Фигуры такого масштаба наперечёт в русском искусстве, а его (пусть) формальное забвение – необъяснимый парадокс русской культуры. Я верю, что книга писем Ситникова скоро будет издана в России.
Василий Яковлевич Ситников родился в крестьянской семье в селе Новая Ракитня Лебедянской волости Елецкого уезда Тамбовской губернии 15 августа 1915 года. Ситников в письме рассказывал: «Отец взял мою мать за 25 вёрст от ево родной деревни. 5 лет не было детей. Только теперь от сестры узнал, што папа даже бил свою жену за то што не беременела. Однако после несложного вмешательства деревенской «бабки» по прозвищу Ведениха моя матушка забеременела мною, а когда я родилси, мой папа впал в… утрату самообладания и от радости и растерянности бегом побежал ночью к тёще за 30 километров в Зуево соопщить о рождении сына. Выходит, што папа сам того не зная был марафонцем. Это было 18.VIII.1915 года». Отец Василия – Яков Данилович (сын сельского старосты) после службы в армии, где он дослужился до ефрейтора, подался в Москву на заработки. Мать – Дарья Семёновна (в девичестве Богословская) из села Зуево Лебедянской волости родилась в семье мельника. В мемуарах младшего брата Ситникова Николая Яковлевича мы находим о матери: «…Её отец и его «гости» постоянно устраивали по вечерам обсуждение политических новостей. Этот дед Семён принимал участие в выносе тела Льва Толстого, умершего на станции Астапово, что находится в 30 км от Лебедяни». О Лебедяни мы можем прочитать в «Записках охотника» И.С. Тургенева. Яков Данилович перевёз семью из Новой Ракитни в начале 1923 года, когда он служил завхозом в детском доме в Харитоньевском переулке. Но уже осенью перешёл на работу швейцаром в гостиницу «Гельсингфорс» по Рыбникову переулку, что на Сретенке. В семье Ситниковых родилось трое детей: старший Василий, средний брат Николай (1919–2011) и младшая сестра Тамара (1923–1999).
Выдержки из разных писем Василия Яковлевича Ситникова подтверждают раннюю тягу ко всякому творчеству: «В детстве 6–8 лет я делал сам себе игрушки, волоча опять из тех же помоек проволоку фсех калибров и металлов, чурки, гвозди и воопче фсё! Изготовлял: оружие (в основном кавказские кинжалы и САБЛИ), вполне пригодное для театров как бутафория. Мать пугалась, што из меня выйдет грабитель-живорез. Корабли я делал по картинкам в книшках. Паровозики со сложными шатунами и поршнями. Самое сердечное дело было для меня это соблюдение, и даже некоторое преувеличение по моему фкусу, некоторых частей и деталей. Мне щас никак не фстречаютца дети, похожие на меня… то есть по долго с неотрывным вниманием впивающиеся в желанное созидание».
Или такая зарисовка: «Вот рас стою (прогуливая школу) в страшной толкучке на пустыре как рас за кино «Форум» напротив нещастного оборванного нищего скрипача («учился» в 3-м классе), он закрыл глаза!.. А я стою уже 2 часа, и слёзы льютца из глаз…»
В 1922 году родители отдали своего первенца в школу, что находилась в Большом Козловском. Вася (по словам матери) «в школе учился плохо»: дважды сидел в пятом классе (1927), «я прогуливал… коммунистическую школу весь 27-й год, шляясь по колоссальным рынкам Москвы». «Мои карманы той поры были переполнены множеством замечательных вещей, от конфетной обёрточной бумаги, пуговиц, дамских брошек до обыкновенной проволоки и разноцветных камешек. Я сейчас не в силах перечислить эти мальчишеские сокровища, которые я рассматривал как материал, из которого можно преинтереснейшее построить!» – пишет Ситников в письме.
В 1928-м гостиницу «Гельсингфорс» ликвидировали. И Якову Ситникову «коморку под лестницей» заменили на комнату (под номером 4) на третьем этаже, которую разделили перегородкой на две части: детям и родителям. Якову Даниловичу пришлось идти работать кондуктором курьерских поездов.
