Одним из приметных событий уходящего года стал скандал, устроенный вокруг учебного пособия по истории России XX века профессоров исторического факультета МГУ А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина («ЛГ», № 37).
По инициативе г-на Сванидзе заседала Общественная палата, в Московском университете появились эмиссары, объяснявшие учёным, что их ждёт за высказанное мнение. Посыпались требования уволить, запретить, лишить права преподавать. Университетских историков объявили врагами, экстремистами, сталинистами… Происходящее сразу нарекли «делом историков» и «делом русских профессоров» по аналогии с известным «Академическим делом» в конце 20-х годов прошлого века и разгромом исторической «школы Покровского» в 30-х.
С самого начала травли было ясно, что речь идёт о политической и пропагандистской кампании, не имеющей ничего общего с научной добросовестностью и компетентностью. Что она направлена против советского периода, который можно, по убеждениям авторов скандала, представлять только в сугубо негативном ключе.
То есть можно смело говорить о покушении на свободу слова и мысли, желании установить свою монополию на истину, осуществить административное давление на научный поиск, превратить научные проблемы в межнациональный конфликт, подчинить историю политике, очертить круг запретных тем, которых касаться вообще запрещено. И всё это под безапелляционные утверждения, что историческая наука советской эпохи целиком основана на мифах и никакой ценности не имеет.
О судьбе советской истории, положении исторической науки «ЛГ» беседует со старшим научным сотрудником Института российской истории РАН, доктором исторических наук Любовью СИДОРОВОЙ.
– Любовь Алексеевна, давайте прежде напомним читателям о Михаиле Николаевиче Покровском, которого считают основоположником советской исторической науки.
– Покровский занимал в исторической науке уникальное положение: по возрасту, по происхождению, по образованию он должен был бы относиться к поколению историков «старой школы», дореволюционной, однако он стал лидером «красной профессуры», оказавшись вне своего круга.
Но сначала его путь в науке был весьма традиционным: он окончил историко-филологический факультет Московского университета, причём был оставлен для приготовления к профессорскому званию сразу по двум кафедрам – отечественной истории и всеобщей. Его учителями были блестящие В.О. Ключевский и П.Г. Виноградов. На мой взгляд, вообще историки разделяются на любителей фактов и сторонников теоретических построений. Покровский – яркий пример приверженца теоретических построений, отсюда – и определённая поверхностность и противоречивость его конструкций.
Поскольку Покровский был человеком творческим, восприимчивым, то и его политические пристрастия, оказавшие влияние на научный метод, были подвижны. До того момента, как он окончательно примкнул к большевистскому крылу РСДРП, он пробовал себя в различных политических течениях. Ему нравилась сама деятельность, сам процесс революционной борьбы. Диссертацию он так и не защитил и с активной преподавательской и научной деятельности переключился на деятельность политическую. В его первом пятитомном фундаментальном труде «Русская история с древнейших времён» в основу положена марксистская концепция общественно-экономических формаций. В этот момент Покровский уже сформировал основные составляющие своего исторического анализа.
– В чём же заключалась их новизна?
– Покровский был одним из первых историков, представлявших историю страны как смену общественно-экономических формаций. Двигателями исторического развития страны он считал социально-экономические процессы, а не развитие государства и личности. Естественно, что огромную роль в своих работах, основанных на марксистском понимании законов развития общества, он отводил классовой борьбе. С именем Покровского обычно связывают определение истории как политики, опрокинутой в прошлое. Такой подход позволял «доставать» из глубин истории те факты, те знания, которые «играли на руку» текущим конъюнктурным потребностям.
Одной из наиболее критикуемых оппонентами позиций было категорическое неприятие роли личности в истории. Личность по Покровскому – производная от социально-экономических условий. Например, популярной была его фраза «торговый капитал в шапке Мономаха». Для представления монархов, государственных и церковных деятелей, полководцев и других, прежде авторитетных, персон отечественной истории в уничижительном свете Покровский не жалел «изобразительных средств». К примеру, Петра I он называл «сифилитиком», разложившимся человеком. Такой взгляд был в пику государственной школе, то есть школе его учителей, которые считали личность монарха ведущей в развитии страны. Досталось от Покровского и многим деятелям культуры и искусства: например, Чехова он называл «нытиком», Чайковского – «хлюпиком». Школа Покровского с большим рвением отрицала национальные традиции, национальную самобытность России, критиковала царизм, «великорусский патриотизм и шовинизм». После развенчания Покровского историки «старой школы» с большим удовлетворением отмечали, что они теперь могут вернуть историческим именам их подлинное значение.
