Устами русского мастера и жизнеописанием французского классика Московский театр Сатиры вступился за честь профессии
Вроде не время сейчас для булгаковского «Мольера». Нет, взаимоотношения художника с властью не стали ни проще, ни искреннее. Но нынешняя власть никого особо не душит: на драматургах крест не ставят (хотя на некоторых – стоило бы), постановки не закрывают (а есть такие, что следовало бы), гениальных режиссёров не травят и талантливых актёров из профессии не выбрасывают (иначе на чьих плечах будет держаться изрядно покосившийся за последнее время храм отечественного театра?). В общем, неактуально как-то получается. Правда, во МХАТе им. М. Горького в прошлом сезоне эта пьеса под названием «Комедианты господина…» появилась в режиссуре Татьяны Дорониной, но у этого театра и счёт к нынешней власти особый.
А так что ж… Вместо удавки партийно-административной нынче в ходу не менее эффективная – финансовая. Но она больше страшит киношников (уж больно затратен у них процесс, который раньше было принято считать творческим), нежели театральную братию. Тогда кому, для чьей славы он нужен сегодня, этот «Мольер»?! Не напрасен ли эпиграф, предпосланный автором творению, ставшему для него роковым?
Читателю, вознамерившемуся найти ответ на эти вопросы в премьере Театра Сатиры, придётся быть очень внимательным зрителем. Потому что режиссёр Юрий Ерёмин несколько изменил ставший уже привычным для этой пьесы ракурс, перенеся фокус с конфликта внешнего – таланта и власти – на внутренний – разлад художника с самим собой. Так уж повелось на белом свете: актёров либо возносят до небес, наделяя едва ли не божественной властью заставлять простых смертных обливаться слезами над вымыслом и над ним же хохотать до слёз, либо с презрением спихивают с котурнов, объявляя низкими лицедеями, каждый жест, каждое слово которых подчинено единственной цели – понравиться монстру, именуемому почтеннейшей публикой. Да, они должны, они не могут себе позволить не нравиться, ибо от этого зависят и жизнь их, и судьба.
Совместимость несовместимого – стремления быть самим собой и необходимости «прогибаться под изменчивый мир» – вот что более всего интересно в Мольере Александру Ширвиндту. Он играет огонь под пеплом. Внешняя экспрессия сведена к минимуму – скупы жесты, тих голос, роскошь сорваться на крик он позволяет себе всего пару раз. Вся боль ушла вглубь, став от этого ещё жесточе, и умерить её не в состоянии ни монаршая милость, ни любящая женщина, ни преданные друзья. Не с Людовиком ведёт свою борьбу его Жан-Батист, а с самим собой. Потому даже проиграв – побеждает. И победа эта тем очевиднее, что король в трактовке Стаса Николаева очень хочет быть для своего верноподданнейшего драматурга примером для подражания. Внешне он так же сдержан, внутри так же страстен, но весь вид его говорит: смиритесь, мэтр, живите, как я, и будете счастливы – мне тоже частенько не по вкусу делать то, что я делаю, но – положение обязывает.
Под стать мэтру и его свита. Мадленой Бежар в исполнении Веры Васильевой нельзя не восхищаться: даже в раскаявшейся грешнице женщина не умирает до конца. Вечная женственность, вбирающая в себя все грехи и все радости этого несовершенного мира, – такова её Мадлена. Андрей Барило (Лагранж) и Александр Чернявский (Бутон) – выверенный до жеста и взгляда дуэт белого и рыжего клоунов, парное зеркало, отражающее смятенную душу человека, смирение которого ограничено мерой его таланта. Муаррону Игоря Шмакова веришь не сразу, возможно, премьерное волнение молодого актёра поначалу было слишком велико, но сцена раскаяния сыграна им очень искренне. Если к кому из окружения Мольера и возникают вопросы, так это к Арманде (Елена Подкаминская). Любит ли она Мольера или выходит за него из карьерных соображений, так и остаётся неясным. Для влюблённой девушки в ней маловато огня, для холодной кокетки – жёсткости. Во всяком случае, как мадам Мольер она гораздо убедительнее, чем как мадмуазель Бежар. А среди противников Мольера самым слабым звеном оказывается, как ни странно, архиепископ Шаррон (Павел Мисаилов) – в борьбе с таким противником ему недостаёт ни убеждённости в своей правоте, ни страстности в стремлении истребить своего заклятого врага. По-настоящему страшного Злодей Злодеича из него не получилось. Остаётся лишь предположить, что такое решение образа не просчёт актёра, а режиссёрский ход, долженствующий работать на общую идею спектакля – Мольера сводит в могилу не Кабала как таковая, а раздвоенность его собственного бытия.
Отмечен «Мольер» и фирменным знаком Юрия Ерёмина. Излюбленный его приём – трансформация времени действия – в данном случае абсолютно оправдан. В «Последней жертве» в МХТ им. Чехова и в «Подлинной истории М. Готье» в «Современнике» он запускал свою «машину времени» не больше чем на полвека. На сей раз «шаг» гораздо шире: из эпохи Мольера – в пушкинскую, и далее – в середину 30-х годов прошлого века, когда положение автора пьесы по существу мало чем отличалось от положения избранного им героя.
Ерёмин не просто «растягивает» время, он его закольцовывает. Вот идёт по Триумфальной площади (задник – абрис фасада Театра Сатиры, лаконичная и ёмкая сценография Владимира Боева) А.А. Ширвиндт. На спектакль торопится. Вон у служебного входа и охранник стоит. Когда спектакль закончится, Александр Анатольевич той же дорогой пойдёт обратно. А между этими проходами пролетит почти четыре сотни лет, отмеряемые лёгкими поворотами почти бесшумно двигающейся «рампы» с натянутыми на ней разноцветными занавесами. Смыкается алый – и мы в Пале-рояле, и «король-солнце» где-то там, в своей ложе в конце зала, вместе с нами аплодирует удачному экспромту мэтра. Опускается синий – и появляется Мольер во фраке пушкинских времён, а в Людовике обнаруживается неуловимое сходство с Николаем I. Да и взаимоотношения между ними по сути своей мало отличаются от тех, что сложились у «солнца русской поэзии» со своим венценосным цензором. Падает буро-зелёный – и подземелья собора, где заседают облачённые в балахоны цвета хаки члены Кабалы, карающие врагов короля, почти неотличимы от подвалов, где «рыцари революции» истребляли врагов народа. И снова тонкими мостками между эпохами становятся костюмы персонажей. Ни бросающейся в глаза вычурности, ни бьющей напоказ роскоши, ни лобовых аналогий (художник Елена Предводителева) – костюмы, при всём их изяществе, – только ярлычки эпох. Не более, но и не менее. Их сдержанность работает на общий замысел и не отвлекает внимания от актёров.
Спектакль такой глубины может стать знаковым для театра и этапным для исполнителя главной роли. По тонким флюидам премьерной сцены предугадать будущую судьбу спектакля (ведь не ради одних только премьерных оваций и букетов его создавали) сложно. Театр Сатиры, верный своей публике, ищет собственную дорогу в наши весьма неблагоприятные для сатиры времена. Поиск этот лёгким не назовёшь, и обретений в нём всегда меньше, чем потерь. Ясно одно – такого страстного и искреннего спектакля на этой сцене не было уже очень давно.