Петербургская писательница и почётный гражданин Адмиралтейского района Татьяна Соловьёва блокаду Ленинграда пережила ребёнком, от неминуемой голодной смерти её спасла эвакуация по льду Ладожского озера. Сегодня Татьяна Алексеевна живёт на набережной Адмиралтейского канала, каждый день смотрит из окна на нарядный парк Новой Голландии, на беспечно гуляющих по его дорожкам людей, слышит весёлую музыку, доносящуюся с катка… В годы Великой Отечественной она видела из окна своей комнаты совсем другие картины…
Эти воспоминания я написала впервые, хотя после окончания войны прошло уже много лет. Я издала немало книг и понимала, что нужно рассказать и о блокаде, но каждый раз, как я садилась за компьютер и начинала вспоминать своё детство, не могла сдержать нахлынувших чувств. И уходила от прошлого…
До войны мы жили в большой коммунальной квартире из восьми комнат. В каждой комнате проживала семья. На всех её обитателей имелся один туалет. Можно представить, что происходило около уборной по утрам! Но тогда я думала, что так живут все горожане.
Когда началась война, в квартире осталось лишь пять семей, в которых было четверо детей. Причём все дети были одного возраста. Вскоре две семьи с детьми уехали из города. В двух комнатах жили женщины, у которых мужья ушли на фронт. В одной, самой большой комнате этой квартиры проживали: мама, мы – двойняшки – я и мой брат, бабушка и дедушка – родители мамы.
Наш папа ушёл на фронт добровольцем. В моей памяти сохранилось воспоминание, как его вдруг не стало. Мы спали на железных кроватках, у которых были завинчивающиеся шары. Однажды, когда я проснулась, у моей кроватки вместо шаров были примотаны любимые нами леденцы – петушки. Я очень обрадовалась этому. Но мама с заплаканными глазами сказала, что это прощальный подарок папы, который, пока мы спали, ушёл на фронт…
Запасы еды скоро кончились
В первые дни блокады, пока ещё оставались кое-какие запасы еды, всё шло по заведённому порядку. Но запасы очень скоро закончились, наступило голодное время, к которому прибавились большие холода. К нам переехали родители папы и родная сестра мамы. Мы разместились в нашей большой комнате, так как решили, что вместе жить теплее. В один из дней родители папы пошли взять какие-то вещи из своей квартиры и посмотреть, нет ли по их адресу писем от сына. Мы долго ждали, но их всё не было. Наша вторая бабушка пошла узнать, что же случилось. Когда она подошла к их дому, то увидела вместо него кучу кирпичей и прочего мусора. Она поняла, что, когда родственники находились в доме, туда попала бомба и пожилые люди оказались под грудой камней...
Потом от голода умерла сестра мамы, которой прочили большое будущее, потому что у неё был замечательный голос – бархатное меццо-сопрано. Мне запомнились её большие карие, почему-то всегда грустные глаза. Она умерла во сне. Перед глазами стоит картина – когда я проснулась, то, взглянув на свою красивую тетю, увидела её бледное лицо, по которому бегали вши.
Затем умер дедушка. Одна за другой ушли одинокие женщины, остававшиеся жить в своих комнатах нашей квартиры. Их трупы вывезли какие-то незнакомые люди. Пока оставалась в живых одна из наших бабушек, мама работала и приносила что-то из еды.
Однажды она принесла клейстер. Бабушка обрадовалась и сварила из него суп. И, пока мы его ели, внезапно к нам нагрянули проверяющие с завода, где работала мама. Очевидно, кто-то увидел, как она прятала клейстер, и доложил об этом. Мама испугалась – за это полагался расстрел. Но когда проверяющие увидели двух маленьких голодных детей, жадно уплетающих суп из клея, они сделали вид, что ничего не заметили. И ушли. Проверяющие люди нас пожалели, но больше мама не приносила ничего. Вскоре умерла бабушка, и мы – я и брат – остались с мамой.
