Эта, в общем-то, детективная история произошла со мною, когда я, тогда студентка филологического факультета, писала дипломную работу под руководством Нины Михайловны Демуровой – виднейшего специалиста в области английской детской литературы, автора ставшего классическим перевода «Алисы в Стране чудес». Нина Михайловна познакомила меня с творчеством необычайно популярной в англоязычном мире британской детской писательницы Беатрикс Поттер (1866–1943). Она осталась в истории благодаря двадцати с лишним сказкам и такому поистине культовому для нескольких поколений англичан персонажу, как Кролик Питер. У нас же – ни при царе, ни при советской власти – её, как известно, не переводили… Всё началось с почти крошечной, как большинство произведений Беатрикс Поттер, «Сказки о двух нехороших мышках», которую я прочла в переводе Нины Михайловны в журнале «Иностранная литература».
Это шедевр без яркой наружности шедевра, почти бытовая история, лишённая всего, казалось бы, совершенно необходимого в детской литературе. Вместо нервно-приподнятого, форсированного тона, или слезливой назидательности, или панибратства, или поэтичности (читай «красивости») – суховатое спокойствие образцовой английской гувернантки. Вроде бы нехитрая до примитива, как башня из трёх кубиков, сказка в то же время по-своему неожиданна; элегантна в своей скромности и тепла в своей уютной простоте. В детской стоял кукольный домик, в нём жили куклы: Люсинда – хозяйка и Джейн – прислуга, что, впрочем, не имело никакого значения, поскольку Люсинда никогда не распоряжалась насчёт обеда, а Джейн не стряпала: ведь вся еда была куплена уже готовой в коробке с опилками. Такова завязка, далее разворачивается действие. Супружеская пара мышей, воспользовавшись отсутствием хозяйки и прислуги, проникает в домик, чтобы поживиться очень аппетитным на вид съестным. Однако их скоро постигает разочарование: откуда мышкам было знать, что еда игрушечная! Негодованию мужа – Тома-с-пальчика – нет предела; он решает отомстить хозяевам за подлог, поставив их жилище вверх дном. Но его хозяйственная жена Ханка-Манка с чисто женским практицизмом находит, что домик не так уж бесполезен. Она обращает внимание на прекрасные пуховые перинки – как бы они пригодились для мышат! – и вообще милую обстановку кукольных комнат и предлагает обустроить всем этим норку…
Сказка кончается примирительно: у мышек, успевших и погромить, и обворовать кукольный домик, всё же просыпается совесть; Том-с-пальчик заплатит за ущерб, а Ханка-Манка будет каждое утро приходить к куклам убираться. Поучительная история? Да как сказать. Мы ведь и раньше знали, что врываться в чужие дома, а тем более разорять их – нехорошо. Вот мышки и нехорошие – все чётко и внятно. Тогда почему же от первых строк сказки до последних меня не покидало стойкое ощущение дежавю? Нет, саму сказку Беатрикс Поттер я видела впервые, но с чем-то до крайности похожим была знакома…
И я вспомнила. Я была дошкольницей, и моя прабабушка – мать дедушки – читала мне по памяти длинное стихотворение, в котором фигурировали и кукольный домик, где обитали две куклы (хозяйка и служанка), и не уважающие частную собственность мышки, и несъедобный окорок… Только куклы носили русские имена, да и одну – вернее, одного – из мышей звали никак не Том. Относительно формы память никак не могла меня подвести: прабабушка рассказывала именно стихотворение, тогда как сказка Поттер написана прозой. Я была заинтригована. И обратилась к дедушке, который чуть ли не в тот же день предъявил мне несколько листов из старой тетради с частью написанным от руки, частью отпечатанным на машинке текстом. Это было начало стихотворения, озаглавленного «Куклин дом». Вот оно:
В детской чистой и опрятной,
Где нередко я бывал,
Под зелёной крышей скатной
Домик кукольный стоял.