Вася Ситников в 1932 году с грехом пополам окончил школу-семилетку благодаря своему таланту (оформлял школу). Закадычный друг Ситникова, сын армянского композитора Спендиарова, увлёк мечтой о море: решено было поступать в Ленинградское мореходное училище. Яков Данилович настаивал, чтобы его Вася поступал в Академию художеств. Вся ленинградская эпопея Ситникова закончилась бесславно: в мореходное училище его не взяли (отсутствовал стаж плавания на морских судах), а в Академии художеств… Там тёмная история – ходил Ситников туда, пробовал поступить? Сестра художника Тамара Яковлевна рассказывала, что её брат по возвращении из Ленинграда «впадал в чёрную меланхолию и всю зиму не выходил из дома». В Москве он поступил на курсы рисования и черчения, желая сдать экзамены в Московский государственный художественный институт. В семье было плохо с деньгами – Василий выучился в Речном техникуме (Московский судомеханический техникум, Большая Ордынка, 19) на дизелиста, моториста. Какое-то время плавал на речных трамваях по Москве-реке. «Уже весной 1934-го получил катер номер 63 с окладом 100 рублей в месяц и закончил карьеру моряка, окончательно уволившись 15 сентября 1934 года», – сообщает художник В.И. Воробьёв. Потом пошёл работать откатчиком вагонеток на строящуюся станцию метро. По объявлению поступил на курсы мультипликаторов-кукловодов на «Мосфильм». Во время учёбы его талант оценил руководитель студии Александр Птушко, для кинокартины которого «Сказка о рыбаке и рыбке» (мультфильм) и «Дети капитана Гранта» Ситников для трюковых съёмок сконструировал и изготовил в домашних условиях кондора и акулу, которые после съёмок стали экспонатами в музее киностудии. «В тринатцать лет я лучше фсех сверстников делал себе игрушки, паровозы и корабли уже были не игрушками, а наиподробнейшими моделями. В 15 лет я построил себе байдарку и в каникулы 3 месяца в деревне на Дону уплывал за 50 и 70 километров за «длинной» рыбой. В 19 лет я работал на «Мосфильме» специалистом по трюковым съёмкам в пятой студии Птушко. И там же сделал макет старинной русской железнодорожной будки с срезанной одной стеной, штобы видно было фсё внутри. По заказу Кагановича, наркома жел. дор. Транспорта, на выстафку фсемирную в городе Париже. Штобы делать фсё это вручную кроме инструментов нужны бесчисленные материалы, и у меня была дома… буквально помойка!» (Из письма Ситникова.)
«Отличительной чертой его характера в это время стало упрямство в достижении поставленной себе цели, – замечал Н.Я. Ситников. – Биологи МГУ попросили Василия помочь им изготовить модель головы рыбы, по которой студенты могли бы усвоить последовательность движения её челюстей и жаберных крышек. Прежде всего Василий прочитал учебник по ихтиологии и просмотрел в библиотеке МГУ все соответствующие альбомы, затем купил в рыбном магазине большого карпа, отчленил и полностью разварил его голову, очистил от мяса и тканей все кости и, отобрав самые главные, по которым было видно, как последовательно двигаются они, стал из берёзовых чурок делать их увеличенные в размерах аналоги. Когда же вся модель была собрана на подставке и соединена с помощью проволочных тяг и кривошипных механизмов, то при вращении ручки все её детали начинали двигаться в полном соответствии с тем, как это происходит в природе».