Со «старой» академической школой он вёл борьбу не на жизнь, а на смерть. Именно Покровский, провозгласивший, что период мирного сожительства с буржуазной наукой «изжит до конца», стал одним из инициаторов так называемого «Академического дела», в результате которого «старая профессура» подверглась репрессиям. По сути, он предал своих учителей и товарищей по академической науке.
Он был аутсайдером в своём кругу. Вероятно, именно по этой причине он был так одержим мыслью о выращивании интеллигенции нового типа, которая смотрела бы на него «снизу вверх». И некоторые его работы тоже написаны «в пику» либо «в ответ на…».
– Так что же получается, что и свою концепцию исторического анализа отчасти он создавал «вопреки»?
– Лишь отчасти. Существовали и объективные причины: на рубеже XIX–XX веков вообще возникла некоторая неудовлетворённость состоянием исторической науки. Было ощущение того, что она не отвечает на многие вопросы, на которые должна была бы ответить. Покровский предложил свою концепцию в исторической науке, которая была достаточно эклектична, и её справедливо критиковали за «несостыковки». Но, с другой стороны, в науке важны любые подходы, и то, что Покровский занялся созданием собственного взгляда на историю, заслуживает уважения.
Тогда в науке в целом господствовал позитивистский подход, а Покровский предложил своё прочтение истории, основанное на марксистских постулатах. И в этом ничего плохого нет, – хорошо, когда в историческую науку вносят какие-то новые идеи и на их основании разрабатываются новые подходы к историческому прошлому. Плохо, когда они признаются единственно правильными. Кстати, сам он надеялся, что «историки следующего поколения… сумеют, вероятно, понять и объяснить историческую неизбежность этих противоречий… Они признают, что уж кому-кому, а нам, работавшим в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в строку… что, благодаря нам, им есть с чего начать».
– Возможен ли в принципе беспристрастный ретроспективный взгляд на страну, государственных деятелей, события и явления?
– Отвечу так: к нему надо стремиться и стараться избегать той односторонности, которую исследователь сам осознаёт. Ведь всем нам положен предел – по уровню профессиональной подготовки, по ситуации вокруг и так далее. Кстати, любимая ученица Покровского Анна Михайловна Панкратова, говоря о субъективном и объективном подходе к историческому прочтению событий и фактов, отмечала, что они (то есть представители школы Покровского), конечно, «прикрашивали» историю, считая это своим партийным долгом.
– Давайте поподробнее остановимся на «школе Покровского». Что следует понимать под этим словосочетанием?
– Во-первых, «школа Покровского», взятая в кавычки, – это выражение негативного отношения к ученикам Покровского, когда их обвиняли в «вульгаризаторском», «антимарксистском» подходе к истории страны. Второе значение, которое используется в современной исторической науке, – это название исторической школы, которая начиналась с Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова и Института красной профессуры, в котором Покровский был ректором. Поступали туда молодые активные члены партии, имевшие стаж партийной работы и направление от партийной организации. Уровень образования не имел приоритетного значения, главной целью был поиск молодых проверенных людей, которые хотели бы самоотверженно заниматься историей своей страны. К слову, многие из выпускников ИКП – большие имена в советской исторической науке. Они с огромным энтузиазмом занимались историей России, но, к сожалению, марксистская парадигма, которая их увлекла, одновременно их и ограничила.
– Они как учёные-исследователи ощущали эти рамки?
– Конечно, ощущали. Более того, те из них, кто был действительно исследователем, проявляли некоторую двойственность, которая возникала при всех переломных моментах. Хрущёвскую «оттепель», например, они встретили не как что-то ломающее, а, напротив, с радостью – как возвращение к своему творческому старту в науке. Напомню, что в начале двадцатых годов ещё было относительно мирное сосуществование разных методологических построений в науке. Продолжала существовать «старая школа», а марксистское направление ещё только становилось, развивалось и было достаточно творческим – в школе Покровского допускались полемика, дискуссии и даже небольшая критика в адрес «мэтра». Со второй половины 1920-х гг. и особенно после так называемого «Академического дела», конечно, ситуация резко изменилась – взгляды Покровского уже приравнивались к официальным, его авторитет был непререкаем… Вероятно, есть закономерность в развитии любой идеи, когда на определённом этапе из творческой фазы она переходит в форму некоего монумента, коснеет, становится догмой.
– Понимал ли сам Покровский эту опасность?
– Думаю, что понимал. Недаром ведь он в последние годы жизни периодически возвращался к своим теориям, пересматривал их: «реабилитировал» сферу производства, пересмотрел свою формулу «торгового капитализма» и так далее. Покровский, как к нему ни относись, фигура – фигура огромная, значимая. Он – учёный, определивший развитие советской исторической науки до середины тридцатых годов, то есть до того момента, когда был осуществлён переход к другим идеологическим координатам.
