Фотографии хранились в маминой дамской сумочке, давно вышедшей из моды. Их было много: чёрно-белых, больших и маленьких, с чётким изображением и тех, что без подписи на обороте уже не разобрать. Сумочка конца 50-х распухла от глянцевых исторических документов и не закрывалась. Я добиралась до неё и разрисовывала фото цветными карандашами. Мама убрала-таки «архив» подальше от детских ручек. Когда подросла, снова вернулась к заветному баульчику. Фотокарточки рассматривала уже под мамины рассказы. Как манили эти снимки победителей!..
Потом я «взаправду» познакомилась с мамиными старшими братьями – Клименковыми Георгием Ивановичем и Петром Ивановичем. Георгий старше брата на 6 лет. Оба кадровые офицеры. В Красной Армии с 1930-х годов, один – с начала десятилетия, другой – ближе к концу. Профессионально подготовлены: Георгий окончил Московскую артиллерийскую школу, Пётр – Киевское военное училище связи, после войны получил высшее юридическое образование.
Детские воспоминания о встречах с ними не закрепили ничего конкретнее восхитительной радости. Пробудили её то ли безграничная гордость, то ли абсолютная защищённость, а может, проявления любви, исходящие от них. К тому времени дяди давно не жили в родном Кричеве. Уже похоронили они тут своих отца и мать. На месте родового дома был вырыт глубокий карьер, постепенно заполнившийся водой. Этот новый ландшафт являет сюрреалистическую картину. Большое озеро в центре города на индустриальном фоне. Цементно-шиферный комбинат с его высокими печами и трубами беспрерывно извергает серо-белый дым, покрывающий всё окрест. Георгий и Пётр философски относились к новым видам. Их тянуло на родину, какие бы изменения она ни претерпела. Понятие «дом» воспринимали в широком, объемлющем смысле. Георгий приезжал из Минска, Пётр – из Куйбышева, которому позже вернули прежнее название – Самара. Приезжали к сёстрам. Мама была младшей из них. Я – меньшей из всех племянников. Семейная легенда гласит, что в курносой «куколке» они души не чаяли. Часами носили меня на руках и не спускали с колен.
Разложу сегодня старые фото: свои детские, их военные – и тут же поднимается настроение трепетного праздника, разумеется, со слезами на глазах. Вижу их разными. Дядя Жорж (домашнее имя Георгия Ивановича) – спокойный, неспешный, вальяжный, улыбчивый. Слегка прихрамывал: уже «послепобедное» ранение в голень той ноги, которой досталось на его первой войне с белофиннами и которую врачи планировали ампутировать. Он стал грузным, в быту неприхотливым и будто бы отстранённым от ежедневной суеты. Говорил немного, голосом негромким, но хорошо поставленным, наверно, как и положено солидному военачальнику. Дядя Пётр (иногда родственники к нему обращались «па-беларуску» – Пятрок) – некоторая противоположность старшему брату. Интеллигентен. Аккуратен до мелочей. Разборчив в еде. Поддерживал физическую форму. Всегда подтянут. Дикция правильная, речь чёткая, логически завершённая. Голос низкий, глубокий. Восторгал абсолютной грамотностью. Жорж и Пятрок на фотографиях такие же: один – «свой парень», хотя и полковник, другой – «настоящий полковник», хотя и в звании подполковника. Оба – крестьянские хлопцы с красивейшего местечка Кисловка, что было когда-то в Кричеве. Мама, глядя на братьев с фотокарточек, повторяет: «Какие были богатыри! В отца. Нынче род мужской измельчал».
