В 1946 году Дубовский пускал самый первый ядерный реактор в Москве, в 1951-м – реактор на обогащённом уране в Челябинске-40, а в 1954 году Курчатов задержал из-за него на шесть дней ввод в строй первой атомной электростанции в Обнинске. Борис Дубовский в это время улетел в Харьков и застрял там из-за нелётной погоды на несколько дней. Без Дубовского пускать АЭС Курчатов категорически отказывался...
– В 44-м мне было двадцать пять. Пришёл с фронта на костылях с тремя ранениями. За плечами Харьковский университет, аспирантура и два года на фронте. Я учился на кафедре Синельникова, который, как я потом узнал, привёл Курчатова в институт Иоффе. Ну, вот я к Курчатову и направился. Назывался тогда его институт Лабораторией № 2 Академии наук СССР. Слава богу, догадался на одном костыле прийти – не на двух. «Ну, кто вы?» – спрашивает Курчатов. «Физик, – отвечаю. – Харьковский университет. Кафедра Синельникова». «Но мы ведь не собес, – глядя на мой костыль, говорит Курчатов. – Да и вакансий пока нет. Хотя надо подумать...»
Короче, мне крупно повезло. Дело в том, что я жил тогда на квартире у своих знакомых. На кухне. А этаж был девятый. Так что пока я скакал сверху вниз или снизу вверх на своём костыле, нога-то и разработалась. Через месяц вновь явился к Курчатову. «У, какой у тебя бравый вид, – обрадовался он. – Что такое рентгеновская дозиметрия, знаешь?» «Ну, в общем, так, более-менее», – начал было выкручиваться. А потом уже откровенно: «Игорь Васильевич, ведь два года на фронте... Пехота...» «Ну, а биологическая защита?» – продолжал допрашивать Курчатов. Чего-то, видимо, я там такое ответил. Вот так и стал заниматься реакторными технологиями.
– Видимо, удачно, коль вы даже успели получить две Сталинские премии за атомный проект.
– Да, это были 49-й и 51-й годы. Мне удалось внести ряд революционных изменений в конструкцию реактора. Конечно же, они могли быть реализованы только при горячей поддержке Игоря Васильевича, который потом поставил меня в своём институте замом по науке. Правда, научная настырность меня иной раз и серьёзно подводила. Однажды я просто обнаглел. Это был 52-й год. Я проводил эксперимент. Приехали Бочвар, Зельдович и Флёров. Эксперимент касался проверки одного из предположений Курчатова. Оно подтвердилось. Докладываю результат. Тут открывается дверь, и входит Курчатов. В пальто, бобровой академической шапке. Я спешу его порадовать, да и возьми и ляпни: «Игорь Васильевич, однажды вы оказались правы». Тот обиделся: «А до этого я что, вообще был не прав?» Представляете – это я сказал о человеке, которого больше всех уважал! О выдающемся учёном! Ужасно...
– Каким был Курчатов? На фотографиях он обычно такой серьёзный, могучий...
– Как человек – благородным. Помню, как-то остался я в Челябинске-40 без служебного транспорта. И не на чем стало до реактора ездить. Жалуюсь Игорю Васильевичу. Тот: «Да бери мой спортивный «Хорьх». «Не могу, – говорю, – меня же тут тогда от зависти сожрут». «Ну, ладно, ладно, – ворчит он, – тоже мне – соображалка...»
Или как с тем же Лейпунским произошло... Как-то до войны Игорь Васильевич приехал в Харьков. Со всем своим коллективом – тремя лаборантами. А у Лейпунского в Харькове к тому времени уже был целый институт в подчинении. Ну, он это Курчатову, видимо, и дал понять. Когда же всё переменилось и во главе стал Курчатов, то именно он доверил Лейпунскому новое направление в Обнинске – понимал, насколько это выдающийся учёный.
Да и сам Игорь Васильевич... Его роль как физика-экспериментатора на самом деле, я считаю, сильно недооценена. Традиционно о нём говорят как об организаторе науки. И всячески стараются принизить собственно научный вклад. На самом деле вклад этот огромен. Сравним разве что со вкладом Дмитрия Ивановича Менделеева. Курчатов как минимум на 2–3 года ускорил время работы над нашим ядерным оружием. Вы понимаете, что это значило для страны в те годы?..
– Как вы считаете, мог ли при Курчатове случиться Чернобыль?
– Вы знаете, я часто думал об этом. Выступал. Один раз даже на такую, казалось бы, парадоксальную тему «Курчатов и Чернобыль». Да-да, не удивляйтесь... Нет, Игорь Васильевич никогда бы такого не допустил. Крупнейший конструкционный просчёт. Полное отсутствие аварийной защиты. Плюс малограмотная документация. К тому же руководили Чернобыльской неспециалисты. А единственного серьёзного физика во время рокового эксперимента вообще отправили на военные сборы.
Я ведь руководил лабораторией по ядерной безопасности в системе Минсредмаша. И достаточно ясно представлял себе, почему это произошло и кто в этом виноват. Была тут, кстати, ответственность и обнинской науки. Мои выступления, ясное дело, многим не понравились. И в конце концов я был уволен. Зато теперь в конструкции реакторов чернобыльского типа, так называемых РБМК, внесены существенные изменения. И они стали очень надёжными и стабильными.