– Речь о середине 1930-х годов, когда началась кампания по дискредитации его исторического наследия и репрессии его учеников…
– Это произошло в силу волевого решения руководства страны, прежде всего Сталина. Репрессии сильно ударили по выпускникам ИКП. В этот момент положение в исторической науке было переломным: «красная профессура» отправилась в изгнание, но начали возвращаться из ссылок фигуранты «Академического дела», на которых лежал отпечаток ужаса пережитого. Понимание того, что слово, научное слово может оказаться решающим в личной судьбе, делало из историков цензоров – цензоров самих себя. А это, как известно, самая сильная цензура. Это понимали и ученики Покровского, многие из которых просто отказались от своего учителя. Кто-то смог чудом уцелеть, но таким людям всё равно пришлось доказывать свою верность новому идеологическому курсу страны. Однако все, кто остался в науке, были преданы ей фанатично. Так смог воспитать их Покровский, и они это не раз подчёркивали.
– Подобное поведение связано только со страхом перед репрессиями либо сама идеология школы Покровского подразумевала некоторую «гибкость» взглядов?
– Так же как и в «прикрашивании» исторических фактов, в этой «гибкости» историки видели проявление партийности, верности курсу партии – если партия меняла свою точку зрения, они меняли свою точку зрения вместе с партией.
– Покровский умер ещё в зените славы и могущества…
– Да, урна с его прахом была с почестями захоронена в Кремлёвской стене. Но в конце своей жизни он писал, что «чувствует себя ушедшим».
– С чего началась кампания по дискредитации идей Покровского?
– В середине тридцатых годов в стране наступила определённая стабилизация, что повлекло за собой изменения и в советской исторической науке. Требованием времени был и переход от идеологии коммунистического мессианства («даёшь мировую революцию!») и пролетарского интернационализма к советскому патриотизму. Как говорил Сталин, надо посмотреть внутрь страны. Покровский оказался не у дел с неприятием русской исторической науки, признававшей приоритет государства и роли личности в истории.
Поводом для начала кампании против «школы Покровского» стала подготовка нового школьного учебника истории, предпринятая в соответствии с Постановлением СНК о преподавании гражданской истории 1934 г. Продолжила кампанию публикация статей о преподавании истории в ведущих периодических изданиях страны. Её апофеозом стала публикация в 1939–1940 годах сборников «Против исторической концепции М.Н. Покровского» и «Против антимарксистской концепции М.Н. Покровского».
Кампания критики «школы Покровского» проходила на фоне развернувшихся в середине 1930-х годов репрессий, которые не могли не затронуть учеников Покровского. Последние были не только «красными профессорами», но и старыми партийными работниками. Сталин, убирая своих бывших соратников по партии, прекрасно понимал, что он для них – один из них, первый среди равных. Ему нужно было остаться одному, чтобы почувствовать своё величие. Покровский, прошедший тот же путь революционной борьбы, что и Сталин, особого пиетета к нему не питал – и Сталин понимал это тоже. Но ведь подобным же образом и сам Покровский расправлялся со «старой профессурой», которая помнила его до взлёта к вершинам советской исторической науки. Кроме того, уже вышел в свет «Краткий курс истории ВКП (б)», который и должен был стать главной исторической книгой страны.
– Сталин действительно написал её сам?
– Сталин был одним из её авторов и основным редактором. «Краткий курс» написан так, что ровесники той эпохи до сих пор помнят эти чеканные, невероятно логичные формулировки наизусть. Все сталинские истины «отлиты» в короткие, ёмкие формы. Они легко воспринимались и какими-то блоками входили в сознание. Мне кажется, что освобождение от «Краткого курса» шло очень сложно: историки даже не вполне осознавали, как прочно вошли эти «блоки» в их сознание, – как будто сами собой.
– В чём обвиняли Покровского, кроме того, что его исторический взгляд не актуален?
– Покровскому вспомнили всё, начиная от его идеологических уклонов от большевизма, и «вульгарный социологизм», и «антимарксизм», и «антипатриотизм», и тому подобное. «Школу Покровского» объявили «базой вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи его вредных антиленинских исторических концепций». Учебники Покровского и его книги изымались из библиотек, а «красная профессура», как мы уже говорили, ушла вслед за опальными академиками «старой школы».
– Преподавание истории возобновилось сразу после «развенчания» идей Покровского?
– Эти процессы проходили практически параллельно. Однако возвращение к преподаванию гражданской истории не означало уменьшение политизации советской исторической науки.
