Середина прошлого века. «Литгазета» готовится к совещанию молодых писателей.
К. Симонов говорит мне: «Курировать это мероприятие будете вы, молодой писатель. И тут нужна главная идея. Ну, как говорится, навскидку?» Я с ходу: «Каков поп, таков и приход». Главный просит прояснить мысль. Я проясняю: «А судьи кто? Вот в прессе уже объявлено, кто будет воспитателями юных дарований. Так там такие имена, что их самих недовоспитали…» Симонов холодно: «Это не ваша, я хотел сказать: не наша забота. Их секретариат утвердил. Мы должны внести свою лепту». Я ответил, что внесём. И предложил просить, скажем, К. Федина написать статью о воспитании творческой молодёжи. Симонов: «Хорошо. Действуйте».
Действую. Федин согласен, ждёт меня на даче. Но на следующий день Симонов досадливо: «Не одни мы такие догадливые. «Правда» тоже попросила статью от Федина».
И тут начинается детектив. Дня через два Симонов азартно: «Разведданные: они едут сегодня в два часа. Мигом собирайтесь. И я с вами».
По дороге обсуждается тактика. Шофёру Симонов велит стать у дачи так, чтобы загородить дорогу правдинцам. Да, улица Павленко узенькая, не разъехаться.
Переделкино. Входим во двор. И тут на нас бросается овчарка. «Немецкая», – смущённо говорит Симонов и останавливается. Собака, оскалившись, приседает и рычит. Но Федин испуганно ей со второго этажа: «Фу, фу!» Хозяин сбегает вниз, запыхавшись, держит пса за ошейник. «Простите! Проходите в дачу».
Подымаемся по узкой, тёмной лестнице в маленький кабинет – подобие капитанской рубки. Федин рад нам, улыбается, посапывает трубкой.
И тут снова залаял пёс. О, боже! По дорожке, стряхивая снег с ног, не обращая внимания на задыхающуюся от лая собаку, ко входу идут двое мужчин. Это храбрые представители партийного органа… Не сговариваясь, я и Симонов смотрим на свои ручные часы – соперники приехали раньше, чем мы ожидали. Здороваемся, делая вид, что рады встрече. Одного из правдистов я знаю. Это К. Потапов. Ещё из окна я узнал его, прихрамывает.
Федин лукаво улыбается. Он всё понял. Но что будет дальше? Хозяин держит в руках готовую рукопись. «Чем мне вас угостить?» Он достаёт початую бутылку водки, извиняется, что мало, потом открывает другую, побольше. «А это вино, хорошее. Кто – что?» Симонов (за меня): «Нам водки».
…И я вспоминаю. В войну, в заснеженном овраге, потеряв связь с частью, под гул артобстрела, мы – тоже пятеро, как сейчас, – в ожидании самого худшего смотрим на старшину, который достаёт флягу. Он хрипло: «Кто со мной?» Я: «Что это?» – «Белое вино». Один глоток – и я обомлел: первое причастие, водки я, южанин, не пил до того ни разу. Отец мой был коммерческим директором комбината «Абрау Дюрсо». Школа моя в Анапе – почти рядом с домом. На большой перемене я успевал сбегать туда и, выпив стакан рислинга, на ходу закусывая виноградом, возвращался на урок. Учительница: «О, сони! Не выспались? Посмотрите на Володю – у него всегда глаза блестят, пружина – не ученик! Равняйтесь на него!» Так на моём примере шло воспитание класса.
…Теперь, хоть и без особого удовольствия, я лихо опрокинул стопку. Симонов, провожая глазами эту процедуру, широко улыбаясь: «Надеюсь, ясно теперь, чья рукопись?» И неожиданно берёт её… прямо из рук Федина. И передаёт мне. Гости растеряны, натужно улыбаются.
Дальше мы, хохоча, едем по заснеженному полю к даче Симонова. Она около станции. Но вдруг машина глохнет и оседает на бок. Мотор робко начинает завывать и внезапно смолкает. Я, вылезая, проваливаюсь в холоднеющую яму. Симонов, толкая машину рядом со мной, утешает: «Потерпи. Тут близко».
И мы бредём по полю пешком.
На даче Симонов выносит мне большие мохнатые унты, и я переобуваюсь.
В «Литгазете» сотрудники спрашивают: «Ты что – с полюса?»
Зато я теперь знаю, как надо воспитывать. Молодых, подающих надежды.