Совсем недавно говорил с ним по телефону, просил прислать снимки нашего давнего похода по тундре на собаках и оленях. И вдруг читаю в «Литературной газете» сообщение о смерти первого корякского писателя Владимира Владимировича Косыгина.
…Для меня, конечно, он был просто Володей, просто Коянто. Такой был у Володи литературный псевдоним. «Оленный человек» в переводе. Кстати, он часто повторял: «Оленный», а не «Олений», добавляя информацию: «Так называл сам Крашенинников». (Это тот, кто в ХVIII веке составил первое «Описание земли Камчатской».)
Ушёл от нас Коянто. Такой весёлый, такой улыбчивый, такой добрый и живой. Я видел, как он разговаривает с оленем, как смеётся с ним, как плачет.
А тот наш совместный поход состоялся благодаря поддержке «Литературной газеты». 1 мая 1972 года был опубликован мой очерк «Последний выстрел». Речь об условном последнем выстреле в Гражданской войне. Зимой 1922/23 года горстка красноармейцев во главе с командиром Григорием Чубаровым прошла на собаках по Камчатской и Чукотской тундре 2000 километров и на севере добила последнюю белогвардейскую группу атамана Бочкарёва. Самое удивительное было то, что чубаровцы в пути в каждом посёлке описывали жизнь, быт, количество жителей, оленей, собачьих упряжек. И, к великому счастью моему, записи все оказались в моих руках. Сразу же возникла идея полвека спустя повторить сложный и опасный маршрут – от Петропавловска-Камчатского до берегов Ледовитого океана. Было вполне закономерно включить в экспедицию представителя коренной народности – коряка. Закономерно и то, что им стал Коянто, который первый свой сборник назвал «Оленьими тропами». Прямо-таки обязывающее название для нас, путешественников. Повезло нам и с представителем Петропавловск-Камчатского гарнизона: в это время на Тихоокеанском флоте служил старшим матросом уже тогда известный киноактёр и кинорежиссёр Никита Михалков. И всё же, скажу честно, без Коянто экспедиция наша была бы какой-то невкусной, какой-то нелиричной, неромантичной.
В необычном походе, в необычных условиях Володя, улучив момент, то и дело лукаво обращался ко мне со словами: «Отец родной, сделай так, чтобы я читал стихи». Мы знали, что даже в лютый мороз, когда усы слипались с бородой льдинками, Володя ухитрялся работать над поэмой «Красные чудо-богатыри».
Помнится, в очередном забытом богом чуме оленеводы приютили участников экспедиции. Мы знали, что по радио будет передача о нашем путешествии. Включили «Спидолу». И вдруг услышали замечательную новость: Володя Косыгин принят в члены Союза писателей СССР. Первый из корякских литераторов. Чум гремел от праздничного веселья. Все обнимали новоиспечённого самого восточного, постоянно живущего на полуострове, узаконенного писателя Советского Союза. Хозяева чума не очень понимали, что происходит, но явно были рады за своего земляка, которого знала вся Камчатка. В какой-то момент Володя жалобно посмотрел на меня. Я понял, что он хочет тишины. Поэт подошёл к висящей дверце из оленьей кожи, чтобы все могли видеть его, и сказал: «Я прочту несколько слов, которые вылились в стихи. А писал я их во сне. Ей-богу, не вру. Проснулся, и у меня они были в голове. Мне только осталось записать их». Выдержав паузу, начал:
Крикнул я:
– Несись, мой милый,
Мысль в полёте обгоняя!
Я его за шею обнял;
Оленёнок встрепенулся,
А потом копытцем топнул
И помчал…
И я проснулся!
Володя безмерно любил народ свой. Любил анекдоты о чукчах, не оставлял без ответа, если в них звучала недобрая шутка. К счастью, после долгих лет разлуки мы вновь встретились. Уже в Москве. Оба были избраны народными депутатами СССР в последнем советском парламенте. Он – от Корякского национально-территориального округа, я – от Карабаха. Часто встречались. Подолгу беседовали, вспоминая прожитые и пережитые суровые дни нашего путешествия на собачьих упряжках. Он стал членом Комиссии Верховного Совета СССР по вопросам социального и экономического развития союзных и автономных республик, областей и округов. Помнится, незадолго до путча Володя признался, что, как он говорил, нас обманули «этой хитрой и вовсе не нашей перестройкой. Под спекуляцией реформами и демократией выплёскивают вместе с водой ребёнка». Я спросил его: «Ты пишешь об этом?» Он ответил тихо: «Куда там! Сейчас пишут и охотно печатают лай. Я же – Коянто. Оленный человек, а не волк». Об этом я напомнил ему во время нашего последнего разговора. Признавшись, что часто болеет, как-то уверенно добавил: «И всё же я верю, что народная мудрость возьмёт верх и внуки наши будут счастливее нас». – «Твоими бы устами…» – только и оставалось ответить мне.
Коянто носил очки с толстыми стёклами. И каждый раз, когда в чуме у костра он снимал очки, чтобы протереть их, я видел, какие добрые глаза у этого доброго человека.
, ЕРЕВАН