– Наверно, так и будет всегда…
– В этом сложность как исторической науки, так и преподавания истории. Ещё в XVIII веке историк Г.Ф. Миллер писал, что участь историографа чрезвычайно сложна: чтобы быть беспристрастным, он должен быть без веры, без отечества, без государя.
– То есть прав был Покровский: «История есть политика, опрокинутая в прошлое»?
– Эта формула Покровского, или приписываемая ему, отражает очевидную закономерность: как только мы переживаем переломный момент, то тут же начинаем искать аналогии в истории. Помните, у Экклезиаста: «Не верь тому, кто говорит, что это новое. Это было в веках, бывших прежде нас». Это христианская или даже общегуманитарная традиция. «История есть наставница жизни», говорили древние. Покровский как историк прекрасно понимал, что революционные события в России были вызваны отнюдь не экономической ситуацией – это был акт политический, поэтому в его творчестве политический фактор играет такую огромную роль. Кстати, Е.В. Тарле, историк «старой школы», с огромным интересом изучал Великую французскую революцию. Его занимала та же возможность поиска аналогий, чтобы понять закономерность революционных событий 1917 г. Но у Покровского этот поиск очень прямолинейный, я бы сказала, схоластический. Возможно, это связано с его особенностями как исследователя.
– Когда вновь возник интерес к работам Покровского и к его школе?
– Интерес к наследию Покровского и к его школе начался в годы «оттепели» начиная с середины 1950-х годов. Прежде всего вернулось имя Покровского – с него были сняты обвинения в «антиленинском» прочтении истории и так далее. Покровский как исследователь был восстановлен в правах, но его концепция осталась уже в прошлом. Очередной всплеск интереса к его личности и творчеству пришёлся на горбачёвскую перестройку, которая как бы подхватила эстафету незавершённой «оттепели» 1950-х годов.
– Мне показалась очень интересной и несвойственной «всё знающему» Покровскому его фраза: «Цель истории – социализм, но что после – мы не знаем». Он не верил в утопии?
– У Покровского вообще есть очень правильная идея о том, что есть процессы завершённые и незавершённые. О завершённых процессах судить можно с достаточной степенью определённости, а выводы о незавершённых процессах настолько шатки, что мы можем только предполагать.
– Можем ли мы предположить, к какому периоду отечественной истории в ближайшее время мы будем испытывать повышенный интерес, ища аналогии и исторические и политические параллели?
– Прогнозы – дело неблагодарное, но всё же попытаемся. Например, интерес к марксистской исторической мысли есть уже сейчас. Мы «остыли» от прошлых насаждений, когда читали в основном не подлинники классиков марксизма, а комментарии к ним. В начале перестройки мы уже пережили нечто подобное – читали Маркса, Ленина. Потом на двадцать лет забыли об этом. Теперь снова возникает интерес к этому культурному слою. Только надо, чтобы эти возвраты возникали из потребности научного знания, а не из-за сиюминутной конъюнктуры. И не из-под палки.
Вообще жизнь идей – жизнь особая. Раз идея «вошла в оборот», она будет в нём постоянно крутиться – на разных этапах мы будем подходить к ней с разных сторон, и она будет поворачиваться к нам разными сторонами. Можно говорить о многовалентности идеи или явления. Так и с Покровским: осмысление его роли в исторической науке и его концепций на новом витке исторического знания, несомненно, откроет что-то новое в его теориях и подходах. И это – нормально.
И не надо забывать, что Покровский до конца своих дней оставался заместителем наркома просвещения РСФСР и на этом посту сделал очень многое. Он активно внедрял идею всеобщего образования в стране, руководил созданием ликбезов и рабфаков. Люди «низких» социальных слоёв получили возможность не только пойти в науку, но и вообще «подняться», чего без советской власти, возможно, не было бы ещё долгое время. Другое дело, что были введены ограничения на поступления в учебные заведения представителям «эксплуататорских классов», начались трагические процессы эмиграции, когда многие блестящие представители интеллигенции покинули страну… Благодаря Покровскому одними из первых декретов молодой советской власти были декреты об охране памятников искусства и старины, о национализации и систематизации библиотечных, музейных и архивных фондов. Сохранение архивов было тем мостиком, который связывал «красную профессуру» и Покровского со «старой профессурой», которая именно поэтому быстро пошла на контакт с советской властью. Представители «старой школы» самоотверженно работали в архивах, систематизировали фонды и отмечали, что это – огромная заслуга советской власти, ибо они получили в распоряжение бесценные источники, которые раньше в основном находились в частных руках. И самое главное – раньше не было системы хранения и учёта, которая появилась после 1918 года. Другое дело, что потом стали постепенно закрывать архивы, ограничивая доступ, а одновременно с источником стали давать указания, на что исследователю стоит обратить внимание, а что публиковать нельзя.