Их любили женщины. Да как любили! С приворотами, с любовными драмами, с перетягиванием одна у другой, с письмами и приездами к матери, чтобы помогла удержать. И добрая моя бабушка, говорят, наставляла взрослых своих сыновей, чтобы не обижали Клавдию, Марию, Нину…
Некоторое время я жила у Георгия Ивановича в его большом минском доме на улице Суворова. Тётя Мария большей частью предпочитала свою комнату за всегда закрытыми дверями или занималась стряпнёй на кухне. У дяди были три стабильные точки дислокации. Личная комната с дверью нараспашку, там он отдыхал на «вечной», по его выражению, кровати. В зале стояло его кресло, реквизированное ещё у немцев и от многолетнего использования изрядно продавленное. Он проваливался в него, словно нырял в последний спасительный блиндаж, и оттуда молча смотрел телевизор или перебирал газеты. Ещё он проводил время на маленькой веранде. Летом она превращалась в столовую. Я входила на веранду или иногда засиживалась с ним за столом и, если спрашивала о чём-то текущем, получала ответ порой невпопад. Но если про войну – всегда короткий и одновременно воодушевлённый ответ. Война не отпускала его до конца жизни. Однажды зашла, а он слушает фронтовые песни, льющиеся из приёмника, висящего на стене. Когда радио замолчало, Георгий Иванович тихо спросил: «Ты не знаешь, почему не передают песню «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян…»? Он пересказал словами её всю. Эта песня была его любимой.
В начале 70-х белорусский писатель Владимир Домашевич опубликовал повесть-хронику о Георгии Ивановиче Клименкове. Теперь правнуки дяди вполне подробно и с большой достоверностью могут узнать о героической жизни своего прадеда. Книгу «Порохом пахла земля» вообще полезно прочесть молодым, особенно тем, кто выбирает военную профессию. Есть с чем сравнить и чему поучиться. Наверняка, не раз будет произнесено: «Не может быть!» Может. Я помню дядины рассказы, достоверность которых позже подтвердилась документами. Хотя некоторые из его воспоминаний непостижимы до сих пор. Вот как он со своими солдатами переносил на руках тяжёлые пушки через кроваво-красный Днепр в июне 41-го, сдерживая обвальный натиск немцев на Сморгонско-Молодечненском направлении?! А как боролись за Москву! Он видел немецких танкистов-смертников, прикованных цепями к танкам, – так рвались в Москву. Ополченцы, не выдержав натиска немцев, бросились из траншей к линии наших пушек. Офицер-цыган одной из батарей выскочил навстречу с бубном в руках, высоко поднятым над головой. Под ритмичные удары, что-то крича в такт, повёл людей за собой обратно в траншеи. Был сражён наповал…
Георгий Иванович показывал мне свои затёртые планшет и кобуру. После войны в них хранил награды. Их было много – 23, их них 9 орденов: Красной Звезды ещё за «финскую войну», со щербинкой от пули, два Красного Знамени, один – за Москву, Александра Невского, Кутузова III степени, орден Ленина – за Берлин… В должности командира артиллерийской бригады он участвовал в церемонии подписания акта капитуляции в Карлсхорсте (окраина Берлина).
С Петром Ивановичем нас соединял эпистолярный жанр. Я оказалась единственным человеком, через которого он поддерживал связь с родной Беларусью. Хотя полжизни он прожил в России, сердцем оставался белорусом. С обязательными сорочками-вышиванками, которые надевал с гордостью. Всеми возможными способами следил за жизнью на родине, был в курсе общественных событий. Мечтал ещё раз послушать «хор Ширмы».
Наступил момент, когда изящный почерк его писем изменился: буквы заплясали, строчки стали неровными. Он постепенно переходил на редкие, но подробные телефонные беседы. Всегда предупредительно просил самим не звонить – дорого. Мол, у него, пенсионера, меньше расходов, и ему оплачивать звонки не обременительно. Своей пенсией он в общем-то был доволен. Как-то с переездами, с переменой телефонных номеров мы ненадолго потерялись. В очередное своё письмо, накануне Дня Победы, он вложил конверт, дающий право бесплатной пересылки, тем самым растрогав меня до спазма в горле.
Не только я ощущала доброту Петра Ивановича. Он помог моему двоюродному брату, в определённой степени спас его, обеспечив работой и жильём в тогдашнем Куйбышеве.
