Николай ПОПКОВ-ГЛИНСКИЙ, кинорежиссёр, спецкор «ЛГ» с 1987 по 1990 год
Шёл 1987 год. Самая читаемая газета тогда была – «Литературная». Её журналисты из отдела коммунистического воспитания – Ваксберг, Борин, Щекочихин, Чайковская, Гамаюнов – из номера в номер подвергали сомнению принципы этого самого воспитания.
Жду каждую среду – день выхода газеты, как праздника. Но вот читаю статью, с выводами которой не согласен. Возмущённый, являюсь в редакцию. Автор статьи – Игорь Гамаюнов, он же заведующий этим отделом (вскоре переименованным в отдел морали и права), спрашивает, могу ли я изложить свои эмоции на бумаге. «Да», – легкомысленно отвечаю. К тому времени у меня, правда, был небольшой опыт изложения своих мыслей: в журнале «Юность» безуспешно дожидалась публикации моя повесть (вышедшая потом в «Нашем современнике»). Что-то оформилось и на этот раз. Прочитав мой запальчивый текст, Гамаюнов, сверля испытующим взглядом, поинтересовался, не отважился бы я съездить по читательскому письму в командировку. От газеты. Проверить факты. Объяснил: читательских писем много, а корреспондентов не хватает. У меня же, в театре «Современник», где я служил актёром, был отпуск. Ну как не согласиться!
Итак, еду в город Октябрьский, что в Башкирии. В «Литгазету» написал молодой мастер профтехучилища Наиль Хайрулин. Прокурор города завёл на него уголовное дело. Наиль отказывался служить в армии. Заявление по тем временам – неслыханное. Местные многотиражки величали его дезертиром и предателем. Но районный суд оправдал подсудимого, так как на его иждивении была парализованная мать. Несмотря на оправдательный приговор, прокурор города, писал Хайрулин, его преследует. Уже после суда Хайрулина уволили из училища.
В Октябрьском я выяснил: правду написал Хайрулин. Его мать – совсем уже высохшая старушка – много лет назад, во время войны, работала на лесоповале. Теперь обезножила. Помню её настороженный взгляд. На судебное заседание она по состоянию здоровья прийти не смогла, и суд в полном составе прибыл к ней. «Я её слушаю, а сам за Наилем наблюдаю краем глаза, – рассказывал мне при встрече пожилой, многоопытный судья Фаттахов. – Он за ней ухаживал, как профессиональная сиделка. Меня не обманешь».
«Наши ребята в Афгане кровь проливают, а этот тип больной матерью прикрывается!» – твердил мне прокурор города все три дня, что я провёл в прокуратуре, изучая дело Хайрулина. Подвижный, молодой прокурор утомил меня назойливой предупредительностью: «Чайку? Вас подвезти?..» Он был уверен в своей грядущей победе: «Я его засажу!» Для меня было внове, что представитель закона не боится сломать две жизни: и сына, и матери.
Я не только сделал выписки из несостоявшегося уголовного дела, но и написал статью, в которой поддержал судью Фаттахова. «Оправдательный приговор» – так называлась моя публикация («ЛГ», № 41, 1987 г.). Подобные приговоры в те времена были большой редкостью. Но не только этим запомнился мне мой первый журналистский опыт. У этой командировки было почти детективное продолжение, которое, по разным причинам, обнародовать тогда не удалось.
События же развивались так. «А почему прокурор взъелся на вас?» – спросил я Наиля. «Не только на меня. Вот я вам покажу одно местечко!..»
Я, правда, уже ощущал некоторые странности жизни в Октябрьском. Здесь весть о прибытии столичного корреспондента распространилась молниеносно – на второй же день у дверей моего номера стояла очередь жалобщиков! Оказывается, представителей центральных газет здесь не было много лет. Я выслушал десятки разных историй. И почти каждая пахла нефтью.
