Семь десятилетий назад судьба удостоила его редчайшей удачи. Чудом уцелев в авиакатастрофе на Африканском континенте, Хемингуэй, о чьей гибели мировая пресса поторопилась известить планету, смог прочесть несколько посвящённых ему некрологов. Живым литераторам такое везение ранее не выпадало. Посмертные похвалы в замогильные миры не доносятся!
Писателя больше всего возмутили утверждения некоторых панегиристов, что он всю жизнь провёл в поисках смерти. Советский литературовед и переводчик Иван Кашкин, много лет переписывавшийся с Хемингуэем, в своей книге о нём приводит резкую отповедь подобным заявлениям: «Одно дело быть в непосредственной близости от смерти и знать более или менее, что она собою представляет, и совсем другое дело искать её. Найти смерть? – да это легче лёгкого».
2 июля 1961 года – за 19 дней до шестидесятидвухлетия – он выстрелом из ружья доказал, что уйти из жизни действительно нетрудно.
Бегство на войну... от любящей матери
Проложить свою тропинку к Хемингуэю автору этих строк помог... Константин Бальмонт: «Я был в замкнутой башне, – писал знаменитейший поэт Серебряного века в прозаическом предуведомлении к книге «Горящие здания», – и видел сквозь тёмное окно далёкое ночное зарево, и хотел выйти из башни, потому что в человеке есть неудержимая потребность бежать к месту пожара. Но я не мог выйти на волю, пока не понял самого себя». Возвышенная манера изложения мыслей, свойственная поэтам-символистам, легко перелагается на более скромный и лаконичный современный язык: истинному таланту не удержать себя в замкнутом мирке, как бы он ни назывался – кельей, скитом, пещерой отшельника.
«Башня», из которой рвался на свободу и добился-таки своего юный Эрнест, именовалась материнским домом будущего нобелевского лауреата. Я пишу «материнским», ибо семейная эта обитель никак не могла именоваться отчей. Дело даже не в том, что дом изначально принадлежал Эрнесту Холлу – деду писателя, в честь которого он и получил своё имя. Грейс Холл, ставшая после вступления в брак миссис Кларенс Хемингуэй, судя по её поведению, ни на йоту не допускала мысли, что муж вправе распоряжаться чем бы то ни было. Получив наследство и выстроив дом попрестижнее, она при переезде избавилась от всего, что считала ненужным, и в том числе от собранной мужем коллекции индейских древностей и чучел птиц, изготовленных им же собственноручно. Протесты юного Эрнеста не возымели и малейшего отклика. Возможно, и потому… что первые годы его жизни мать предпочитала видеть в нём девочку!
Причины странностей Грейс, порой граничащих с психическими аномалиями, вероятно, таятся в её собственной биографии. В юности она подавала надежды стать незаурядной певицей и даже поехала учиться вокалу в Нью-Йорк, перед этим согласившись стать женой доктора Хемингуэя. Шансы стать примадонной в известном театре у неё действительно были, так как после занятий ей предложили контракт на выступления в Метрополитен-опере. Девушка, однако же, наступила на горло собственной песне и всё же вышла за начинающего врача из иллинойской глубинки.
Современные феминистки могут всплеснуть руками от такого «реприманда неожиданного», полагая, что карьера превыше всего, а рукой и сердцем молодого избранника можно и пренебречь.
В чужие души не заглянешь, но можно предположить, что на спорный по современным меркам поступок её, кроме любви, подвигли нравы родного городка, известного соседним территориям чинным религиозным благополучием, пуританской строгостью нравов и запредельным консерватизмом!..
Американский биограф Хемингуэя насчитал в Оук-Парке девять (!) общин различных протестантских конфессий, притом каждая располагала собственным молельным домом или церковью. Чикагцы называли обитателей городка The Saints, что переводится на русский в нескольких вариантах, среди которых есть и слово «святоши».
Девушке, передумавшей вступить в брак ради выступлений на сцене, оукпаркцы такой вольности вовек не простили бы.
...Отвергнув мечту, Грейс понадеялась вырастить певицей дочь, но на свет появился мальчик! Смириться с таким ударом по самолюбию молодая женщина сразу не смогла и несколько лет упрямо наряжала Эрнеста в платьица, а на обороте одной из подобных фотографий сына написала «Солнечная девочка». Рискну предположить, что в наше время, сплошь и рядом отвергающее кое-где запреты религии и природы, мать будущего нобелевского лауреата могла додуматься и до смены ребёнку пола!
К счастью, о таких крайностях в начале прошлого века ещё никто в здравом уме не помышлял и Эрнест отделался ненавидимыми им уроками игры на виолончели. Не из стремления ли избавиться от подобного материнского прессинга юноша стал завсегдатаем боксёрской школы, потом презрел родительское неудовольствие и подался в репортёры, благо что в Чикаго хватало новостей на любой вкус?