А была ещё одна неудачная попытка поступления: хотя осенью 1938 года Ситников успешно сдал экзамены в Художественный институт, но администрация института обещала зачислить всех поступивших только на следующий год. «В это время испытывал беспредельные муки зависти и отверженность от официального искусства», – не скрывал он своего состояния. Ситников стал помощником профессора Лазарева и начал демонстрировать студентам диапозитивы во время лекций, за что получил прозвище Вася-фонарщик. Известный детский художник-иллюстратор Н.А. Устинов вспоминал: «История искусств сопровождалась демонстрацией диапозитивов через фонарь. Этим занимался художник Василий Ситников, он подрабатывал фонарщиком. Высокий жилистый человек с балетной походкой; зимой он не носил шапку, носил наушники. Входя в аудиторию, он обычно вешал на гвоздь папиросу, рассчитанным движением швырял стол – тот сразу становился на место, водружал фонарь-эпидиаскоп…» Удары судьбы вырабатывали в Ситникове твёрдость духа и экстравагантность, он с раннего возраста стал преодолевать (для каждого нормального человека привычные) страхи, шаблоны и запреты. Кстати, ещё одной довоенной страстью Ситникова было конструирование байдарок. В этом искусстве он добился феноменальных успехов. Первая из них, построенная в 1936 году, весила килограммов 10. Внося всё новые и новые усовершенствования, за несколько лет Василий соорудил лодку весом всего 5–6 килограммов, получив государственный патент. Расширялся круг общения: установились дружеские отношения с капитаном Лухмановым, художником Дени, Ситников близко знал художника Фонвизина, к нему ходили артисты балета Большого театра, шахтёры с острова Шпицберген, охотники Забайкалья, альпинисты с Кавказа.
И… приближалась развязка и в судьбе великой страны, и в судьбе маленького человека, гражданина СССР Василия Яковлевича Ситникова: в 1941 году началась война с фашистской Германией. В августе 1941 года со студентами Художественного института Ситников едет под Вязьму строить оборонительные сооружения, там он собирает сброшенные с немецкого самолёта листовки, подбирать которые строго запрещалось. Больше того, уже дома он эти листовки показывал гостям, малознакомым людям. В итоге его арестовали и повезли на Лубянку. Василий Яковлевич сообщал одному своему респонденту: «Один энкеведешник нёс мешок оружия, а другой – приёмник и связку антисоветской печати». Психическое потрясение было столь сильно, что через некоторое время Василий оказывается в Институте судебно-медицинской экспертизы им. Сербского, откуда его с диагнозом «шизофрения» отправляют в Казань. Начинается его тюремная эпопея. Осенью 1942 года Ситников получил первый и единственный в своей жизни официальный заказ на украшение стен военного госпиталя. Как всё было: «Ни красок, ни кистей, ни холстов нам не выдали. Я начал гигантскую работу как первобытный неандерталец. Из дохлой собаки я сварил клей и тщательно загрунтовал стены. Пару кирпичей затёр на моче, и получился отличный «сурик», как у древних греков на вазах красновато-золотистого тона. Ею я раскрашивал оптимистические знамёна первого плана. Весь пейзаж степей и купола церквей на горизонте пришлось тонировать мазутом и мелом, употребляя сапожные щётки. Глубокий бархатистый тон фона, весь в снегопаде, и передний план с людьми хорошо связались между собой. Между прочим, многие пожилые солдаты, отправляясь на фронт, крестились на эти огромные панно, как на святые иконы».
Только летом 1944 года «тяжелобольного» Ситникова выписали в Москву под надзор и уход родителей. «Тогда я качался от ветра и поноса. Медсестра Катерина Михална ведьмоватая старушенция привезла меня из Казани и сдала под расписку маме как телка».
«…Из Казани он привёз нанизанные на шнурок множество собачьих зубов и, демонстрируя их, без всякого смущения говорил, что это то, что осталось от съеденных им жучек и шариков», – вспоминал брат Николай Яковлевич.