Выкрашен он красной краской,
А чтоб было в нём светло,
В окна вмазано замазкой
Настоящее стекло.
Занавесочки из тюля –
И на каждое окно! –
Проживала кукла Юля
В этом домике давно.
С ней жила ещё Дуняша,
В сарафане и с платком –
Их хозяйку звали Саша,
С нею я шесть лет знаком.
Юля глазки закрывала
И разбиться не могла,
Никаких забот не знала –
Запускала все дела.
Говорил я часто Саше:
«Дом-то весь у вас в пыли,
Вот неряха, Юля ваша,
Ты ей вытереть вели!»
«Говорила, не стирает,
С этой Юлей мне беда –
Только глазки закрывает,
А работать – никогда!»
Дальше идут пробелы и отдельные строки. Пробравшиеся в кукольный домик мыши Хруп-Хруп и Шерстинка ведут себя в точности так же, как их английские двойники. Совпадают даже детали: окорок не поддаётся ножу (Хруп-Хруп: «Чикнул пальчик, больно очень – ножик вовсе не отточен») и т.п. Слова Шерстинки, обращённые к мужу, настолько трогательны своей жизненностью, что как-то упускаешь из виду стоящий за ними неблаговидный замысел: «…только ты не дёргай ухом, не сердись, не падай духом, а в глаза мне посмотри – ведь у нас мышонка три, не забудь о пеленашке – ведь ему теплей в рубашке!..»
Дедушка, как и я, не имел ни малейшего понятия о переводной природе этой рифмованной повести из явно былых времён, много раз слышанной им в детстве от матери. Разумеется, ребёнка не интересовали ни авторство, ни происхождение стихов, вызывавших, что вполне понятно, особую нежность в соседстве с, допустим, по-своему тоже замечательной «Сказкой о Пете, толстом ребёнке, и о Симе, который тонкий» главного советского поэта. В 30-е годы, насколько мне известно (пусть меня поправят дедушкины ровесники), кукольные домики не поощрялись. Да и вообще сюжет вопиюще неактуален для той эпохи, настолько, что впору задуматься над этим глубже: всё это слюнтяйство по поводу буржуазного комфорта, беспечность хозяев, наглость и озлобленность «неустроенных» мышей… Сильно перефразируя Герцена, стремления мышей к мещанскому идеалу хватит не на один кукольный домик.
Однако не будем отвлекаться и увлекаться. Перед нами стояли два вопроса: кто и когда перевёл на русский сказку Поттер? Вопрос «Почему стихами?» был не менее любопытен, но уже второстепенен. Несомненно, стихотворение уходит корнями не в дедушкино детство, а в период более ранний – в дореволюционное детство его матери.
Почему именно перевод сказки английской писательницы читали в детстве моей прабабушке, я могу предположить. Это может объясняться условиями жизни и правилами, принятыми в кругу её семьи. Моя прабабушка, Богословская Елена Владимировна, до замужества Симанович, родилась 22 августа 1908 года на даче в Павловске. Её отец, Владимир Флавианович Симанович, был военным врачом, профессором Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Её мать, Анна Михайловна, урождённая Белямина, была дочерью крупного инженера Михаила Яковлевича Белямина. Её брак с Владимиром Флавиановичем был вторым. Первым мужем моей прапрабабушки был Сергей Дмитриевич Стасов, сын выдающегося дореволюционного правоведа и адвоката Дмитрия Васильевича Стасова. Эта семья была довольно знаменита. Дедом Сергея Дмитриевича был знаменитый русский архитектор Василий Петрович Стасов, а дядей известный художественный критик Владимир Васильевич Стасов. Родной сестрой первого мужа моей прапрабабушки была ставшая знаменитой потом Елена Дмитриевна Стасова, верная соратница Ленина. О Сергее Дмитриевиче Стасове я знаю мало, он был, как и отец, правоведом; кажется, вращался в кругу золотой молодёжи, и прапрабабушка не была с ним счастлива. В 1904 году он умер. Дмитрий Васильевич Стасов пережил своего сына и умер в 1918 году. Очень уважаемый в адвокатских кругах, он был одним из разработчиков реформы судебной системы 60-х годов, ездил в Европу для ознакомления с судебными системами европейских стран, и, конечно, знание основных европейских языков в семье Дмитрия Васильевича Стасова было нормой.
