Оксана Малышенок
Родилась в Иркутске в 1981 г. Высшее образование получила в СибГТУ (кафедра социологии и психологии). После работала в центре социальной помощи «Солнечный». Окончила КрасГМУ, получив диплом фармацевта. Переехала в Зеленогорск в 2018 г., сейчас работает фармацевтом.
* * *
Тяжело было матери растить меня маленькую и писать итоговую дипломную работу. Она заканчивала Иркутский медицинский институт, в 1985 м получила диплом провизора.
Шёл 1984 год. Жили мы тогда в Иркутске, на Черского, 10А, в двухкомнатной угловой квартире на 1 м этаже. Отец попивал, не помогал семье. Маме нужно было после учёбы наварить еды, постирать, сесть за задания. В советское время не существовало бытовой техники, как в современном мире. Стиральная машина с резиновыми валиками (или вовсе вручную стирали), чайник грелся на плите. Микроволновок, пылесосов, No frost холодильников не было в домашнем подспорье. Я – непоседа и озорница с пытливым умом – поспевала нахулиганить. Мама Зейтуна приняла решение летом увезти меня к своим родителям. Так я попала в Облепиху – небольшой посёлок, находящийся недалеко от Тайшета (Иркутская область). Далее расскажу о самых ярких воспоминаниях.
Дом располагался в посёлке между железной дорогой и богатодарным таёжным массивом. Из окон кухни видна была линия РЖД, переезд. В первый же день я шустро убежала туда, жизнерадостно играть на рельсах! Мне понравилось собирать обсыпные камушки. Щебень горных пород был различной формы и цвета, игра с ним была импровизированной, занятной. Я складывала камни горсточками между шпал, обрывала вокруг одуванчики. Инстинкт самосохранения срабатывал, когда рельсы начинали по-особенному «гудеть», шум приближающегося поезда постепенно нарастал, я отбегала под откос и с изумлением наблюдала, как дико ревущие, стучащие колёсами товарняки (они проезжали чаще, чем пассажирские поезда) пролетают мимо с сумасшедшей скоростью и при этом не сползают с рельс. На тот момент это было удивительным открытием! И, когда состав исчезал на горизонте, я возвращалась на полотно железной дороги, вдыхая запах гудрона со шпал, прыгала по их деревянным прямоугольным брусьям. За этим занятием меня и нашёл перепуганный дедушка Минигазим. Привёл домой. Обеспокоенная бабушка Мезейнэ обругала деда, что тот не досмотрел и Олесяґ (с ударением на последний слог, так на татарский манер они меня называли) могла попасть под колёса поезда. Там больше играть мне не разрешили. Но у меня осталось в ведёрке несколько камушков-трофеев, пахнущих гудроном.
С противоположной стороны дома располагалась даровитая, бескрайняя тайга! Стоит ли говорить о любопытстве маленькой городской девчонки? Я решила, что гулять среди хвойных деревьев даже фантастичнее, чем на рельсах и шпалах! Туда! Скорей туда!
Живая тайга, она вибрировала насекомыми, щебетали птицы. Я трогала кору деревьев и потом смоляными липкими ручонками собирала цветочки и травинки, засовывала в карманы опавшие шишки, вдыхала новизну запахов. Ветер еле уловимо обдувал пространство. Мир леса словно танцевал восхитительный па-де-катр ! Быть может, это я в танце кружилась между стволами хвойных деревьев? Зачарованная богатством увиденного, я уходила вглубь… В какой-то момент приметила двух маленьких медвежат, они игриво боролись вдвоём, катаясь и хрустя веточками, потешно косолапо бегали, приминая траву. Я затаилась за кустами, осторожно наблюдая за живым кинематографом дикой тайги! Мама-медведица поодаль что-то расковыривала, смотря внимательно на корни дерева, изредка поглядывая за озорными медвежатами.
За этим занятием меня обнаружили мужчины, которых дед позвал на помощь прочесать ближайший периметр тайги, отыскать внучку! Нашли! Далее я ощутила, как мне положили огромную ладонь на рот, одновременно обхватив тельце сзади. Мягкими бесшумными движениями меня уносили от поляны с медведями. Отдали деду, который, бросив все дела, искал в противоположной стороне. Не помню, чтобы меня ругали, но что бабушка и дедушка переживали, я поняла сразу. В тайгу больше не уходила.
На другой день недалеко от калитки я познакомилась с соседскими детьми. Они научили меня по-татарски материться. Совершенно не зная смысла слов, я, восторженно-довольная, прибежала похвастаться бабушке пополненным лексиконом:
– Баба-эби, я теперь знаю новые слова! Мне соседские дети рассказали!
– Вай-вай, деточка, не дружи больше с хулиганами! Нельзя никому говорить такие слова, они нехорошие! Дед, не пускай их к нашему дому, – сетовала бабуля.
За ограду в последующий день я не вышла. Слонялась по двору. Поиграла сувенирными камушками, собранными у переезда. Пыталась рассовать их между поленницей в дровянике. Скучно было. Пока не услышала за забором голос:
– Привет, я Пашка! А ты кто?