Началась новая глава в жизни Василия Ситникова, нужно было где-то работать, пенсии инвалида на жизнь не хватало. Постепенно возвращаются утраченные радости жизни. Ситникову снова хочется рисовать. Он возвращается на работу фонарщиком, ищет новых впечатлений и знакомств. Довольно комично описана его встреча с Р.Р. Фальком: «Я ученик Рембрандта», – сказал Фальк вошедшему «телку» из Казани. «Дегельдера я ценю выше Рембрандта, – отбился «телок», расстилая синие клеёнки на пол. – Он скрось стакан с зелёным чаем!» – «Мне нечему вас учить, – добавил ученик Рембрандта, внимательно осмотрев работы Ситникова, – сапожной щёткой и ваксой вы сделали то, к чему я стремился всю жизнь». Знакомство равных». Но это мемуары В.И. Воробьёва, пристрастного современника. После войны окрепли отношения с художником-акварелистом А.В. Фонвизиным. Тогда же всё ярче проявляются чудачества Ситникова. Сестра Тамара Яковлевна, присутствовавшая на одной из встреч с супругами Фонвизиными, описывала, что «от водки Вася отказался, но, когда принесли суп, он поинтересовался, что последует за этим блюдом. Узнав о котлетке и пирожном, попросил кастрюлю и сложил туда все три составляющих обеда. Поражённая Фонвизина исполнила пожелание, а Вася так прокомментировал: «В желудке ведь всё равно всё перемелется»!
После Казани начинает формироваться знаменитый облик Васи-фонарщика, впоследствии многократно обрисованный современниками. «Ситников не укладывался ни в какие общепринятые рамки, ни внешним видом, ни поведением, ни восприятием окружающего. Ситников – это аномальное явление. И вот когда это явление вклинивается в вялую аморфную серую массу… Представьте, когда этакое входит в вагон московской электрички… Ситников – это перманентное театральное представление. Во-первых, внешность. Немолодой уже человек (борода седая); спортивного сложения, быстрый, как вихрь, в солдатских сапогах, спортивные штаны и майка. Для особо торжественных случаев – майка красная, вся в дырах, как решето, а на животе дыра размером в ладонь – скреплена булавкой. Зимой сверху того же самого одевалась ватная телогрейка, на голове (если мороз ниже 20 градусов) заячья шапка, вывернутая наизнанку – «голове ведь приятнее, когда мех внутри, и чёрт знает, почему всегда делают наоборот». А рядом в длинной белоснежной шубе семенит, едва поспевая, стройная юная красавица-жена», – пишет любимый ученик Ситникова В.А. Титов.
«И мы к нему пришли. Василий Яковлевич меня поразил тогда: он был в тёмных тренировочных штанах в дырочку, в сапогах и какой-то майке, подтянутый, атлетичный йог… и безумно чем-то взбудораженный. Жестикулировал. Этакий городской полусумасшедший. Хотя для меня это было не ново. С Ситниковым я сразу нашла общий язык», – вспоминала Н.А. Шмелькова.
Именно после войны начинается восхождение Василия Яковлевича Ситникова на художественный олимп. Цену себе художник знал: «…я ещё до войны представление о себе самом как об умельце и творце выяснил, а после войны укоренил и из неуверенного и теряющегося в дискуссиях с умниками превратился в свирепого убеждённого старика, разобрафшегося ф конце концоф, где право и где лево в этом дремучем лесу искусства. «Фонарщиково» – то место я не зря удерживал за собою около 30 лет». Появляется «школа» Ситникова, к нему приходят ученики. Он придумал нечто вроде «заявления о приёме».
«Просьба
Принять меня к вам в ученики. Я решил попробовать отдать себя вам, штобы вы выучили из меня художника. Хоть я и не понимать буду, для чево вы меня то или другое приказываете выполнять, я обязуюсь безоговорочно подчинятца, доверяя вам полностью. Хто может платит за обучение. Хто не может тот бесплатно может учитца. Я преподаю, оттого што меня буквально распирают знание и опыт, мне 56 лет, я преподаю с 1940 года (перерыв с 1941 по 1951 г.) и с 1951 г. по сей день. Я отдаю свои знания, добыл я их тяжким 25-летним трудом проб и переделок бесчисленных и закрепительных упражнений без руководителей «наощюпь». Взамен все работы руководимых мной учеников принадлежат мне! ЭТО АПСОЛЮТНО И КАТЕГОРИЧЕСКИ!!!!»
