Опять гремит за терриконами

***

Вагнер наблюдает полёт валькирий –

бреющие, штопоры и тараны:

«Русские остались, какими были,

им плевать на холод могильной ямы.

Почему они так упрямо гибнут?

Милая Жюдит, я совсем не в духе.

Снова из чистилища мне не видно,

что они там делают на досуге.

Что за рай такой? Что за вечный свет?

Я не верю в сказки, я стар и болен.

Я изгой, я призрак, я мёртвый воин,

я скелет, любимая. Я скелет».

Вагнер наблюдает полёт валькирий

с грустным выраженьем лица.

Русские не делают харакири.

Русские сражаются до конца.

* * *

Когда закончится война,

я знаю, будет ночь без сна,

мы первый выпьем за Победу

и за товарищей – второй,

а к третьему – с границы света

потянется походный строй

солдат, погибших за свободу.

За взводом – взвод, за ротой – рота

у бесконечного стола

они стеной безмолвной встанут,

колеблясь, как живая мгла.

Над городом салюты грянут,

и это будет мирный гром,

и будут песни фронтовые,

и мать за праздничным столом

заплачет, как сама Россия,

о светлом мальчике своём.

* * *

Напиши мне потом, как живому, письмо,

но про счастье пиши, не про горе.

Напиши мне о том, что ты видишь в окно

бесконечное синее море,

что по морю по синему лодка плывёт,

серебристым уловом богата,

что над ним распростёрся космический флот –

снежно-белая русская вата.

Я ломал это время руками, как сталь,

целовал его в чёрные губы,

напиши про любовь, не пиши про печаль,

напиши, что я взял Мариуполь.

Напиши – я тебя никому не отдам,

милый мой, мы увидимся вскоре.

Я не умер, я сплю, и к моим сапогам

подступает Азовское море.

***

На той войне, на той войне

часы ты видел на стене,

все умерли, они ходили,

одни в разрушенной квартире

они ходили, как могли,

вот здесь, на краешке земли,

они смотрелись, как осколок

уюта, тишины, тепла,

напротив, со ступенек школы,

шатаясь, женщина сошла, 

какой-то дед из серой мглы

тебе кричал: «Не уходите!»,

ещё ты клёны в парке видел,

их расщеплённые стволы.

На той войне, на той войне

ты видел девочку в окне,

она тебе рукой махнула,

на ней был вязаный платок,

ты видел – танковое дуло

рождает огненный цветок,

и там солдат перебегал,

танк выстрелил – солдат упал,

контуженный взрывной волной,

как он домой теперь вернётся,

как он теперь придёт домой,

тогда ещё светило солнце,

потом пошёл под утро дождь,

потом ты ел из банки борщ,

потом ты ложку потерял,

потом опять ходил в атаку,

потом ты спал, потом ты спал,

во сне к тебе пришла собака,

и вы с ним долго обнимались

и радовались, как могли,

и два воробышка купались,

купались в золотой пыли.

 * * *

Полковник был высок и сухопар.

Он говорил про фланговый удар,

прикидывал, насколько хватит сил,

оценивал возможность деблокады,

вставал, садился, вновь вставал, ходил

по комнате. «В кольцо замкнули, гады», –

он говорил с гримасой на лице,

скривившись, как от боли, а в кольце

живые люди из огня стреляли,

а мёртвые, как ласточки, летали

над скалами из белого песка,

текла под ними тихая река,

и сосны из тумана вырастали

и отражались в зеркале воды,

высокие, как русские мечты.

Давай, полковник, издавай приказ,

что смерть не обезличивает нас,

что город, не доставшийся врагу,

горит, телами нашими устелен,

но мы, кто до конца остался верен

присяге, – мы стоим на берегу,

где лань со львом и Бог с учениками,

и бродят в поле тучные стада,

и дети, что играют рядом с нами,

не умирают больше никогда.

***

Девятый год войны. Погибшее железо.

Погибшая земля, погибшая трава.

Ворона на суку расстрелянного леса.

Жизнь сомневается, а смерть всегда права.

Сыта ли, голодна – твердит своё воронье:

«Что мучиться, боец? Ослабь же турникет.

Усни, смотря, как кровь струится по ладони».

В ладони у бойца клубится лунный свет.

Над ним кружится дрон. Над ним звезда горит.

Ветра над ним шумят. Рука его болит.

Девятый год войны. Весна. Упадок сил.

Ворона на суку. Ползи, боец, ползи.

* * *

Опять гремит за терриконами,

опять по городу прилёт.

Любовь с глазами воспалёнными

по нашей улице идёт.

Садится у окна на лавочке

под самый яблоневый цвет:

«Здесь жил хороший мальчик Ванечка.

Красивый мальчик, спору нет.

А бабушку его вы знаете?

Такая, круглый год в пальто.

Да, у неё проблемы с памятью.

Конфеты любит? Нет, не то.

Она их покупает с пенсии

и носит Ване на кровать,

там шторы новые повесили.

Ну как? Не можете не знать.

В той комнате, в той светлой комнате,

там, где теперь его портрет,

жил мальчик Ваня – вы запомните.

запомните, что смерти нет.

Я говорю вам – всё кончается,

и боль, и слёзы, и война,

а в жизни той, что начинается,

останусь только я одна.

Я не меняюсь – вы меняетесь.

Становитесь другими, да.

Ну, улыбнитесь. Что прощаетесь?

Я здесь. Я с вами. Навсегда».

* * *

Одна другой говорит: «Не реви.

Они герои войны.

Поставят в Донецке Спас на Крови

на средства со всей страны.

И будут их имена сиять

на мраморе навсегда.

Давай товар раскладывай, мать.

Масло поставь сюда.

Твой-то был завидный жених.

А мой шебутной, как я…»

И с неба донецкого смотрят на них

бессмертные сыновья.