Несмотря на то, что прошло 65 лет со Дня Победы над фашизмом, люди ещё помнят страшные дни и тревоги войны, а мастера слова, писатели-фронтовики всё чаще и чаще обращаются к этой теме, воспевают героизм, стойкость участников фронта и тыла. Недавно в интервью одному из республиканских телеканалов на вопрос корреспондента о том, почему он не пишет на тему войны, народный писатель Азербайджана Анар ответил: «Объективное слово о войне может произнести тот писатель, кто был участником этих военных событий». С. Вургун, С. Рустам, Р. Рза, М. Рагим, И. Шыхлы, С. Велиев, Г. Фазли, А. Фарук сумели сказать те самые «объективные слова», выросшие из субъективной боли.
Многие из них в качестве военных корреспондентов были непосредственными участниками грозных событий. Жаль, что сегодня у нас почти не осталось в живых писателей-фронтовиков. Недавно скончался прозаик Иван Третьяков, посвятивший теме Великой Отечественной войны более двадцати романов. Половину из них написал он за последние десять лет. «Вот берёшь в руки книгу, написанную боевым лётчиком, танкистом, артиллеристом, сапёром, ротной медсестрой, даже ротным поваром, который ползком доставлял сваренный под огнём обед в окружённую роту, и видишь: это пережито автором, это правда, это пахнет порохом и кровью, слышишь стоны раненого и зубовный скрежет идущего в штыковую солдата. Её несут читателю люди, вынесшие всю тяжесть военного лихолетья. Им можно верить», – писал Иван Третьяков.
Философское осмысление войны – в драме Самеда Вургуна «Человек», написанной в те смертоносные годы, поражает читателя глубокой верой поэта в человеческий разум, в победу добра и избавление человечества от очередной катастрофы. В романах «Бастион дружбы» Абульгасана, «Генерал» Г. Аббасзаде, «На дальних берегах» И. Сеидбейли и И. Гасымова, в цикле рассказов «В Керчинских водах» И. Шыхлы, поэмах и стихотворениях М. Рагима, С. Рустама, З. Халила, А. Джамиля и других отображается ход военных действий, героизм воинов-азербайджанцев и представителей других народов СССР. Талантливый азербайджанский поэт Абдулла Фарук погиб в 1944 году в боях за Таганрог. Судьба жестоко обошлась и с известным поэтом Мазаиром Дашгыном (1909–1979), который добровольцем ушёл на фронт и попал в плен, а после войны отправлен в Сибирь и лишь в 1956 году был реабилитирован.
Не менее значительны произведения, посвящённые героическому труду людей тыла. В этом ряду можно выделить рассказы М. Гусейна («Обручальное кольцо»), А. Велиева («Подарок Гаранфил», «Горе Хадиджи»), М. Джалала («Восстание матерей», «Солдат тыла»), С. Рагимова («Братская могила»), Ю. Азимзаде («Две души»).
И в 60–70-е годы появились романы, повести и рассказы, герои которых, находясь в тылу, пытались не терять оптимизма, верили в победу, в то, что вернутся живыми их родные и близкие. Художественное мастерство целого поколения шестидесятников проявилось именно в произведениях на эту тему (А. Айлисли, М. Ибрагимбекова, И. Меликзаде, А. Гаджизаде, Ю. Азимзаде, Х. Хасилова, Дж. Алибекова и др.).
Тема войны развивается и в новейшей азербайджанской литературе. В творчестве таких замечательных прозаиков, как Г. Мираламов, А. Аббас, А. Рагимов, Э. Гусейнбейли, К. Назирли и других тесно переплетаются прошлое и современность, выражается беспокойство за сохранение этнического разнообразия и экологической чистоты Кавказа, куда Гитлеру был преграждён путь общими усилиями русских, азербайджанцев, грузин, армян и других народов.
(1939) 
41–45
С прошлой войны
не вернулись солдаты,
канули, став ожиданьем единым.
Сколько распалось
рядов журавлиных,
вновь не собравшись
с той памятной даты:
меж 41-м и 45-м.
Боль, словно с поля сражений осколки,
в школьных портфелях печально
и свято
сколько носили мы,
вспомните, сколько
меж 41-м и 45-м.
Почта не всех матерей известила,
и до сих пор безымянны могилы
их сыновей,
что ушли без возврата
меж 41-м и 45-м.
Чем же утешиться матери старой?
И для неё
эта скорбная дата
адресом боли безадресной стала:
меж 41-м и 45-м.
Праздник победы!
Слава солдату!
Раны стянулись,
сердце так бьётся…
Только в истории брешь остаётся,
Только в истории рана разъята
меж 41-м и 45-м.
Перевёл
(1931–1969)
Матери плачут… 
Мама,
здесь, на Сапун-горе,
стон стоит:
Плачут матери на горе,
плачут навзрыд.
Здесь на поле битвы,
на поле
Материнской боли.
Здесь лежат
Молодые солдаты,
Стали прахом они
и травой.
Их колышет
ветер крылатый –
Материнский
истошный вой.
Где чужая и где своя?
Сбились матери и сыновья.
– Сынок! –
иная зовёт наугад,
Не зная,
что в яме ржавеет снаряд.
Другая
весь день голосит,
И не зная того,
Что это не сын
среди глин,
Что это убийца его.
– Сынок, поднимись! –
повторяет, моля,
Мать –
и землю ласкает.
А перед нею одна земля,
Пустая земля
иссыхает.
Ручьями свинца
поливали их сыновей!
Течёт свинцовый ручей
из материнских очей.
Мама,
здесь, на Сапун-горе,
и в других местах, где я не бывал,
в разных местах, краях, городах
матери плачут.
Перевёл
(1907–1944)
В закатный час 
Последний луч в последний миг заката,
Как жаркий факел, вспыхнул в отдаленье.
И тени гор, и скал немых громада
Объяты пеленою, как виденье.
Морская гладь в дремоте беспечальной.
Умолкли ветры – гулкие, лихие.
Брожу по кромке берега песчаной,
Ищу мечту в таинственной стихии.
И даль ясна, прозрачен звонкий воздух,
Раздвинув тихо облачную стаю,
Взошла луна, и в бриллиантах-звёздах
Мерцает небо. Почему не знаю
Меж них не видно чуда из чудес,
Звезды моей, красавицы небес…
Уже считай, полжизни я прожил,
Мечтаний рой… На сей юдоли грешной
Всё то, что в стих и слово я вложил, –
Волнения души моей безбрежной.
Перевёл
(1910–1981)
Моя любимая 
Когда закат багрит зубцы далёких гор,
поймав арканами теней морской простор,
твой взор бессонный погружён в закатный
свет,
ни днём, ни вечером глазам покоя нет…
Вновь сердце голубем летит за дальний
дол,
чтоб оказаться на пути, где я прошёл,
и я бы десять жизней дал, чтоб в этот
миг
в глаза, хмельные от тоски, мой взор
проник!
Я знаю, клятвам ты верна, – сомкни
глаза:
любовь тоской нельзя пытать, казнить
нельзя!
Пока любовь твоя жива, пока крепка,
любую рану заживит. Я жив пока!
Дитя спокойно приласкай, держись
прямей,
враг любит слёзы наши пить – ты слёз
не лей!
Не скажут «низкий трус» нигде и никогда
о друге сердца твоего, – так будь горда!
Быть может, злая весть придёт, – кто
скажет «нет»?
Листок, успевший пожелтеть… Кровавый
след…
Стихов последних первый звук, строка
одна…
Тебе и родине моей душа верна.
Перевёл