Если всё складывалось прекрасно, почему же Ситников уехал из России? У него были ученики, его картины покупали иностранцы и влиятельные соотечественники, он собрал невообразимую по ценности коллекцию икон. Всё верно. Но официально он оставался психбольным на учёте, которого частенько отправляли на принудительное «лечение» по праздникам. Система неоднократно «колесом проезжала» по художнику. Он устал. А может ли простить власть подобные выходки? Осенью 1959 года на выставке в Манеже к мужику в чёрной шляпе подошёл министр культуры М.А. Михайлов со свитой и театрально спросил, следуя либеральной моде того времени, что-то об искусстве. Тут мужик (а это был Ситников) крутанулся на скрипучих каблуках и громко спросил: «Зачем ослу объяснять искусство, ведь осёл в нём не нуждается?»
В 1975 году он уехал в эмиграцию.
«Василий подарил несколько наиболее ценимых им и больших икон Музею им. Андрея Рублёва. Одна из них, Спас, вызвала настоящую сенсацию среди специалистов и жаркие споры о её датировке. Были утверждения, что она относится к домонгольскому периоду и, возможно, была написана в первой половине XII века. О том, как она была приобретена художником, он предпочитал отвечать уклончиво. К моменту отъезда Василия в Австрию у него находилось более 600 икон и предметов мелкой пластики в бронзе. Он неоднократно предлагал Министерству культуры СССР принять у него безвозмездно всё им собранное в качестве дара. Но чиновники выдвинули в качестве непременного условия необходимость составления подробной описи и атрибуции каждого предмета, что привело Василия в неописуемый гнев, так как он не признавал и ненавидел всяческие бюрократические ухищрения. Конечно, он отказался, как он считал, от унизительной процедуры. Часть его коллекции после отъезда была украдена из взломанной квартиры», – писал брат Николай Яковлевич.
Жил Василий Яковлевич в Австрии, в Китцбюле, в небольшом домике, больше походившем на сарай. Но его всё устраивало. Правда, беспокойная натура не давала покоя Василию Ситникову, как Христофору Колумбу, – ему нужны были великие открытия: из Австрии он перебирается в США. Это был другой Ситников. Вместо коллекционирования икон он стал собирать хлам.
«В Нью-Йорке я встретил уже совершенно другого Ситникова. И это было тоже что-то невероятное. Он был позабытый всеми, никому не нужен. В полном забвении. Не преувеличу, он был счастлив приходу и вниманию любого человека. Я принёс ему в подарок какую-то книгу. И Ситников был так счастлив, стал писать воспоминание об этом». Так запомнилась встреча М.Я. Гробману.
«В Нью-Йорке несколько поменялся стиль. Чёрные брюки с огромными заплатками на коленках, хотел я сказать, на самом деле они чуть ли не дублировали брюки с передней стороны. На ногах пляжные тапочки не по размеру, малы, нависающая нога накрывает подошву – полное впечатление, что человек босиком. А вместо традиционной майки обычная рубаха, завязанная на животе узлом. «Драгоценности у меня уже были в Москве (это о своём собрании икон). Здесь я ничего такого иметь не хочу, собираю мусор». Книги, журналы и просто хлам, название которому трудно определить, забили квартиру от пола до потолка. Входная дверь представляла собой лишь щель (дальше не открывалась), в которую хозяин пролезал боком, предварительно сняв с себя всю одежду», – вспоминал навещавший Ситникова в Америке В.А. Титов.
По-своему Ситников был счастлив, но… Всё чаще он предавался воспоминаниям. Хотел ли вернуться Василий Яковлевич? Хотел. Но 28 ноября 1987 года он внезапно для всех умер. Ему было 72 года. Некрологом на его смерть отозвалась «Русская мысль» и ряд других эмигрантских изданий. В СССР о Ситникове не вспомнили. Спустя время брат Николай Яковлевич поехал в США, забрал урну с прахом и привёз в Россию. Упокоился Василий Яковлевич в русской земле, на Ваганьковском кладбище, рядом с отцом и матерью.
Алексей Шульгин
В очерке сохранены стилистические и орфографические особенности писем В.Я. Ситникова