Такой же нормой это было и в семье моей прапрабабушки Анны Михайловны. По-видимому, особый акцент, особенно для мужской части семьи, делали на знании английского языка. Это было необходимо отцу прапрабабушки Михаилу Яковлевичу Белямину, поскольку, будучи сотрудником Людвига Иммануиловича Нобеля, ему приходилось встречаться и вести деловые переговоры с основателями мировых нефтяных империй Джоном Рокфеллером и Ротшильдами.
Думаю, Владимир Флавианович и Анна Михайловна каким-то образом предвидели, сколь важная роль уготована в наступившем веке английскому языку. Поэтому в семье прапрабабушки помимо француженки-гувернантки для девочек был нанят и английский гувернёр для мальчиков. Безусловно, англичанин выписывал для себя из Англии журналы и книги, хотя, конечно, не исключено, что английские журналы и книги выписывал и кто-то из Беляминых или их родственников. К 1908 году, когда родилась моя прабабушка, книга Беатрикс Поттер, изданная в 1906 году, уже могла попасть в Россию. Прабабушке, по-видимому, читали «Куклин дом» в самом раннем возрасте, потому стихотворение и запомнилось на всю жизнь, глубинно связалось с самой сущностью детства, с домом, семьёй. Но кто же всё-таки выполнил русский перевод сказки Беатрикс Поттер? И был ли когда-нибудь «Куклин дом» опубликован, и если да, то как, в каком журнале?
Выручил, как можно догадаться, Интернет, хотя поиски и заняли время. Нина Михайловна, которую тоже увлекла тайна «Куклиного дома», назвала мне имена нескольких предполагаемых переводчиков – популярных до революции детских авторов, в числе которых была и Allegro, она же Поликсена Сергеевна Соловьёва, сестра знаменитого философа. Я отнеслась с недоверием к возможности такого авторства – уж больно неказисты были стихи, недостойны звучного и славного псевдонима. Однако в списке произведений П.С. Соловьёвой обнаружился наш «Куклин дом».
Здесь необходимо вкратце рассказать об этой женщине, Поликсене Соловьёвой. Дочь известного историка Сергея Михайловича Соловьёва, сестра философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьёва, она родилась 20 марта 1867 года и была двенадцатым, последним ребёнком в семье. Стихи писала с детства, причём об этих ранних опытах благожелательно отозвался сам Фет. Впервые стихи Соловьёвой появились в 1885 году в журнале «Нива». Однако первый сборник вышел лишь в 1899 году (Соловьёва серьёзно занималась живописью, вначале не рассчитывая на литературное будущее). Благодаря ему она попадает на «пятницы» К. Случевского – поэтические вечера, где знакомится и завязывает дружеские отношения со многими известными петербургскими поэтами и писателями: К. Бальмонтом и А. Блоком, Вяч. Ивановым и Д. Мережковским, А. Ремизовым и Ф. Сологубом...
Второй сборник – «Иней» (1905) был посвящён детской писательнице Наталье Ивановне Манасеиной. Соловьёва и Манасеина были почти ровесницами и, однажды сошедшись в жизни, уже не расставались.
Вскоре после появления сборника «Иней», в конце 1905 года, было организовано издательство «Тропинка», и начал выходить одноимённый детский журнал. Во главе этого предприятия стояли Соловьёва с Манасеиной, и до 1912 года, когда журнал перестал выходить из-за финансовых трудностей, работа над ним составляла важнейшую часть деятельности Поликсены Соловьёвой. В журнале она опубликовала множество своих стихов, пьес, рассказов, сказок и переводов для детей, а также собственных рисунков.
