роднянская, критик и литературовед:
– Я тронута Вашим обращением, но я не берусь судить о достоинствах проекта. Единственное, что решаюсь сказать: черты лица и постановка фигуры мне нравятся, но не люблю, когда великим людям вкладывают в руки какие-либо атрибуты. Это только святые в средневековой европейской традиции изображаются с атрибутами их (в данном случае) мученичества. Впрочем, если памятник будет именно в Крыму, то игровой момент, может быть, будет гармонировать со средой.
Владимир Козлов, поэт, критик и литературовед, главный редактор журнала «Prosodia»:
– Памятник получился далёким от монументализма, более соразмерен человеку – это очень хорошо. В нём чудится что-то чудаковатое, детское, близкое к стилистике сказок немецких романтиков. Трудно возражать против памятника одному из крупнейших поэтов XX века. Но для меня памятник – вещь не самодостаточная. Мне кажется, они должны ставиться не столько в тех местах, где был оставлен след, сколько там, где есть какая-то жизнь вокруг этого имени. Есть ли она в Крыму, мне трудно сказать. Если её там нет, то постановка памятника превратится в достаточно пустой политический жест, который мало что даст памяти о поэте. Если же она там есть, то не стоит бояться быть неправильно понятыми. Но я знаю, что как раз в Москве Мандельшамовское общество достаточно активно. Я бы не списывал Москву со счетов. Не стоит отправлять памятник писателя в ссылку туда, где не знают, что за величину представляет собой этот чудак из гипса.
Глеб Шульпяков, поэт:
– Мне очень нравится идея памятника Мандельштаму. Мне кажется, было бы правильным установить его в Москве, в районе Бронных улиц, где одно время жил поэт и где ещё сохранилась та историческая и интеллектуальная городская среда, которая способна адекватно принять и воспринять образ поэта (театры, музеи, Литературный институт). Мне нравится пластическое решение памятника в целом, хотя есть некоторые вопросы. Например, не совсем физиологически правильное положение правой руки. Так же мне стилистически непонятна верхняя одежда поэта, более напоминающая кафтан персонажа из сказки Гофмана, нежели пиджак человека «эпохи Москвошвея».
Сергей Василенко, мандельштамовед, куратор литературной экспозиции «Осип Мандельштам» в г. Фрязино:
– Изобразительными «прототипами» для памятника Осипу Мандельштаму в Москве послужили, как мне кажется, шаржи на поэта, принадлежащие Н.Э. Радлову. Думается, давно настало время создать памятник, отображающий облик Мандельштама, известный и по его фотографиям...
Роман Сенчин, писатель:
– Я за установку памятника Мандельштаму в Москве. Тот, что уже есть, слишком камерный и, на мой взгляд, не совсем удачный. Этот очень точно показывает Мандельштама тридцатых годов. В Москве тех лет он был одним из последних вольных поэтов. Поиск таких же вольных может символизировать и фонарь. Мне лично сразу вспомнились воспоминания о кружке, состав которого был очень странным на первый взгляд, – Клычков, Клюев, Павел Васильев, Мандельштам. Памятник можно поставить во дворе Дома Герцена, во флигелях которого Мандельштам прожил несколько лет. Двор небольшой, но изогнутый. По центру стоит – и справедливо – памятник Герцену, а в своего рода выемке, слева, если смотреть со стороны Тверского бульвара, вполне можно установить памятники двум великим жильцам этого дома – Андрею Платонову и Осипу Мандельштаму. Обилие памятников, думаю, хорошо повлияет на студентов располагающегося в этом здании Литературного института, которые, как мне кажется, не всегда помнят, где они учатся...
Елена Погорелая, поэт, критик:
– Новый памятник Мандельштаму работы М. Картузова действительно смещает акцент с привычного, устоявшегося за последние годы отношения к поэту как к символу катастрофы Большого террора и напоминает о Мандельштаме эпохи 1910-х годов. Призрачный след символизма, пространство поэзии и истории, по которому молодой поэт на ощупь прокладывает свой путь с фонарём… Новый памятник – это памятник человеку идущему, неслучайно юная лёгкость движений сопровождается здесь зрелыми портретными чертами: путь Мандельштама проходит сквозь разные земли и разные времена. Я думаю, картузовский памятник будет одинаково уместен как на московской, так и на крымской земле. Он не привязан к месту, а, напротив, заставляет ощутить космическую «всемирность» раннего Мандельштама, уверенного, что «…если подлинно поётся / И полной грудью, наконец, / Всё исчезает – остаётся / Пространство, звёзды и певец».
И пусть в данном случае вместо звёзд будет фонарь – всё остальное наличествует в полной мере.
Подготовил Игорь Дуардович