3 июля ушёл из жизни поэт, критик и публицист, постоянный автор «Литературной газеты» Юрий Чехонадский. С печалью, что этого талантливого человека уже нет на родной земле, предлагаем вниманию читателей цикл стихов Юрия Чехонадского.
Юрий ЧЕХОНАДСКИЙ
***
Охватит холод вдруг: со мной
уже когда-то это было!..
Я был тогда совсем другой,
но так же, так же сердце ныло.
Не здесь я был тогда, не здесь,
и время было не такое,
но та же приходила весть
в уединенье городское.
Она была нехороша,
но, видит Бог, получше этой,
и так же мучилась душа
в каморке бедной до рассвета.
И снова начинался миг,
и снова, словно неживая,
судьба показывала лик,
мне веки с силой поднимая...
***
Такие вот дела...
Закусим удила.
Во рту железа вкус,
и правит праздник трус.
Но коль откроем рот –
опять душа поёт –
и что за звук летит?
и что за смерть грозит?
Но сказаны слова.
А чем душа жива?
О чём она вопит?
Накоплено обид –
пора копилку бить –
опасно их копить.
Куда ты, самолёт?
Зачем ты, пароход?
И конь копытом бьёт –
наверно, в путь зовёт.
Но бледен этот конь –
не тронь его, не тронь!
Поскачем, полетим,
посмотрим, поглядим –
зачем земля сыра?
зачем дыра черна?
Смородина цветёт –
и сладкий плод даёт,
и солнце светит всем –
зачем, скажи, зачем?
***
Солнце – это узел. Нитка – горизонт.
Тихо дремлет море, тих Эвксинский Понт.
Где-то под водою в бесконечном сне
амфоры в ракушках на песчаном дне.
Льётся ночь степями прямо в наш костёр,
а огонь не гаснет – пламя вверх растёт.
Вот звезда упала. Вспомнил. Загадал.
Замирает сердце. Что ты увидал?
Тихо, тихо, тихо. Не нарушить сон.
Видишь? – со вселенной слился горизонт.
Голубые искры. А ожог – в душе.
Тихо спит Овидий в нашем шалаше...
***
Красивых птиц бессмыслен взгляд –
блестящий выкат чёрных бусин...
О чём, о чём они кричат?
Зачем в их криках столько грусти?
И в первый холод сентября,
когда блестят листвы седины,
они кричат – как будто я
навек их слушатель единый.
Но отчего так грустен взгляд,
когда смотрю на эти стаи?
А птицы осени кричат
и всё летят, не улетая...
Мой дед
В Угличе убили ли царевича?
До сих пор в науке нету ясности…
Но одно известно мне доподлинно –
там убили арестанта дедушку.
Может быть, в него и не стреляли там,
может, он не смог работы вынести –
заболел и умер, но подробности
неизвестны, знаю только – в Угличе.
И на то бумага есть казённая.
Но меня тогда на свете не было,
и у деда внуков тоже не было –
сын был и две маленькие дочери.
Вот и всё. Но только – дело странное, –
если вдруг услышу я об Угличе,
вспоминаю прежде о царевиче,
а потом уж – об убитом дедушке...
Копанье гряд
От глины сапоги отмой
и унеси в сарай лопату.
Закончен труд замысловатый –
копанье гряд...
Конец.
Отбой.
Но странно было. Я копал,
но о земле и о картошке
не думал. Комары и мошки
зудели – их не замечал.
О чём же думал я, о чём?
Не вспомнить... Но о чём-то важном,
о том, что на листе бумажном
сказать не сможешь нипочём.
Что можно только ощутить,
так близко видя эту землю.
Она и чувствует, и внемлет,
и ничего не даст забыть...
Внутренний голос
На крыльях могучих я в высь воспарил:
«О жизнь, ты прекрасна, прекрасна!»
А внутренний голос мне проговорил:
«Напрасна! Напрасна! Напрасна!»
«О нет, не напрасна! Я правду искал,
и правда меня окрылила!»
А внутренний голос с издёвкой сказал:
«Как мило! Как мило! Как мило!»
«Не тлел, а горел я, страдал, а не пел,
всё мучило, всё волновало…»
А внутренний голос в ответ прохрипел:
«Как мало! Как мало! Как мало!»
«Послушай, я знаю, что – правда,
что – ложь,
в чём суть человека земная,
послушай меня, ты, наверно, поймёшь,
что я очень многое знаю».
«Всё это, – сказал он, – скорлупки яйца
не стоит, а ты уж ликуешь,
и с глупым каким выраженьем лица,
фальшивя, в фанфары ты дуешь».
«Прочь, внутренний голос, уймись!
Не хочу!
Исчезни, исчадие ада!»
И тут же ему, образумясь, кричу:
«Не надо! Не надо! Не надо!»