Потом разразилась война, названная позднее Первой мировой, и Эрнеста, уже почувствовавшего вкус свободной жизни, потянуло на европейские поля брани. Он и догадываться тогда не мог и скорее всего не смел, что далёкая от благополучной Америки бойня выдаст ему запас впечатлений, которые вкупе с талантом и работоспособностью выведут его в первые ряды мировой литературы и в фактические, пусть и неформальные лидеры тех, кого Гертруда Стайн назвала потерянным поколением.
На войну он отправился отнюдь не по призыву, а по собственной воле. Трудно удержаться от мысли, что на это решение тоже повлияли не вполне остывшие детские воспоминания о не вполне ординарном, хотя и благополучном, даже завидном для множества малышей детстве. Но увлечение боксом даром не прошло. Медкомиссия сразу выяснила, что претендент на солдатскую форму почти не видит левым глазом. Эрнест не смиряется и всё же отплывает в Европу в составе миссии Красного Креста.
О дальнейшем он рассказал в романе «Прощай, оружие». Его литературного героя итальянцы едва не поставили к стенке, обвинив во всех военных грехах после проигранного австрийцам сражения. В реальности же Хемингуэй отделался тяжелейшим ранением, едва не обрекшим его на костыли и на инвалидную коляску.
...«Зарево», о котором не без кокетства писал Бальмонт, оказалось для него смертельно опасным, но всё же не убийственным. А книга, которая никогда не появилась бы на свет без испытаний на жизнелюбие и на силу духа, постигших его в Италии, открыла ему врата в желанный для любого литератора мир кинематографа.
Световые когти Голливуда
Кино ринулось осваивать прозу Хемингуэя с пылкостью неофита, торопливо взявшегося осваивать нечто, внезапно открывшееся. Относительно новое ещё ко времени хемингуэевского дебюта в литературе, но стремительно мужавшее искусство плёнки и её проекции на экран стремилось не выпускать из своих световых когтей ни одной примечательной литературной новинки.
«Прощай оружие» экранизировали дважды. Рассказ «Убийцы» удостоился внимания продюсеров столько же раз, притом в одной из киноверсий поучаствовал… Рональд Рейган, после этого фильма простившийся с кинокарьерой и в конце концов выбившийся в президенты США. Рыбака Сантьяго в «Старике и море» сыгрыл сначала Спенсер Треси, потом Энтони Куин. Ава Гарднер появилась в первом фильме по «Убийцам» (1946 год), в «Снегах Килиманджаро» и во «Фьесте». Грегори Пек – в «Деле Макомбера» и опять же в «Снегах…». Одним из последних, а может быть, и последним фильмом кинохемингуэеады стала экранизация опубликованного посмертно романа «Острова в океане» с Джорджем Скоттом в главной роли.
...На идею экранизировать первый роман Хемингуэя «Прощай, оружие» продюсеров сподвиг успех киноверсии ремарковского дебюта «На Западном фронте без перемен», снятой Льюисом Майльстоуном. Впрочем, Голливуд изменил бы себе, если бы не подстраховался от напрашивавшихся зрительских укоров в мрачности показанного. Хотя… что вообще может быть жизнерадостного в отображении ужасов всемирной бойни в уюте кинозалов? Тем не менее на калифорнийской, ещё не ставшей всемирной «фабрике грёз» исхитрились одновременно с напоминающей первоисточник лентой выпустить в прокат вариант, в котором героиня остаётся в живых.
Хемингуэй был этой нахальной вольностью весьма недоволен, но его протесты так и остались гласом вопиющего в мире кинокамер, павильонов и туалетов кинозвёзд. Зато уже известный, но пока что не вызывавший сенсационный восторг поклонниц и поклонников Гэри Купер своей трактовкой образа героя – фактически alter ego автора романа – недовольства прозаика не вызвал и сподвиг через десяток лет подсказать режиссёру Вуду пригласить Купера при экранизации книги «По ком звонит колокол», ставшей, пожалуй, самой удачной попыткой обращения кинематографистов к опять же вершинному достижению
Хемингуэя-романиста.
Этот фильм примечателен для нас не только блистательным дуэтом Купера и Инрид Бергман. Титры фильма буквально пестрят именами русских по происхождению актёров, притом многие из них прошли школу Художественного театра. Владимир Соколов, многим запомнившийся по маленькой, но эффектной роли старейшины изнывающей от гнёта бандитов деревни в «Великолепной семерке», играл проводника Ансельмо. В крохотной, но запоминающейся роли гибнущего в самом начале ленты минёра Кашкина выступил Фёдор Шаляпин-младший – сын великого певца. Кстати сказать, в романе этого действующего лица вообще нет. Не исключено, что Хемингуэй сам подсказал сценаристу наделить персонаж фамилией своего советского переводчика и многолетнего партнёра по переписке.
