Чичибабин открылся мне «ночью черниговской», когда с «гор араратских», обнимая всё пространство нашей родины, лошадки, «чад упасая от милостынь братских», скакали через всю нашу историю «по полю русскому в русское небо» с такой глубокой грустью и любовью, что источали свет, «шёрсткой ушей доставая до неба». Эти великие стихи и есть те самые скрепы, с которыми война продолжается и сейчас.
Увидел же Бориса Чичибабина впервые на его творческом вечере в киевском Доме учителя. Это был 88-й год. Вечер устраивала Элеонора Натановна Рахлина – великолепный искусствовед и, пожалуй, самый яркий представитель киевских экскурсоводов. В моей памяти смешались воедино два вечера: этот, когда в Доме актёра не было свободных мест не только в зале, но даже в проходах и на сцене, и тот, что прошёл на семидесятилетие Чичибабина в январе девяносто третьего. Именно во время последнего вечера со вступительным словом выступала Лина Костенко. Начала, как говорится, за здравие, а дальше понесло... Оказывается, к Лине пришла группа поддержки из какой-то националистической организации, которые в то время плодились как грибы. Окончила Костенко свою речь о необходимости любить неньку Украину призывом к Борису писать на украинском: «Ви ж наш, талановитий!»
Чичибабин встал и ответил, что с женщинами никогда не спорит, особенно с Линой Васильевной. И без вводных слов начал читать.
Чичибабин никогда не декламировал, он говорил, исповедовался. Зал, при всей его разнонаправленности, притих и, кажется, был потрясён. Собралось много членов нашей Спилки (Союза писателей Украины), многие видели Чичибабина первый раз, но помнили, что на него были гонения. И тут он стоит над нашим писательским болотом, как цапля над лягушками, но не склёвывает их, не мстит, а слово за словом очеловечивает зал. И уже неважно твоё политическое, национальное. Доброта и твёрдость в утверждении любви в глубоко православной лирике объединяет и сейчас, в дни великой беды наших народов.
Юрий Вадимович Шанин пригласил нас с моим отцом, Сергеем Борисовичем Бураго, к себе домой на ужин. У него останавливался Чичибабин с женой. Застолье было невесёлое. Чичибабины собирались в Израиль, а Борис Алексеевич уже тогда нехорошо себя чувствовал.
За ужином большей частью молчал. Я присматривался, изучал поэта, сравнивавшего себя с верблюдом из-за любви к длительным прогулкам и, думаю, выносливости. Заострённые черты лица, внимательный, колкий взгляд. Тарелку перекрестил солью. Пригубил рюмку. Больше слушает. Его жена, Лилия Семёновна, всё время на него поглядывала, но ни слова, кажется, не сказала. Мне тогда казалось неуместным выступление при Чичибабине со стихами, тем более слабыми. Но я был молод и категоричен. Мы условились, что встретимся у Шанина, когда Чичибабины вернутся со Святой земли. Планировали провести беседу для моей передачи «Коллегиум» на телеканале «Ютар».
Действительно увиделись. Он вернулся из поездки совершенно разбитым. Лилия Семёновна была против интервью, уверяя, что у него на разговор не хватит сил, просила не беспокоить лишний раз. Но Борис Алексеевич сказал, что говорить будет, только с условием, чтобы его не перебивали. Он также заметил, что первый раз в жизни не хотел возвращаться домой. И это Чичибабин, который не принимал отъезд из страны по собственной воле. Распад Советского Союза он переживал как собственную трагедию.
Только со временем некоторые из нас осознали, что это действительно оказалось для нас делом личным и катастрофой, растянувшейся во времени. Ведь распадалось не искусственно сшитое коммунистами государство, а великая страна, уходящая своими культурными корнями в прошлое тысячелетие. Это тогда понимали немногие. Борис Алексеевич сел за письменный стол Шанина, за ним была плотная стена из книг, и мы начали. Я почти не задавал вопросов, и от некоторых он отмахивался, дескать, не о том, не это главное. Так он не захотел говорить о своём лагерном сроке, который был слишком мал по сравнению с другими, всего пять лет. Это была горькая и честная речь великого поэта, который языковым чутьём ощущал грядущее. Чичибабин, конечно, читал стихи.
Я был редактором монтажа и ничего не вырезал, меня, слава богу, никто не проверял. Когда передача вышла, то впервые на всю Украину прозвучал «Плач по утраченной родине» и проникновенные слова Чичибабина:
Я с родины не уезжал, за что ж её лишён?..