Соловьёва издала под маркой своего издательства около двадцати книг для детей, среди них такие популярные тогда, как «Жизнь Хитролиса», «Крупеничка», «Куклин дом», «Приключения Кроля», «›лка». За это время появился лишь один её «взрослый» поэтический сборник «Плакун-трава» (1909), представляющий уже куда более интересное явление, нежели «Стихотворения» 1899 года и «Иней».
В 1912–1913 годах Соловьёва выпустила сборник рассказов «Тайная правда» и поэму «Перекрёсток». О «Перекрёстке» резко отрицательно отозвался Блок, а рассказы из «Тайной правды» разобрал и разругал Вяч. Иванов: благородная сдержанность стихов Соловьёвой в прозе обернулась скучным морализаторством.
Сборник «Вечер» вышел в 1914 году. В нём Соловьёва демонстрирует в отличие от ранних стихов способность быть лаконичной, её лирическая героиня откровенна, но не сентиментальна. М. Волошин характеризовал поэтический «голос» Соловьёвой как «почти мужской контральто с женскими грудными нотами».
Ещё летом 1916 года Соловьёва с Манасеиной приехали в Коктебель на свою дачу, нездоровье задержало их здесь на зиму – и, как оказалось, на несколько последующих революционных лет. Выжить в революционные годы стоило невероятных усилий и даже изобретательности: Соловьёва участвовала в «спасении школ», преподавала в литературной студии при Феодосийском наробразе, читала лекции в созданном в Коктебеле Народном университете... Однако более надёжный заработок Соловьёва имела от вышивания шапочек для курортников…
16 августа 1924 года Поликсена Соловьёва скончалась. Похоронили её среди семейных могил на кладбище Новодевичьего монастыря. Наталья Ивановна Манасеина пережила подругу на шесть лет.
В последний год жизни Соловьёва увидела вышедшей ещё одну свою поэтическую книгу, которая так и называлась «Последние стихи». Большая часть «Последних стихов» наверняка написана в крымские годы: тоска по родной стороне и предчувствие смерти – это две основные темы сборника.
В глаза бросается то, что «взрослое» творчество Соловьёвой откровенно лучше «детского». Сборники «Вечер» и, к примеру, «›лка» – стихи для деток на рождественскую тему – написаны будто бы даже не разными поэтами, а просто разными людьми, из которых один – одинок, умён и талантлив, а второй увешан милыми малютками, неумён и неталантлив. Однако для того и для другого намного больше подошёл бы псевдоним Adagio, чем Allegro. Детские стихи явно хворают какими-то трудно поддававшимися лечению в те годы детскими болезнями, а заразил их «взрослый» символизм. Впрочем, тут имеются два исключения: всё тот же «Куклин дом» и ещё перевод… «Алисы в Стране чудес», который всё же нельзя считать в полной мере произведением Соловьёвой.