– Я Олеся, – ответила я, крутя головой и не понимая, откуда голос.
– Эй, да я тут, за забором, в самую широкую щёлочку иди посмотри!
Я вышла из дровяника, затем, оценив забор, увидела, что доски прилегают не везде плотно, нашла нужную щель и прильнула глазом. По ту сторону стоял мальчишка моего возраста и улыбался.
– Давай дружить, – предложил он мне.
– Давай, – согласилась я. – Только мне нельзя выходить за пределы двора.
– А мы так, каждый в своём дворе дружить будем! Вот смотри, ты же девочка, да? А я – мальчик! Знаешь, кто такой мальчик?
– Ну… Мы оба дети?
– Да дети, дети, но только разные. Вот смотри, – и он стянул с себя шорты до колен, – у тебя такого нет, потому что ты – девочка! Теперь поняла?
– Ага!
И я, довольная, с новыми знаниями побежала к деду Минигазиму!
– Деда, деда, знаешь, что мне Пашка рассказал? Я теперь знаю, что я – девочка. И бабушка – девочка, я в бане видела. А ты и Пашка – мальчики, потому что у вас есть стручок, вот вы и мальчики. А у девочек нет такого! Пашка показал мне всё-всё! – сбивчиво делилась я эмоциями.
Дед сперва улыбался. Но потом улыбка сошла с лица:
– Ах, негодник Пашка, нельзя с ним дружить! Вон чему научил внучку! Завтра играй в огороде. А сейчас моемся и спать.
Проснувшись и позавтракав баурсаками, пошла в огород. Больше нигде играть нельзя. Послонялась между грядок с репой, морковью и горошком. Наскучило. Поиграла на крылечке бани с куклой, купая её в тазике, взятом в предбаннике. Ближе к концу огорода тихонько паслись козы во главе с козлом! Они мирно пощипывали травку у самого забора. Мне вспомнились пони, катающие детей в городских парках, и я решила, что козёл примерно такого же роста, шерстяной, копытца есть – можно и оседлать!
И полезла на забор, вдохновлённая идеей побывать наездницей! Я не рассчитывала, что козлу идея не понравится! В первом прыжке он проворно отодвинул свою заднюю часть. Я приземлилась мимо! Благо ковёр травки, почва мягкая, высота забора низкая... Вновь забралась наверх и, когда увлечённый поеданием травки козлик подошёл поближе, я орлицей – вниз!!! Слух у животного оказался чутким, а движения – проворнее моих, и он, взбрыкнув, отскочил! Вновь я оказалась на земле. После ещё троекратных попыток и промашек юный мозг начал сердиться. Что за коняшка?! Не хочет быть осёдланной и катать! Древний дух наездницы тюрко-угорских предков негодовал во мне!!!
У уличного туалета стоял металлический чайничек с ручкой, «кунган» – им татары проводят гигиенические процедуры после посещения туалета. Схватив кунган, в гневе напала на козлика, но стукнуть не успела. Дед перехватил в воздухе ручку чайника:
– Олеся, нельзя бить наших коз.
– А чего рогатый меня катать не хочет? – утирала слёзы расстроенная я.
– Так козёл старенький, и он не конь! Отродясь не умел людей возить на спине.
– Плохой козёл. Может, деда, научим его катать детей? – не теряла я надежды.
– Пойдём-ка лучше домой, бабушка нам напекла татарские лепёшки.
У меня остались очень тёплые воспоминания о бабуле и дедуле. Несмотря на все мои хулиганства, они очень мудро воспитывали, не бранили. Всегда рассказывали о смыслах поступков. Вечерами я садилась на подоконник кухни – выглядывать Ангарский поезд:
– Бабай (дедушка), эби (бабушка), вон «Ангара» проехала. Мамы нет, поезд не привёз. Мин яратам эней (я люблю маму).
Маму Зейтуну ждала ежедневно, скучая хрупким телом и неоперившейся душой. Вроде окружена вкусной едой и выпечкой от бабушки, защитой и заботой от дедушки. Тут нет пьяного отца, гремящего авоськой с бутылками водки, валяющегося прямо у порога квартиры на Черского. Мамы нет. Её ноги ходили по иркутским дорогам, а голова была занята учёбой – нужно было окончить институт.
Разумеется, спустя время мне разрешили играть с Пашкой, а также с теми соседскими детьми из многодетной семьи (Лёшкой, Розой). Дед провёл беседы с их родителями о том, как вести себя прилично с городской внучкой. Пашка научил счёту до десяти по-татарски: берь, ике, эц, дюрть, бищ, алтэ, жидэ, сигэз, тугэз, ун. Стадо козочек полюбила! Утрами ходила с бабушкой в сарай, она их доила, а я пила парное молоко.
Облепиха – мин сине яратам. Но скорее всего я туда не вернусь. Родственников не осталось на этой тайшетской станции. Память цепко хранит наивные ребячьи воспоминания и порождает ностальгию. В детстве мне дали всё, что необходимо, несмотря на мои проказы, непосредственность, добрыми словами донесли высокие моральные ценности и ценность окружающего мира.