Останавливаться было запрещено
Маме нужно было ходить на завод, где она работала на станке, хотя являлась дипломированным специалистом в области химии. Мы, четырёхлетние, оставались одни в большой коммунальной квартире. Всё время хотелось есть, и мы всё искали какой-либо еды. В один из дней мама пришла с работы и не узнала нас. Мы были с ног до головы в чёрной саже, так как от голода залезли в печку и съели из неё всю золу.
Пришло время, когда мы уже от голода не могли вставать. И тут нам повезло: на маминой работе подошла очередь к эвакуации. На помощь маме выделили двух женщин, которые помогли собраться и повезли нас на санках к машине.
Машина была с закрытым верхом и вся нагружена людьми. Мы были последними, кто в неё влез. От людей шло тепло. Мы отогревались и находились в каком-то полузабытьи. Не помню, как мы тронулись, но, когда оказались на замёрзшем Ладожском озере, я пришла в себя от неестественной тишины. Люди боялись разговаривать, им казалось, что от этого машина свалится в воду, – мы уезжали в начале марта, когда уже лёд был не такой надёжный. Не помню, сколько времени мы находились в таком состоянии, но вдруг кто-то воскликнул, что нужно остановиться и взять со льда мокрых детей. Но останавливаться было запрещено, так как машина могла провалиться, да и мест в ней не было. Я через дырочку видела этих мокрых замерзающих одиноких мальчишек, которым удалось выбраться из едущей впереди машины, ушедшей под лёд. Не знаю, что с ними дальше случилось, но в моей памяти они сохранились до сих пор. Иногда они снятся мне по ночам....
Смерть от еды
От тишины и страха за жизнь мне казалось, что время шло очень медленно. Когда мы всё же добрались до берега, незнакомые люди нас стали пересаживать в «теплушки» – как тогда называли тёплые вагоны поезда. Поскольку мы не ходили, нас определили на верхние полки. Очевидно, мы дошли уже до высшей стадии истощения, так как уже не хотелось ни есть, ни пить – только спать. Но спать не дала мама. Она достала воды и напоила нас. В руках у неё оказались ломтики чёрствого хлеба. По маленькому кусочку она засунула нам их в рот, и только тогда мы как бы пришли в сознание. То, что я увидела, заставило меня заплакать.
В дверях теплушки стоял военный с ружьём и отгонял людей, пришедших с хлебом, которые, узнав, что здесь находятся вырвавшиеся из блокады ленинградцы, пришли к поезду с хлебом, картошкой и другой давно не виданной нами едой. Маленький кусочек был рассосан и проглочен. Захотелось ещё. Я заплакала, видя хлеб и невозможность его достать. Только потом мне объяснили, что первые приехавшие из Ленинграда люди, увидев еду, набрасывались на неё и тут же умирали от заворота кишок. Тогда местные власти обратились к военным, и те выделили солдат для того, чтобы оградить голодных прибывающих из осаждённого города людей…
Замечательный салют
Так мы оказались в Куйбышеве, где постепенно приходили в себя. Самым любимым блюдом были картофельные котлеты. Ещё очень запомнился день, когда мы возвратились в Ленинград в 1944 году. Всё было необычно: и пологая каменная лестница, по которой мы поднимались, и огромная комната с большими окнами. В окна я часто видела пленных немцев, которые проходили мимо нашего дома. Их выводили на работу по восстановлению разрушенных зданий...
Но ярче всего в памяти возникает замечательный салют по поводу Победы. Это было настоящее всеобщее чувство восторга от свершившегося события. Потому и салют, проходивший над Невой, казался каким-то волшебством. Затаив дыхание мы считали каждый залп и любовались разноцветной россыпью огней. Тот салют навсегда остался одним из самых ярких и запоминающихся моментов.
Но потом наступила повседневная жизнь. У всех она протекала по-разному. Сегодня я понимаю, как искалечили война и блокада моё детство и юность. Я не знала, что такое мужчина в семье. Папу не помнила. Мама работала по специальности химиком-экономистом. Её зарплата была небольшая. В моих воспоминаниях не сохранилось игрушек. Денег едва хватало только на еду...