Исторически сложилось так, что русская литература с самых древних её памятников лежала в основе духовной жизни общества. Писатель у нас всегда был нравственным законодателем, вместилищем и чаяний, и страданий народа (речь идёт, понятно, не о литературных ремесленниках и спекулянтах). После революции, когда в литературу пришли выходцы из самой его гущи, чьи родители часто и грамоты не знали, эта традиция естественным образом стала общим правилом творчества, сформулированным как социалистический реализм и введённым в жизнь крупнейшими писателями 20–30-х годов, прежде всего великим Горьким. За годы советской власти выпущено 300 тысяч названий художественных произведений, всего 13 с лишним миллиардов экземпляров.
Литература без всякого преувеличения была властительницей дум. И как у каждой властительницы, был у неё верный благородный рыцарь – Юрий Николаевич Верченко (1930–1994). 29 апреля ему исполнилось бы 80 лет. Два десятилетия, занимая пост оргсекретаря правления Союза писателей СССР, находился он в эпицентре литературной жизни страны, став её могучим безотказным мотором, не за страх, а за совесть служил развитию литературного процесса, посвятив этому всего себя без остатка.
Его талант – ум и характер. Помню Юрия Николаевича с 1952 года, когда он работал зав. отделом писем «Московского комсомольца». С тех пор наши жизненные пути не раз пересекались. Верченко никогда ничего не делал для своей карьеры, но продвигался очень быстро – порядочных, принципиальных и работящих людей, тем более с университетским образованием, ценили всегда. В Союз писателей он пришёл, имея опыт работы в ЦК комсомола и Моссовете, отделе культуры Московского горкома партии, директорства в издательстве «Молодая гвардия». На этом свой рассказ о Юрии Николаевиче прерываю. Почитайте, как отзывались о нём писатели в книге «Пьер Безухов в Доме Ростовых».
:
– По его внешнему облику трудно было угадать его энергию, подвижность, внутреннюю собранность и какую-то душевную дисциплину. Да, нельзя было предположить в этом крупном, казалось, малоподвижном человеке столько сжатой организаторской силы, желания действия и умения довести дело до разумного конца. По делам литературным мне не раз приходилось встречаться с Юрием Николаевичем Верченко, и всякий раз меня покорял его ум, живое участие и соучастие, трезвость и точность мысли, добродушие и незлобивость к недругам. Во всём, что он делал, чувствовалась незаурядность натуры. Он был снисходителен к слабостям людским (особенно писательским), не любил сплетни, пропускал мимо ушей разного рода слухи, зная, что подбиты они лёгким ветром.
:
– Как член редколлегии он помогал нам преодолевать цензорские тернии. Все или почти все вещи, коими журнал «Москва» гордился и, надеюсь, до сих пор гордится, пробирались к читателю с величайшим трудом – это и «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, и «Вечный зов» А. Иванова, и «Судьба» П. Проскурина, и «Чёрные доски» В. Солоухина, и романы Олеся Гончара, и особенно «История государства Российского» Н. Карамзина, ни разу не издававшаяся за все семьдесят лет после Октября. Мало кто знает, что пробиться к читателю со всеми этими вещами нам неизменно помогал Юрий Николаевич. Его знали все. И он знал всех. И что важнее всего – его любили, ценили его ум, его мудрость. Это-то и помогало нам, работающим в журнале, преодолевать часто непреодолимое.
:
– Я особо ценил в Ю.Н. Верченко его отзывчивость, желание помочь, ничего не требуя взамен. Его главное качество – доброта. А если не все будут согласны со мной – это их дело. Может, кто-то и был недоволен, ведь мог же он и отказать в иной просьбе, а обижаться в среде писателей и артистов умеют фантастически, даже по пустякам и при этом с неслыханным темпераментом.
Словом, на мой взгляд, Верченко добрейшей души человек. А уж какой работник! Я бы не сказал о нём, что он был рабочая лошадь, он был рабочий слон. Да, такой воз вёз в этой нашей писательской жизни…
Если подумать, тогда время было счастливое. Все республики жили вместе душа в душу. Сколько в союзе нашем было работы с писателями разных национальностей и разных темпераментов. А он с этим справлялся, потому что был работником с большой буквы.
О нашем союзе могут говорить какие угодно гадости, но Союз писателей, хотя об этом должен быть отдельный разговор, был уникальным явлением, о котором можно написать целую книгу. Союз писателей был единой организацией, которая признавала единый устав, хотя писатели обычно не любят никому подчиняться. Но тем не менее как общественная организация наш союз во многом был прекрасен. И, надо честно сказать, в том числе и потому, что на ключевом посту оргсекретаря Союза писателей работал Юрий Николаевич Верченко.