Что ж, авторство было установлено; оставалось ещё найти полный текст «Куклина дома». Он нашёлся в Публичной библиотеке. И тут многое открылось. Например, что полуторастраничная сказочка Поттер послужила всего лишь каркасом для очень длинного, обстоятельного стихотворения, которое приличнее и вовсе назвать поэмой. «Куклин дом» оказался больше чем стихотворным пересказом – он оказался совершенно самостоятельным произведением, написанным всего лишь по мотивам сказки английской писательницы. Там, где у Беатрикс Поттер по британской литературной традиции торжествует психология, у Поликсены Соловьёвой по славной русской – торжествует мораль. Если бы дело не касалось мышей, можно было бы с уверенностью говорить о гуманистическом посыле. Последняя строчка «Куклина дома» – фраза няни «Мышь ведь тоже Божий зверь!» по своему пафосу милосердия достойна Достоевского. Ничего подобного никогда бы не стала делать англичанка Поттер: выводить кукольно-мышиный конфликт на уровень в прямом смысле человеческий (появляется подлинная хозяйка кукольного домика – мягкосердечная девочка Саша), скрупулёзно, до логического конца развивать нравственные терзания мышиного семейства и, наконец, когда вина искуплена, выводы сделаны и не приходится сомневаться в том, что каждая сторона извлекла из аморального поступка урок любви, всех примирять. А ведь Соловьёва своих мышек, вызывающих с самого начала намного больше симпатии, чем куклы, и наделённых противоречивым обаянием по-настоящему ярких героев, ведёт от плебейского эгоизма через преступление и муки совести к духовному кризису и новой, просветлённой трудом на благо ближнего жизни. Но в сказке две сюжетные линии: мышиная и человеческая. Саша вместе с автором и няней решают один из сложнейших этических вопросов – об отношении к провинившемуся. Простить или не простить? Заслуживает ли преступник шанса на исправление?
Если вообще убрать за скобки «детскость», то сказка Поттер рассудочно констатирует: классовая зависть – родная тётка всех пороков; можно покрыть, замазать, подмести и подчистить последствия, но пока существует мышиное племя, наша греховная мышиная природа толкала, толкает и будет толкать нас на низость. Вот такой протестантский взгляд. Назовите его «трезвым» – как вам угодно, суть одна. Психологизм английской литературы – в отличие от психологизма литературы русской – замешан на английской трезвости, как и на английском хладнокровии, позволяющем без истерики смотреть в глаза бенгальскому тигру, или разъярённому пролетарию, или человеческому несовершенству. Спору нет: французская литература также «набила руку» на разрушении иллюзий и прочих «больших надежд», но у англичан всё проходило спокойнее, головы не летели. Диктат психологии сужает сферу витания надежды. Мы такие, какие есть, лучше не станем, так что давайте работать с тем материалом, который имеется, и никакой князь Мышкин (извините за каламбур) не поможет нам в нашем убожестве узреть «бoжество».
Для русской же литературы психология не препона. Мы всё равно верим, что мышь – тоже Божий зверь, и совсем, в общем-то, не страшный, чуточку «испорченный квартирным вопросом», но не безнадёжный – нет, не безнадёжный. И готовый не просто возместить причинённый ущерб, не просто регулярно подметать в домике, компенсировать, так сказать, а подметать с песней, из любви, по глубочайшему раскаянью, но только для этого нужно, чтобы те, кому ты прежде напакостил, всё-всё позабыли и раскрыли тебе объятия. Саша не только отменяет введённые было «санкции» против мышей, но и начинает им благоволить, проще говоря, подкармливать вчерашних врагов! Само собою, что совестный пыл противоположной стороны от такого доверия лишь разгорается. В кукольном доме теперь всегда прибрано, мыши всегда сыты, девочке не скучно, а главное, все стали чище и добрее. Счастье и мир. Если в английской версии истории об одном маленьком, но полновесном бесчинстве мыши просто тихо, без биения в грудь загладили свою вину, в русской развернулась настоящая утопия.
Потому что русская литература никогда не была в первую очередь психологической. И не любила тихого, камерного восстановления справедливости. Теория «малых дел» не имеет права быть конечной точкой, а раскаянье немыслимо без зрителей. Куклы лодырничали, Куклин дом был запущен, мыши сначала разворотили его, а потом повинились и навели в нём порядок, и, как результат, всем стало только лучше. Если б и в крупных масштабах так…
Кстати, дух иронии коснулся и самих обстоятельств выпуска «Куклина дома». В издании сочинения П. Соловьёвой Беатрикс Поттер упоминается, но как автор… иллюстраций. Да, Поттер делала рисунки к своим произведениям, в её книжках едва ли не каждую фразу сопровождает картинка. Можно не сомневаться, что эти картинки были перепечатаны в русском издании без малейшей мысли о существовании самого понятия «авторское право». Соловьёва не однажды обращалась за сюжетами (или темами для вариаций) к творчеству Поттер, но ни разу не сослалась на неё как на свою вдохновительницу. О плагиате тут говорить некорректно, просто бессмысленно – такова была обычная практика перевода детской литературы в царской России. В конце концов детям-то какая разница, кто сочинил и кто получил деньги за публикацию? С этой логикой не поспоришь.