– И сегодня кое-что, видимо, публиковать нельзя? Я имею в виду нашумевшее «дело» учебного пособия Вдовина и Барсенкова…
– Давайте я зачитаю вам отрывок из «Замечаний по поводу конспекта учебника истории» Сталина, Жданова и Кирова. «Замечания» были написаны как отклик на проект учебника истории. Цитирую: «Мы считаем необходимым коренную переработку конспекта в духе изложенных выше положений. При этом должно быть учтено, что речь идёт о создании учебника (слово «учебника» выделено курсивом), где должно быть взвешено каждое слово и каждое определение в отличие от безответственных журнальных статей, где можно болтать обо всём и как угодно, отвлекаясь от чувства ответственности…»
Безусловно, справедливость в этих словах есть, потому что надо всегда помнить об особой роли учебника – не только образовательной, но и воспитательной. Но в своём научном сообществе – сообществе историков – мы вправе обсуждать всё: и спорное, и болезненное, и трагическое, изучать любые проблемы истории. Однако надо всегда помнить, и «как наше слово отзовётся» в нашем идеологизированном обществе…
– На ваш взгляд, не наблюдается ли сегодня замалчивания достижений советского периода развития нашей страны?
– Было время замалчивания и даже отрицания достижений советского периода в середине 90-х годов прошлого века. Это была однозначно агрессивная позиция: всё советское – плохо. К примеру, советскую историческую науку называли так: феномен советской исторической науки. То есть ей было отказано в научности вообще, – мол, это не история, а некий политико-идеологический феномен. Но сегодня даже многие из тех учёных-историков, которые это утверждали, пересмотрели свою точку зрения. И это нормально, потому что историк, учёный должен развиваться. Сейчас уже более трезвое отношение к советской исторической науке, она заняла своё место в ряду исторических школ и направлений. Наука в любой момент имеет свою творческую и догматическую части. В советский период было огромное количество блестящих исследовательских работ, и одновременно существовали, что называется, «агитки Бедного Демьяна», которые сегодня никому не нужны. Советская историческая наука в целом – это уже предмет изучения современных историографов и историков науки.
– Современные историки придерживаются какой-либо школы? Или у каждого свой взгляд на историю?
– На сегодняшний день нет необходимости коррелировать свои взгляды с позиции той или иной концепции, и это самое большое достижение современности. Историки работают с позиций позитивизма, структурализма и так далее. Кто-то продолжает работать так, как в брежневские времена. Главное – свобода творчества и профессионализм.
Беседу вела
ПОСТСКРИПТУМ. На днях экспертная комиссия учёного совета исторического факультета МГУ вынесла свой вердикт о крамольном учебном пособии. В нём выражена озабоченность тем, что «обсуждение пособия вышло за пределы научной дискуссии, ведётся в плоскости политизированных, ангажированных оценок и в ряде случаев стало инструментом PR-кампаний. И подчёркивается, что традиции университетской автономии и академических свобод исключают преследование учёных за их научные взгляды». Посчитав, что «наравне с научно подтверждёнными фактами в книге используются непроверенные данные», учёный совет посчитал «нецелесообразным использование учебного пособия в учебном процессе при сохранении в нём имеющихся недостатков».
Следует признать, что в сложившейся ситуации историческому сообществу удалось не скатиться к политической кампании. Университет не стал увольнять своих преподавателей, не стал запрещать им заниматься своей профессиональной деятельностью, как того хотели г-н Сванидзе и те, кто за ним.
Но в то же время всем было наглядно продемонстрировано, что эти силы весьма влиятельны и настроены решительно. Поэтому никто не может сегодня утверждать, что у нас нет и не будет закрытых тем, что не восторжествует «генеральная линия», не будет навязываться единый взгляд на историю. Шумно провозглашённая кампания пресловутой «десталинизации общественного сознания» тому подтверждение. Уже звучат призывы к законодательным актам на сей счёт, объявлению преступными целых организаций и учреждений, а значит, и всех, кто в них работал… Политику снова обрушивают на прошлое те, кто ничему так и не научился.
Код для вставки в блог или livejournal.com:
 
Опрокинутая историяОдним из приметных событий уходящего года стал скандал, устроенный вокруг учебного пособия по истории России XX века профессоров исторического факультета МГУ А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина («ЛГ», № 37). |
| КОД ССЫЛКИ: |