Поэты вообще боятся лучшего в себе. И Пушкин вымарывал, выпалывал, смывал с беловиков то, чего не мог в себе промерить теодолитом рефлексии. Множество побочных лирических эффектов забивает ключевую, как правило, подпочвенную тему поэта. Зато в систему «побочек» проще вчитать необходимое злобе дня содержание. Так высосанная из критического пальца тема «Цветаева и быт» заняла место темы «Цветаева и Бог» и её многочисленных ракурсов – «Цветаева и богоборчество», «Цветаева и демонизм». Кажется, только Надежда Мандельштам, которую в минуту прощания навсегда с её мужем Цветаева как победившую соперницу оставила стоять в тёмно-пыльной передней, заметила, что Марине Ивановне хватило ума и культуры никогда ни одним словом не оскорбить Церковь. Добавим, что сложный аспект личной воцерковлённости и выдающаяся «супротивность» любым обстоятельствам в 1918 году примирились меж собой, и Цветаева, по собственному признанию, крестилась на каждый храм. Но литературоведы прошли не только мимо столь увесистого концепта. Они оставили без внимания и поздний фрагмент:
Обитель на горе.
Молитва на коре…
«Бывают времена, когда голов – не надо». Златоволосая обезглавленная «австриячка» Мария-Антуанетта по достоинству оценила бы bon mout русской подельницы. Цветаева родилась минута в минуту с меняющейся женской ментальностью, с вырыванием этой переимчивой природы из-под контроля всех религий и философий, укладов и запретов. Провидчивый Осип Мандельштам опоздал с оценкой ничуть не более остальных мужчин, до нынешнего дня пытающихся подавить мятеж, который давно «кончился удачей». Вот что писал обыкновенно безупречно чуткий поэт в 1922 году: «Женская поэзия является бессознательной пародией как поэтических изобретений, так воспоминаний». И, сам бессознательно защищаясь, ставил Цветаеву ниже Аделины Адалис. Тема «Цветаева–женщина», с одного боку прикрываясь паранджой ханжества, с другого – бесстыдно разглядывалась в мещанскую лупу. Угластый камень истории сбил замок и с этого запрета. Само Время положило:
Рыбам – петь,
Бабам – умствовать.
Время, а не вчитываемое литературными душечками самоволие. И – вечно со-перная (сестра по перу), вечно возлюбленная, вечно перегоняемая, Анна Ахматова подняла тот же камень и нанесла другой роковой удар. С точки зрения экологии русской Катастрофы после «Лебединого стана» был только «Реквием». И его написала тоже женщина.
Бури и бездны лирической Цветаевой полифонически дисциплинировались и нравственно «уцеломудривались» Цветаевой исторической. Её роман с русским языком, намертво отдавленным сегодняшней культмассовой Ходынкой, занимательнее её эротических переживаний, часто разжигаемых в вечном страхе поэта перед творческой немотой. Метру и ритму – двум жестоким, не хранящим в кармане альтернативного пряника укротителям стиховой стихии, Цветаева покорялась, как ни одной из своих страстей. А по страстям вровень с ней могли бы встать только женщины Достоевского. «Цветаева и Достоевский» – ещё одна голевая передача, прошляпленная критической сборной.
Многочисленные стихи Цветаевой могут быть условно обозначены как
Стихи женщин Достоевского, будь то Грушенька или Настасья Филипповна, Лиза или Аглая, которые, по сути, те же инфернальницы, что и первые. «Будь у вас меньше позору, или не будь его вовсе, вы были бы несчастнее…» – эти слова Аглаи, обращённые к Настасье Филипповне, может быть, полнее всех мужских негативных характеристик и тайных вожделений определяют тип женщины, к которому так стремилась причесть себя Цветаева. Но она же пошла дальше Достоевского, например, в христианском чувстве к богатым: недаром, обозначив мирскую оппозицию – «голод голодных и сытость сытых», Цветаева написала апологию – не богатства, а богатых. Но, конечно, прежде всего пожизненная, сугубо русская солидарность с бедными, естественная для большого поэта, роднит её с Достоевским в вышних.
В священные минуты совпадений по фазам лирического и исторического Марина Цветаева достигала главной цели поэзии: пресуществления слова в жизнь и преображения жизни словом. И если эта марино-мнишековская, марии-антуанеттовская гордыня смирялась перед диктатурой формы, чего стоит жалкий лепет переучившихся недотыкомок, изживающих в литературе подростковые комплексы! Цветаева прозорливо перенесла гамлетовский вопрос в сферу вербальную, потому что именно здесь, в высоких технологиях слова, лежит особый путь России, её избранничество и «необщее выраженье»:
А быть или нет
Стихам на Руси –
Потоки спроси,
Потомков спроси.
Потоки времён отвечают на эту версию «быть или не быть» куда определённее, чем виртуальные потомки.