90 лет назад, 10 октября 1918 г., большевистский Совнарком принял декрет о введении новой орфографии. Из «русского письменного» исчезли твёрдый знак на конце слов, буквы «ять», «фита», «i». Существенно упрощена была грамматика.
Многие из нас уверены, что реформа русской орфографии – порождение революции. На самом деле ещё в относительно идиллическом 1904 году Орфографическая комиссия Императорской академии наук взялась сформулировать предложения по упрощению русского письма. Учёная компания подобралась более чем солидная: Филипп Фортунатов, Алексей Шахматов, Иван Бодуэн де Куртенэ et cetera – крупнейшие лингвисты своего времени. Однако потребовалось восемь лет споров, чтобы в 1912 году вчерне определиться с устранением некоторых букв, коим не имелось звукового соответствия, вроде концевого «ъ» или таких букв-дублетов, как «ять», «ижица», «и десятеричное», «фита». Реформа языка, назревшая в стране, где неграмотным было большинство населения, объяснялась реформаторами так: овладение столь сложной орфографией представляет серьёзную проблему для малокультурных школяров. В связи с этим поэт Вячеслав Иванов задал закономерный вопрос: а должно ли упрощать русский язык в угоду безграмотным? На что министр народного просвещения Временного правительства Мануйлов ответил летом дважды революционного 1917 года распоряжением о постепенном переходе на реформированную орфографию. Захватившие вслед за тем власть большевики уже особо ни с кем не церемонились и ввели новые правила директивно, одновременно и повсеместно. Расколотое гражданской смутой русское общество и тут разделилось во мнениях. «Если я обращу человечество в часы И покажу, как стрелка столетия движется, Неужели из нашей времён полосы Не вылетит война, как ненужная ижица?» – писал Велимир Хлебников, легко перешагнувший в новое время. Напротив, Александр Блок, воспринявший реформу как невосполнимую утрату (кстати, из фамилии поэта исчез «ъ», что обессмыслило зашифрованную цветаевскую строчку: «Имя твоё – пять букв»), записал в дневнике: «Вчера – Зимний дворец <…> Я поднимаю вопрос об орфографии. Главное моё возражение – что она относится к технике творчества, в которую государство не должно вмешиваться. Старых писателей, которые пользовались ятями как одним из средств для выражения своего творчества, надо издавать со старой орфографией». Разумеется, революционная власть к Блоку не прислушалась. Но многие писатели-эмигранты ещё долго сохраняли старую манеру письма как одну из «ниточек», связывавших их с дореволюционной Россией. А между тем большевики в считаные годы добились практически всеобщей грамотности среди населения России, в том числе благодаря разработанной императорскими лингвистами языковой реформе.
Ныне возникающая иной раз на магазинных вывесках дореволюционная орфография воспринимается не более как забавный анахронизм. Высказываемое порой, с оглядкой на Блока, желание видеть сочинения классиков русской литературы позапрошлого века исключительно в старой орфографии, при всех аргументах в пользу подобного эксперимента, едва ли осуществимо. Более того, отмечающая ныне 90-летний юбилей реформированная орфография тоже под угрозой: новояз вырастает, как сорняк, из наступающей, подобно пескам пустыни, сетевой субкультуры.