Относительное сельскохозяйственное благополучие последних лет позволяет агропредприятиям, в том числе и нашему, обновлять парк техники. Новые комбайны вселяют большие надежды. Однако часто новая техника ничуть не лучше старой: в новом комбайне радиатор забивается и перегревается. У подборщика зерна ломаются зубья: значит, сделаны из низкокачественной стали. В отсталых советских комбайнах они гнулись: постучит мужик молоточком – и порядок. А теперь – ломаются.
Читатель наверняка ждёт сравнения с иностранной техникой: та-де дороже, но зато… Так вот никакого «зато»: разваливается она за милую душу. Как закончится гарантийный срок – так и начинает гарантированно сыпаться.
Современная индустрия разучилась делать долгоживущее? Да нет: сегодняшняя промышленность может всё. Но капитализму это не нужно. Он заточен на непрерывное наращивание сбыта. А чтобы вещи были дешевле, производители постоянно «рубят косты», выражаясь профессиональным жаргоном, т.е. непрерывно понижают себестоимость. В итоге получается товар, живущий «от пятницы до субботы». Так оно лучше: развалится – новый купят.
Идёт перемалывание ресурсов планеты, которое множит свалки. В Японии уже есть целый остров, сделанный из мусора; у нас в Подмосковье – скромнее: всего лишь горнолыжный склон «Лисья Гора» – тоже из мусора. Считается экологически ответственным поведением сортировать отходы, но никто не дерзает предложить делать вещи, которые не превращаются в мусор за несколько месяцев, а то и недель. Это было бы подрывом устоев. Даже дома принято нынче строить временные. Есть даже округло-правдоподобное рассуждение: поменяется-де образ жизни, технологии того и сего, так что строить на века не нужно. Только вот люди, живущие среди одноразовых вещей, становятся какими-то одноразовыми.
А ведь когда-то делали «пожизненные» вещи. Я люблю бывать в сохранившихся средневековых городках, наполненных такими вещами: итальянском Орвьето, чешском Крумлове. Тогда не было идеи прогресса, и людям казалось, что жизнь будет вечно такая, как теперь...
Первые поколения машинной техники делали, исходя из той же идеи вечности. В нашей семье шила за милую душу зингеровская дореволюционная швейная машинка, прабабкина, с тонкой талией и золотой росписью. На Егорьевском меланжевом комбинате ещё в 60-е годы работали английские станки, установленные после отмены крепостного права. Недавно встретила старушку: она везла на продажу яблоки в ящике, установленном на платформе древней советской детской коляски. До чего ж крепкие были!
Про качество нынешней одежды, обуви – и говорить нечего: купил – выкинул. Тотальная реклама требует от оболваненного обывателя непрерывно хотеть новых покупок, как шестилетка жаждет новых игрушек. В этом самоутверждение современного человека.
А теперь вообразите: все товары – долгоживущие. Купил холодильник – на 40 лет свободен. А диван и покупать не надо: от деда остался. И чем же будет жив человек? О чём будет думать, мечтать? В чём соревноваться с ближним своим?
Средневековый человек искал спасения для будущей жизни, которая казалась ему единственно подлинной. Сегодняшний человек в будущую жизнь верит слабо, потому стремится повеселее и позабористей пожить в настоящей. Чтобы вернуться к долгоживущим вещам, человечеству придётся поднять глаза от корыта и вновь научиться глядеть в небо. Это трудно.
Но перспектива – за долгоживущими вещами и за непотребительскими ценностями. Если человечеству суждено выжить, ему придётся вернуться к тому и другому. И это будет революция, сравнимая с цифровой. А может быть, и религиозная реформация.