Космонавту
Отплыв от берега Земли
туда, где дрогнет дух смущённый,
увидишь близкие огни
галактик, вкруг тебя сгущённых.
Откроет звёздный океан
тебе мучительные тайны,
введёт в сомненье и обман,
одарит мыслью чрезвычайной.
Покажет то, что не вместишь
в сознанье...
Чувством новым полный,
что помнишь ты, о чём грустишь,
когда плывёшь средь звёзд безмолвных?
Отплыв от берега Земли
тем, кто остался там, далёко,
ты обязательно внемли,
тогда не будет одиноко...
***
И я вкусил немного власти,
и мне тогда несли на стол
на подпись что-то, но, по счастью,
я вкус во власти не нашёл.
Не мог давать я указанья,
и строго требовать не мог,
и не сумел вместить в сознанье,
что я хоть маленький – но бог!
Нет, власть иметь – худое дело,
оно хмельнее, чем вино,–
и вдруг почувствуешь – не тело,
а душу вытравит оно.
Просил... Ну выдумать ли лучше!
И надо мной глумились всласть,
почуя, что песком сыпучим
из рук моих уходит власть.
И вот уже её не стало,
но много-много дней подряд
во мне её пылает жало
и душу травит, словно яд.
Паганини и Байрон
По весенней Флоренции Байрон бродил с Паганини, –
о подробностях встречи их нету свидетельств нигде, –
да и кто бы мог в мыслях и чувствах угнаться за ними?
Только несколько фраз сохранил мемуар Эскюдье.
Байрон так говорил, излучая глазами улыбку, –
(Свежий ветер пронёсся, но город томила жара),–
– Плачут женщины, слушая вашу прекрасную скрипку,
что за страсти в них будит волшебная ваша игра!
– Вдохновенье кипит, коль музыка возносит сознанье,
а не так ли, милорд, и в поэзии тоже святой...
Ну а женщины? Боже, прелестные эти созданья
и от звуков горят негасимой любовной мечтой!
Но союз с ними вечный? – И тягостен он и непрочен...
Только как не принять этих чистых и искренних жертв?
Да о чём я, о чём я! Увы, до сих пор не закончен
мой любимый и лучший, проклятый f-moll’ный концерт!
– Ах, синьор Паганини, не помните ль вы, как Проперций
написал просто чудно, – сказал, улыбаясь, поэт, –
что без женщины жизнь – есть прямое подобие смерти,
ну а с женщиной жить – ни малейшей возможности нет.
– Это правда, хотя и смешна и грустна она вместе, –
отвечал Паганини с загадочно-скорбным лицом, –
я недавно услышал неаполитанскую песню,
и сегодня я просто не помню уже ни о чём.
Срок приближается
Узнавали маэстро, желали здоровья и счастья,
странным обликом взгляды прохожих поэт привлекал,
был рассеян маэстро, – такое случалось нечасто, –
и, на Байрона глядя, в ответ невпопад он кивал.
Паганини и Байрон по улицам душным бродили,
и не знал Эскюдье, и не ведал никто наперёд,
что пройдёт только месяц – допишет концерт Паганини,
что пройдёт только месяц – и Байрон умрёт.
Сколько лет просыпается утром страна и не знает,
что начавшийся день ей, великой, забытой, сулит…
Там какие решенья сегодня в Кремле принимают
и о чём там парламент бессильный сегодня шумит?
Выйдут женщины в поле картофель копать измельчавший,
разодетые все: в телогрейках, платках, сапогах,
и любой самый маленький клубень, случайно упавший,
полежит в их разбитых, но тёплых и нежных руках.
Листья падают тихо, зимы уже близко дыханье,
Хорошо, что природа всегда исполняет закон,
но уже всё заметнее светлых небес колыханье –
значит, срок приближается. Скоро исполнится он.
Но мы любим страну, где история в грозном обвале
погребла под собой миллионы горячих сердец –
тех, кто, в мир появившись для жизни, для счастья, не знали,
что их ждёт непонятный, нежданный и страшный конец.
Ветер мчит ледяной надо всею притихшей страною,
и не пробуй поставить свой парус ему поперёк,
и не мысли иначе – твой череп просветят и вскроют,
и – ни звука в ответ, ведь уже обозначен твой рок.
Сколько в этом морозе забытых, застывших, погибших,
тех, кто жизни, по сути, не ведал, не знал, не вкусил!..
Исковерканных душ – не родившихся, недолюбивших,
тех, кто правды алкал и кто тайно на них доносил…
Парки, бросьте плести заграждений колючие нити,
затопи свою баржу, замученный службой Харон!
Дорогие мои, я кричу вам прощайте, простите,
ибо срок приближается. Скоро исполнится он.