...Не повезло со съёмками Константину Шэйну (дяде советского и российского актёра Валентина Никулина). Ему режиссёр и продюсер Сэм Вуд поручил поначалу роль Каркова, прототипом которого и в фильме, и в романе был знаменитый в довоенное время журналист Михаил Кольцов. Сыграть-то Шэйн сыграл, но этот персонаж из окончательного варианта улетучился.
Как ни обидно за моё (увы, уходящее) поколение кинозрителей, но из всех упомянутых и неупомянутых экранизаций советскому зрителю доступны были, пожалуй, только «Снега Килиманджаро», нещадно пощипанные тогдашней критикой, и первая версия ленты «Старик и море».
Зато Кольцов не без откровений показан в двух биографических фильмах о Хэме, которые корректируют образ погибшего в сталинскую эпоху журналиста. Оба фильма: и сериал «Хемингуэй», и любовно-биографическая драма «Хемингуэй и Геллхорн» – приоткрывают завесу тайны над тем, кто подавался у нас как просто отважный репортёр. В сериале писатель представляет его своей даме как человека, который каждой ночью звонит Сталину. В другом фильме Кольцова прямо обвиняют в причастности к похищению одного из вождей испанских анархистов… К кадрам, живописующим предотвращение Кольцовым дуэли советского генерала с приревновавшим военного советника к своей поклоннице испанцем, можно отнестись со снисходительной иронией. Сходного отношения вполне заслуживает и эпизод, в котором наш образцово-показательный публицист пишет статью для «Правды», отхлёбывая нечто явно не безалкогольное из спрятанной под столом бутылки. А вот сюжетная линия, посвящённая прямому вмешательству автора «Испанского дневника» в события, вполне похожа на неполную, но всё же правду.
Если бы Кольцов уцелел на Родине после испанской командировки, то наверняка мог оставить интереснейшие воспоминания о Хемингуэе. Хотя как знать… может, он всё же написал что-то, ещё покоящееся в архивах...
И непременный портрет на стене
Фильм «По ком звонит колокол» в СССР не показали, если не считать нескольких сеансов в легендарном кинотеатре «Иллюзион». Книгу же выпустили только в шестидесятые годы, когда появилась цензурированная, но всё же передающая содержание и настроение автора публикация в единственном в СССР собрании сочинений Папы Хэма. Лично мне с чтением полузапрещённого из-за упоминания нелицеприятных страниц гражданской войны за Пиренеями повезло задолго до выхода этого четырёхтомника.
Перевод романа собрался было напечатать алмаатинский литературный журнал «Простор», славившийся в ту пору смелым предоставлением страниц многим явлениям поэзии и прозы, не пропущенным цензурой в столицах. Рукопись пошла по рукам и попала к моей университетской наставнице по зарубежной литературе Фаине Ивановне Стекловой, которая после службы в дивизионной разведке во время войны мало чего боялась и отважно знакомила студентов с тем, что в библиотеках отсутствовало!
...Неполная доступность творческого наследия Хемингуэя ничуть не повлияла на формирование в рядах интеллигенции и богемы чего-то вроде культа писателя. Каждый искал в нём что-то своё. Кого-то привлекало противодействие судьбе, кто-то восторгался описаниями корриды или охоты… Знаменитые этим «Зелёные холмы Африки», напротив, вызвали крайне резкое неприятие у Леонида Леонова. А обладательница множества конькобежных медалей Инга Артамонова в посмертно вышедшей книжке «Учусь ходить по земле» назвала повесть «За рекой, в тени деревьев» сентиментальной, упомянув, что читала её, отдыхая перед ответственными стартами…
Некоторые вообще не утруждали себя чтением, довольствуясь любованием ликом писателя на стене или на книжной полке.
Примерно полвека назад в ленинградском универмаге «Гостиный Двор» был отдельчик, где торговали портретами знаменитостей прошлого и настоящего. Открывал же этот звёздный ряд заметно выдвинутый вперёд портрет Хемингуэя. На моих глазах эту пиратскую фотокопию купило и унесло с собой по меньшей мере человека четыре. За всех судить не берусь, но просмотрев несколько десятков шедевров Юсупа Карша, я подумал, что только у Хемингуэя на снимках неподдельно живые глаза. Что из того, что главные свершения позади, а о романе «Острова в океане», над которым он втайне работал, при жизни писателя мало кто знал...