, директор Центра международных исследований Института США и Канады:
– Октябрьские дни 1993 года принесли непреодолимый раскол в наше общество. Память не утихнет о тех сотнях невинно погибших, расставшихся с жизнями по вине их президента, который своенравно объявил о роспуске парламента. На мой взгляд, это был сильнейший удар по русской демократии. Несколько таких ударов Россия выдержать просто не может. Она рано или поздно согласится на любой режим, не сопряжённый с танками против парламента.
«Пальба», устроенная тогда телевидением, – это тоже нечто, не сообразующееся ни с каким гуманизмом.
И солдаты, которых воспитывали в духе преданности Отечеству и народу, выполнили преступный приказ, проявили невероятную жестокость именно по отношению к своим соотечественникам.
Это пример того, как можно развязать гражданскую войну, как ни во что не ставить жизни огромного числа сограждан. Ещё это пример того, как высокомерие силы даёт о себе знать, если оно исходит из-за высоких стен…
, президент общественного движения «За новый мировой демократический правопорядок и в поддержку ООН»:
– Когда по телевидению увидел танки, стрелявшие по Белому дому, не поверил своим глазам. Такие картины не воспринимаются глазами учёного, они видятся глазами человеческими, которыми обычно смотрим на мир во всей полноте его красоты и многообразия. Радостно наблюдаем весной прекрасное пробуждение природы, зимой в солнечный день – яркую белизну выпавшего снега…
И вдруг в мирное время пришлось смотреть на то, как российский парламент расстреливали из танков. Поначалу, глядя на экран телевизора, подумал, что перед мной не отражение реальности, а кадры какого-то странного, недавно отснятого кинофильма. За границей я не вполне чувствовал то напряжение в Москве, которое предшествовало кровавой бойне. Считал и считаю: нельзя вести себя так, как будто ты в Берлине Рейхстаг атакуешь, где засели враги нашей Родины, подлежащие уничтожению. В общем, всё это было чрезвычайно печально и трагично. Мало что роняло наш престиж в мире так, как этот расстрел парламента. Невозможно что-либо сказать в оправдание тех, кто прибег к такой силовой акции. Тем более что количество человеческих жертв было очень велико. Причём точную цифру погибших так до сих пор и не назвали. Представьте чувства матерей, отцов, потерявших в те дни своих детей.
Теперь уже как историк могу сказать вполне определённо: это событие войдёт чёрной страницей в нашу летопись.
, гендиректор Совета по национальной стратегии:
– Тем трагическим дням предшествовали очень серьёзные расколы в российском политическом классе и нашем обществе, что бывает нечасто. Иногда общество раскалывается, но политический класс не колется, бывает наоборот. В той ситуации оба раскола, повторюсь, совпали. В частности, вспоминается июль 1993 года, связанный с массовыми протестами против режима Ельцина. И уже тогда было ясно, что добром это не закончится. Мирное разрешение конфликта в то время выглядело весьма сомнительным.
При всём негативе, который сейчас, в дни 15-летия октябрьских событий, выплеснется на Ельцина, предположу: в той ситуации шаги, предпринятые президентом – разгон и разгром Верховного Совета РФ, – представляли собой единственно возможный вариант выхода из политического кризиса. Иначе этот кризис, усиливаясь и расширяясь, стремительно пополз бы в регионы. И тогда мы получили бы великое множество конфликтов на региональном уровне, что автоматически привело бы к гражданской войне.
Я тогда очень внимательно изучал настроения региональных элит. Помню, как их представители нередко звонили мне, тогдашнему председателю исполкома Демпартии России, и спрашивали: что делать? Они все выжидали, чем закончатся события в Москве.
Да, с точки зрения юридической, наверное, действия Ельцина были наверняка нелегитимными. Но вместе с тем мы получили новую Россию с новой Конституцией. Был запущен нормальный избирательный процесс, прошёл референдум, появилась полноценная многопартийность.
, доктор исторических наук:
– В 1991 году распался Советский Союз, и перестройка потерпела поражение. В России от перестроечных времён оставался съезд народных депутатов. Нисколько не обольщаясь относительно его лидеров, можно всё-таки утверждать, что этот Съезд был способен хоть как-то выразить настроения основной массы нашего населения, ибо к 1993 году было очевидно, куда ведут ельцинские реформы. Вот он выразил эти настроения, приняв решение об импичменте президента.
Благословляемый нашей либеральной интеллигенцией, Ельцин ответил на это пушками, огнём и кровью. С этого момента в России и началась полоса уже не только экономического развала, но и полной деморализации и маргинализации народа. «Кровавый октябрь» развязал власти руки. Отныне она уже могла править, не считаясь с мнением «быдла», ограничиваясь лишь манипулированием электоратом на выборах. Стыдно за ту интеллигенцию, которая кричала в октябре 93-го: «Раздавите гадину!» Омерзителен тот российский обыватель, который выгуливал на Арбатском мосту собачек и глазел на пожарище Белого дома. Это было время торжествующего мещанства…
, директор Центра русских исследований Московского гуманитарного университета:
– События октября 1993 года – это взаимопереплетение трёх линий борьбы: одной властной и двух социальных, или, если угодно, классовых.
Ситуация двоевластия 1990–1991 гг. (Россия – Центр, Ельцин–Горбачёв) приглушилась только на время. Уже с середины 1992 г. она приобрела новую форму, начала обостряться и должна была разрешиться победой либо президента (Ельцин и К°), либо парламента (Хасбулатов и К°).
Но дело было не только в борьбе за власть между августовскими победителями 1991 г. Это было и столкновение между персонификаторами двух различных вариантов развития капитализма. Один, воплощавшийся Ельциным и К°, – криминально-олигархический; второй можно условно назвать государственно-корпоративным (что-то вроде русской версии южнокорейских чеболей).
Наконец, третья линия – антикапиталистическая. Её олицетворяли все те, кто в принципе не принял ни антикоммунистический переворот, ни капиталистический выбор, ни разрушение и распад СССР. Эти силы в политике ориентировались на Хасбулатова и К° – кто-то видел в них наименьшее зло, кого-то подкупала государственническая риторика; кроме того, по логике борьбы за власть в этом лагере оказались почти все противники Ельцина и сторонники возвращения к советскому прошлому – при том что реальных шансов на такое возвращение после горбачёвщины, которая была не чем иным, как формой превращения номенклатуры из статусной группы в класс собственников, не было.
Стойкое неприятие капитализма основной массой населения России делало насильственный, криминально-кровавый путь (вплоть до возможности раздачи оружия «браткам» – этим «штурмовикам» постсоветского криминал-капитализма) создания диктатуры квазибуржуазии единственным способом обретения ею классово-собственнических характеристик. В этом плане ельцинский режим мог возникнуть только путём подавления как ростков государственно-корпоративного капитализма, так и антикапиталистического протеста масс. При этом у последних – ирония и трагедия одновременно – не оказалось иных выразителей, кроме представителей государственно-корпоративной модели капитализма.
Перефразируя ленинскую характеристику июльских (1917 г.) событий в Петрограде (взрыв революции и контрреволюции одновременно), можно сказать, что октябрь 1993 г. был взрывом (разумеется, в этом взрыве хватило и провокации, и откровенной глупости) «двуглавого» (a la орёл) капитализма и антикапитализма. Результат известен, но надо учиться на ошибках. За одного битого двух небитых дают.