В 30-х здесь открыли крупное месторождение. Октябрьский строился под лозунгом «Даёшь второй Баку!». Мечта строителей не сбылась, и построенный город оказался вдали от магистральных дорог. Ближайшая железнодорожная станция – в 30 километрах. Нефть, правда, добывали, но не в планируемых объёмах. Тем не менее, сообщали мне ходоки, сотни тонн её регулярно исчезают. С теми же правдолюбцами, кто пытается прояснить ситуацию, непременно что-то происходит. Несчастный случай. А то и вовсе человек исчезает. Бесследно!
И вот на «жигулёнке» Наиля (ох, как часто поминал эту машину прокурор!) мы отправились в обещанное «местечко». По асфальтированной дороге углубились в лес. Вскоре оставили машину в укромном месте, пошли пешком. Неожиданно открылся вид на трёхэтажный особняк. Сегодня подобные коттеджи – повсюду вокруг больших и малых городов. Тогда же вид роскошного здания на лесной поляне несказанно удивил. Мы нашли лаз в ограждении из колючей проволоки, приблизились к терему. В щелях за закрытыми шторами я разглядел зелёные поля бильярдных столов, пролёты деревянных лестниц, широкие кровати… «Санаторий?» – «Ни за что не догадаетесь, – ответил Наиль. – Банно-прачечный комбинат!» – «То есть?» – «По документам. Фактически же – публичный дом для управленческой верхушки».
Любопытный паренёк оказался этот Хайрулин, достойный особого отношения прокурора.
Вскоре я почувствовал за собой слежку. Ощущение, надо сказать, не из приятных. Кто-то интересовался содержимым моей дорожной сумки, пока меня не было в гостиничном номере. Но записи были со мной постоянно. Ночью прятал их под матрац. Внимательные горничные настойчиво интересовались днём моего отъезда. Я темнил. «Как, уже?!.» – воскликнула администратор, когда я вдруг сообщил о своём отъезде, и куда-то заторопилась.
К раннему московскому поезду из города вывозил меня Наиль на своей машине. По дороге нас догоняет «жигуль», пристраивается сзади и провожает до самого вокзала. На перроне я замечаю трёх крепких парней, косящих в мою сторону. Они садятся в тот же поезд. Трогаемся. Соседу по купе выкладываю: я журналист, везу важные документы, за мной следят, прошу помочь. Мужчина мои записи перекладывает в свой чемодан. Успокоившись, выхожу в тамбур покурить. И вдруг слышу щелчок. Бросаюсь к своему купе, дёргаю ручку, дверь не поддаётся: кто-то закрылся изнутри. Бегу к проводнику: «Ключ!» Возвращаюсь обратно. Но дверь уже открыта.
Попутчик рассказал: вошли двое амбалов, молча, быстро осмотрели купе, перетряхнули мою сумку и так же быстро ушли. В чемодан попутчика не заглядывали. Ехали дальше в жутком напряжении. Мой сосед оставшуюся часть пути пытался развлекать меня рассказами о причудливой жизни в городке Октябрьском. Из него, оказывается, нельзя было позвонить в другой город с домашнего телефона. Только с почты. При разговоре возникало ощущение третьего уха.
В Москве Гамаюнов выслушал длинный мой рассказ. Объяснил: «Литгазета» публикует только то, что можно чем-то подтвердить (документировать!). Сюжет об оправдательном договоре был документирован, на нём я и сосредоточился. А страсти вокруг неучтённых тонн нефти требовали другой – особой! – проверки, до которой тогда дело по многим причинам не дошло.
Да и события в те годы развивались стремительно. По ТВ вскоре стали напрямую транслировать всё, что говорилось на съездах депутатов. Страна двигалась к рыночной экономике, сокрушая старые устои. В этом крушении смешалось всё – и то, что действительно отжило свой век, и то, что романтики-реформаторы намечтали, не до конца осуществив, оставив хватким особям возможность на той же нефти сколотить солидные состояния.
Но, несмотря на разочарования, порождённые «лихими 90-ми», то главное, ради чего писали свои очерки литгазетовцы, состоялось: утаить правду о нашей жизни теперь невозможно.