:
– Он был в курсе всех дел Союза, всех отделов ЦК, Совета Министров и других организаций. Связи у него были огромные: сказывалась комсомольская хватка.
Он выбивал, добывал, пробивал, пропихивал, «приделывал ноги» к идеям, проектам, просьбам. И всё это не для себя, а для писателя, попавшего в беду или в удачу (скажем, написавшего хорошую книгу) и в обоих случаях нуждающегося в помощи. Юра прекрасно понимал писательскую психологию и старался не только помогать в беде, но и радоваться.
При этом он с удивительнейшим искусством гасил конфликты, ссоры, дрязги, всё то, что так присуще писательской – и не только писательской – среде. Не окриком, не угрозой, не разбором личных дел гасил, а добрым словом, шуткой, помощью обиженному или многозначительным, хотя чаще всего всё-таки шутливым советом обидчику.
У него, конечно, были личные симпатии и антипатии в Союзе. Их не могло не быть. Но мне ни разу не приходилось видеть, чтобы он в делах оказывал предпочтение одним и дискриминировал других.
:
– Мало кто знает, что значит руководить аппаратом Союза писателей СССР. У большинства обывательские представления – вот пробрались секретари к «кормушке» и катаются на машинах, кайфуют на дачах, ездят по заграницам. А Юрий Николаевич, кстати, не имел дачи даже литфондовской, за рубеж в капстраны почти не выезжал, а на машине его по разным делам больше ездили работники аппарата да писатели, приезжавшие в Москву из союзных республик.
Руководить работой не одной сотни сотрудников ой как непросто!
Юрий Николаевич постепенно вывел из аппарата мелких скандалистов, лентяев и болтунов и создал высокоработоспособный штаб руководства многогранной жизнью Союза.
Мероприятия были сложнейшие. К примеру, очередной пленум или съезд писателей: подготовка помещения (съезды в Кремле), гостиниц, машин, питания для приезжающих из республик и из-за границы (в то время приглашали многих зарубежных коллег по перу), подготовка документации – от доклада первого секретаря, проекта решения до пригласительных билетов, а по завершении – прощальный банкет. И опять машины, билеты на поезда, самолёты, да ещё кое-кому букетик на прощание и рукой помахать. Всё это и многое другое требовало энергичных действий в короткие сроки и не допускало опозданий. Сотрудники аппарата под руководством Верченко действовали слаженно и чётко, не считаясь со временем, потому что они не только уважали, но и любили Юрия Николаевича за его доброту, заботливость, честность и справедливость. И он им платил тем же не только по службе: что-то не заладилось в семье, кто-то заболел, у кого-то прокол при поступлении в институт дочери или сына. Да мало ли возникает в жизни трудностей, и все бегут к ЮрНику, как цыплята под тёплое крыло наседки.
:
– У каждого времени свой знак на стремени. Все мы дети своих лет, ими определены наши помыслы, пристрастия, оценки и поступки. Да будем мы судимы и воспринимаемы по законам своих годов. Можно, летя на перекладных, менять лошадей, но не убеждения.
Когда Юрий Николаевич умер, его смерть как бы объединила всех «идейно» разбежавшихся литераторов. Отдать ему последний долг пришли и «красные», и «белые», и «прорабы перестройки», и «консерваторы». Чувствовалось: в глубине души каждый испытывает ностальгию по тому времени, когда в Союзе писателей работал этот замечательный, незабываемый человек.
:
– Он знал всех и читал всех, даже самых молодых, только что вступивших в литературу. Однажды в коридоре Дома Ростовых, увидев меня, он буквально на ходу сделал хирургическое замечание по поводу одной неточности в моей только что вышедшей в свет повести «Работа над ошибками». Автор проглядел, редактора прохлопали, а он, отягощённый огромным хозяйством Союза писателей, заметил. Он любил писателей, умел понять сложности и даже неадекватности характеров, помогал талантливым. При этом внимание к болезненным нюансам творческих индивидуальностей сочеталось в нём со служением литературе как важнейшему государственному институту. И с теми, кто нёс угрозу этой державной ипостаси отечественной словесности, он был строг, даже суров. И сегодня, когда я оглядываю всю эту литературную «глиству», засевшую на десятилетия в начальственных кабинетах многочисленных «союзов» и сосущую последние соки из остатков писательского имущества, хочется сказать в сердцах: «Верченко на вас нет!»