Это я, захлёбываясь от рыданий, сообщила ему о смерти Георгия Ивановича. На том конце провода, за сотни километров, наступила долгая тишина, летевшая ко мне с оглушительной силой. А потом строго по-военному: «Живым – жизнь, ушедшим – светлая память». Мне же пришлось сообщать и об уходе сестёр Елены и Анастасии, живших в Кричеве. Подбадривая меня и, как показалось, уже и себя, в письме приписал: «Надо карабкаться в жизни, какой бы она ни была. Это наш род сопровождало всегда».
Наступили непростые 90-е. Письма переходных тех лет спокойно читать нельзя. «Настоящий полковник» с 70-летним трудовым и военным стажем познал унижения, пустоту, безысходность. Его мучили не только собственные физические недуги, но и малоприглядное будущее нации, белорусов и русских, – он писал об этом в каждом письме. Меня насторожила невнятная дикция его последнего звонка. Промелькнуло: не успею приехать к нему в гости!.. Он умер душной августовской ночью 2001 года, едва перемахнув в новый век.
Пётр Иванович своего писателя не встретил. Повесть о нём вполне могла получиться авантюрной: профессия связиста давала тому основания. Если артиллерию считали богом войны, то связь всегда была окутана тайной. Остались его документы. Они немало рассказывают о гвардии подполковнике Петре Ивановиче Клименкове. Сохранился записанный его рукой перечень наград из 19 пунктов. В верхней части списка перечислены 4 ордена: Красной Звезды, Отечественной войны первой и два второй степени. Среди медалей – «За отвагу», за оборону Кавказа, за освобождение Варшавы, за взятие Берлина, за победу над Германией. В пакетике аккуратно сложены удостоверения ко всем наградам. Волнуют подлинники благодарностей – пожелтевшие, местами помятые и протёртые на сгибах листки, вверху с портретом Сталина в военной форме. Некоторые вполне могут поведать, с какой скоростью приближалась Красная Армия к финишу той непосильной войны и какой ценой это давалось.
20 июня 1944 г. – благодарность «за участие в боях при прорыве обороны противника из района Ковеля».
22 июля 1944 г. – «за освобождение города Хелли от немецко-фашистских захватчиков».
И, наконец, 2 мая 1945 г. – «за участие в боях по окружению и ликвидации группы немецких войск юго-восточнее Берлина».
Некоторые благодарности отпечатаны на пишущей машинке, какие-то заполнены от руки, иные набраны типографским способом. Но в каждом: «Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза тов. Сталина» и подпись командира части внизу. Фамилии командиров менялись, неизменными оставались: «Генерал, Герой Советского Союза…»
Две эти постановочные фотографии, снятые в разных местах после Победы, объединяет ещё одна, совсем маленькая, любительская. Братья встретились в Берлине. За время войны пересекались их воинские части, они сражались за Москву и Сталинград, освобождали Ковель… Но друг с другом не столкнулись. И только однажды, уже на польской земле, произошла незабываемая встреча. К тому моменту они не виделись целых 10 лет. Была длинная ночь радости, объятий, слёз, безостановочных разговоров, воспоминаний, водки и даже икры. Два красивых, молодых, сильных брата-офицера всё всматривались в родные черты и не могли насмотреться. Старший остался доволен младшим. Пётр образован, владеет немецким, начальник связи 40-й дивизии. Теперь они вообще-то на равных. Оба отпахали пол-Европы, не раз стояли на пороге смерти, несут ответственность за большое количество людей, с самих большой спрос. Братья договорились обязательно отыскать друг друга после окончания трудной и опасной работы. Их фронты завершали долгий путь к Победе и первыми ворвались в Берлин. Когда войне был объявлен конец, они нашли друг друга. Немецкая столица дышала гарью, потом, кровью и постреливала. Георгий Иванович ещё не получил своё последнее ранение. Они могут, с чувством выполненного долга, расслабленно, плечом к плечу курить на балконе какого-то особнячка, увитого расцветающим плющом. Кто-то снизу их в этот момент и сфотографировал. Этот снимок мне очень нравится. На нём они живые, весёлые, даже в каком-то кураже. Свои, родные. Я не знала их такими, но они такими были. Истинные победители. Никогда больше не стоять им так близко рядом. Они ещё не знают, что порознь будут вспоминать эти минуты как лучшие в жизни.