На следующий же день мой проект «Коллегиум» был закрыт. Пытался выцепить хотя бы кассеты с видеозаписями. Сначала предложили выкупить, а в итоге стёрли. Так и пропали часовые беседы не только с Чичибабиным, но и с Андреем Александровичем Белецким, Паолой Владимировной Утевской, Леонидом Николаевичем Вышеславским и другими замечательными людьми уходящей эпохи.
К сожалению, больше увидеть Чичибабина было не суждено. Он ушёл из жизни через несколько недель после возвращения из Киева в Харьков. Кажется, копия нашей программы с Чичибабиным сохранилась у Лилии Семёновны в записи с телевизора. Кто-то успел подготовить видеомагнитофон.
На следующий год меня пригласил скульптор Алексей Владимиров принять участие в открытии своей выставки в Харькове. Конечно, позвонил Лилии Семёновне и пригласил её. Мы встретились, и разговор склонился к возможности установления барельефа Чичибабина на улице, которой потом присвоят его имя. Владимиров заинтересовался и взялся за дело. Бюджет был минимальный. Бронзу Алексей достал почти даром и много работал с фотографиями. Лилия Семёновна несколько раз приезжала к нему в мастерскую, подсказывала, советовала, в итоге утвердила эскиз.
Когда барельеф Чичибабина был готов, мы вдвоём с Алексеем повезли его на поезде, заказать машину попросту не было денег. Бронзовое изваяние весило более ста килограммов, и совершенно непонятно, как нам удалось затащить его в купе. В купе двери большей частью были открыты, и не только проводница, но и пассажиры с интересом заглядывали. При этом воспринималась поездка с бронзовой головой поэта как дело необычное, но вполне объяснимое – время такое, никто уже ничему не удивляется: всё может быть!
Хорошо, что в Харькове нас встретил Александр Мазепа – хозяин той самой галереи, где проходила выставка Владимирова. Именно он изготовил таблички для улицы Чичибабина и установил их. Теперь же помог с жильём и организовал всё необходимое для установки барельефа. Под утро в двадцать градусов мороза Владимиров с помощью сотрудника Мазепы и крепкого кофе с коньяком установил барельеф Чичибабина на доме, где жил поэт, вернувшись из лагеря в пятидесятых.
Через день состоялось торжественное открытие барельефа. Было много хороших слов и мало официального пафоса. Позже Владимиров изготовил и памятник на могилу Бориса Алексеевича. Замечательный, обладающий совершенной гибкостью линий скульптор.
После этого мы стали часто общаться с Лилией Семёновной. Даже однажды мне пришлось ночевать в кабинете Бориса Алексеевича. И я помню стихи Лилии Семёновны, которые она написала после смерти Чичибабина. Не знаю, кажется, она их утаила от посторонних глаз. Это были удивительно яркие мелодичные строки, не допускающие мысли о том, что любящие расстались. Так они мне запомнились. Лилия Семёновна признавалась, что это Борис ей диктовал. Я верю, что так и было. На стене за письменным столом поэта – фотографии. В ту ночь почти не спал, разглядывая прекрасные, умные лица молодых Бориса и Лили.
В 2001 году мы выпустили в нашем издательском доме книгу стихов Бориса Чичибабина «Когда я был счастливый», подготовленную Лилией Семёновной. Были презентации и в Киеве, и в Харькове, и в Крыму. Приглашали меня на Чичибабинский фестиваль в Харьков, я стал членом Чичибабинского центра.
Лилия Семёновна же была постоянным гостем и участником международной научной конференции «Язык и культура» имени Сергея Бураго, а также вечеров журнала на сцене «Коллегиума», что с завидной регулярностью проходили до февраля минувшего года в киевском Доме актёра.
В 2017 году мы выпустили поэтические тексты Чичибабина, воспоминания Лилии Семёновны и статьи о его творчестве, собранные в книге «В сердце моём болит Армения». А через год в поэтической серии издательского дома вышла книга стихов Бориса Алексеевича «Признание в любви», составленная с особым теплом и ответственностью Чичибабиной и Ириной Евсой.
Путь поэта продолжается в многоплановой деятельности Лилии Семёновны и в первую очередь в добром, честном и требовательном отношении к окружающим людям. Дом поэта там, где его любят, а значит, всегда там, где сейчас Лилия Семёновна Карась-Чичибабина.
Теперь же, когда обстоятельства военных действий вынудили Лилию Семёновну покинуть Харьков, от души благодарю всех, кто принимает участие в её судьбе на чужбине.
И как не вспомнить строки Чичибабина:
Если к власти прорвутся фашисты,
спрячусь в угол и письма сожгу, –
незлобив одуванчик пушистый,
а у родичей рыльца в пушку.
Многое предстоит пережить, осознать...
Дмитрий Бураго