Итак, «Куклин дом» вышел в 1916 г. в виде приложения к журналу «Тропинка». И тут есть некоторая странность чисто психологическая: в 1916 г. девочки семьи Симановичей были уже довольно большими для такой поэзии. Ключ нашёлся в биографии… Зинаиды Гиппиус – соответствующую ссылку предложил Интернет на имя Соловьёвой. В этой биографии нам встретились такие слова:
«Не менее резко Гиппиус всегда отзывалась о женщинах, с которыми ей часто было неинтересно и скучно. …Исключение всю жизнь и всю последующую память, – ибо многих потеряла! – Зинаида Николаевна делала только лишь для своих сестёр, Поликсены Соловьёвой, кузины знаменитого Владимира Соловьёва, Ирины Одоевцевой…»
Неточность (П. Соловьёва доводилась В. Соловьёву родной сестрой) показательна: наша героиня не принадлежит к числу ключевых фигур своего времени. Однако именно подобные «не-ключевые» и скрепляли творческую среду, без них «гений» с «гением» никогда бы не сошёлся.
Нашлась и такая ссылка:
«Письма Зинаиды Гиппиус к В.Д. Комаровой. Предисловие, публикация и комментарии Н.А. Богомолова...
28 писем Зинаиды Гиппиус относятся к начальному периоду её литературной деятельности, когда она пыталась выйти за пределы «декадентских» изданий, попасть в признанные литературные журналы типа «Вестника Европы». Адресат писем и по родственным связям (племянница В.В. Стасова), и по своему общественному положению принадлежит именно к тому литературному истеблишменту, куда стремились Мережковские...».
Варвара Дмитриевна Комарова(1862–1942) – в девичестве Стасова – доводилась родной сестрой первому мужу моей прапрабабушки. Через Гиппиус Соловьёва могла познакомиться с В.Д. Комаровой, а возможно, и с её братом.
Рискну сделать предположение, которое теперь не может быть ни подтверждено, ни опровергнуто. Не исключено, что английский учитель в семье Стасовых познакомил детей и взрослых с книгой Беатрикс Поттер, и Поликсене Соловьёвой она могла попасть через Варвару Дмитриевну.
Правда, этой версии противоречит сравнительно позднее время издания «Куклина дома» (Соловьёва Поликсена. Куклин дом: Рассказ в стихах / Рис. Б. Поттер. Пг.: Изд. журн. «Тропинка», 1916. – 74 с. – 1800 экз.). Но, быть может, Поликсена Соловьёва давала читать свои произведения друзьям или знакомым до публикации? Или, просто хорошо зная Поликсену Соловьёву, Варвара Дмитриевна не упускала из вида её работ и подсказала племянникам почитать «Куклин дом»…
Первопричина в очередной раз остаётся источником домыслов. И, как и всегда, она не столь важна, как конечный итог. А он таков: мы можем поставить рядом два произведения, английское 
и русское, не имеющие между собой почти ничего общего, кроме кукольного дома, мышей и несъедобного окорока, и, опять-таки в очередной раз, поразиться этому, кажется, антологическому несходству между их идеей и нашей вариацией.
Буду очень благодарна всем, кто захочет прочесть и сказку Б. Поттер, и поэму П. Соловьёвой.
В биографии П.С. Соловьёвой использован материал с сайта:
www.screen.ru/viogolosa