Владимир Маканин был и остаётся одним из лучших русских писателей нового времени.
Символичен сам год его рождения – 1937-й. Россия, в которой мы сейчас живём, – не наследница Российской империи, Февральской республики или СССР. Она наследница 1937 года, на поколения вперёд определившего менталитет её уже и не народа, а населения. Мы до сих пор остаёмся людьми «испуга», «свиты» и «андеграунда», то есть теми, кого с глубиной психолога и точностью хирурга исследовал и препарировал в своих произведениях Владимир Маканин. Он как будто выхватывал из жизни и наших характеров самое сокровенное, больное и сущностное, а потому тщательно скрываемое, и выставлял это на всеобщее обозрение, ставя таким образом диагноз обществу. Бесстрашно ловил горькую правду о человеке, как ловила в одном из его великолепных рассказов слесаря огромная, падающая с неба рука.
Беспристрастный анализ человеческой сущности с вынесением за скобки любых, иной раз составляющих эту самую сущность, оправданий – я бы так охарактеризовал творческий метод писателя. Жизнь по Маканину – «Река с быстрым течением» (название одного из его рассказов). Он упорно искал, но не находил героя, которого течение «не сносит». И знал этому причину. В его произведениях – «Ключарёв и Алимушкин», «Где сходилось небо с холмами», «Испуг», «Человек свиты», «Лаз», «Нешумные», «Андеграунд» и прочих наглядно изображён страшный и до сих пор не преодолённый обществом излом «Прямой линии» (название первого романа писателя), приведший нас в 1937 году к перманентному (уже генетическому) испугу перед государством и властью, а в 1991-м – истерическому и трусливому отрицанию государства, власти и в конечном итоге самих себя. В «Прямой линии» – самом соцреалистичном романе Маканина молодой учёный-математик погибает от сердечной недостаточности, не выдерживая мучительного соприкосновения с советской, уже не людоедской, как в 1937 году, а полуоттепельной, относительно вегетарианской действительностью. В спокойной констатации изначально убивающей кривизны «прямой линии» принципиальное отличие Маканина от популярных в то время авторов исповедальной прозы, воспевавших романтику труда, а позже в политиздатовских сериях – «комиссаров в пыльных шлемах». Ни единым словом Маканин не льстил равнодушному, немужественному, склонному к предательству и конформизму, обнаруживающему живость только в поисках физических, материальных и карьерных выгод советскому человеку, пытался привести его в чувство горьким лекарством, в глубине души понимая, что «гомо советикус» неизлечим. Время подтвердило правоту писателя. Как в прежние годы, этот человек годы ходил на партсобрания, тупел, изучая исторический материализм, голосовал за кандидатов «нерушимого блока», так и сейчас, спустя четверть века, смотрит по телевизору новый, преобразившийся в ток-шоу «Ленинский университет миллионов», голосует за тех, кто отобрал у него всё и из своих дворцов учит патриотизму. Этот человек удивительным образом даже сделался хуже – он уже не рефлексирует, как герои Маканина советского времени, а мечтает о том, чтобы его «снесло» в сторону неправедного (честного в современной России быть не может) богатства и беспечальной сытой жизни.
Помню ноябрьское утро тридцатисемилетней давности. Я встретился с Маканиным на улице Правды (кто помнит – была такая газета), чтобы взять у него рекомендацию в Союз писателей. Он назначил на улице «Правды», потому что заходил в редакцию журнала «Октябрь» (кстати, недавно изгнанного из помещения на этой улице), где ему вернули повесть или роман. Маканин был кристально ясен и пронзительно трезв, несмотря на помятый, скажем так, вид и очевидные следы предшествующих возлияний. Его нисколько не огорчил отказ «Октября», и вообще он не любил разговоров о литературе, не строил из себя классика, хотя, конечно, знал себе цену. Пиши только о том, что чувствуешь, сказал он, извлекая из сумки мятую жёлтую страничку с рекомендацией, об остальном напишут другие. Маканин относился к литературе, как к жизни или погоде – сегодня так, завтра эдак, а послезавтра неизвестно как. И людей, включая собратьев по перу, как я понял, оценивал по своему внутреннему ощущению – сносит или не сносит этого парня река с быстрым течением?
Несколько дней назад «рука» подхватила самого Владимира Семёновича туда, где сходится небо с холмами. Я верю, что Тот, кто принимает решение по вновь прибывшим, оценит Маканина по его же мере. И, освежив в памяти его произведения, посмотрев сверху на Россию, на нас, оставшихся внизу, признает: «Не снесло».