Опять обокрали

БАТАЛЬНОЕ ПОЛОТНО

Жюри премии Кандинского, не расслышав вызова времени, оказалось чувствительным к голосу рынка

Врагов хвалить нельзя. Если увидел в их действиях что-то хорошее – промолчи. Вернее будет. Ибо всё равно кинут.
Но мы – консерваторы и мракобесы – люди европейской традиции. Поэтому к сопернику даже по ратному делу привычно относимся как к партнёру. Забывая о том, что тот практикует иные методы войны.
Немного истории. Мы всегда выступали против таких эстетических химер, как «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство». Ерофеевский соц-арт тоже нам близок не очень. Однако выводить процесс противостояния из агонального пространства в правовое поле и зону площадной брани нам никогда в голову не приходило. Но область культуры оказалась мала для того же Андрея Ерофеева, на голубом глазу назвавшего нас, своих противников, «фашиствующей сволочью» («Артхроника», ‹ 12, 2007). И пригрозившего всяческими судебными преследованиями. Жанр политического доноса – слишком пикантно даже для нонконформиста!
Что ж, не мы объявляли войну.
Теперь к теме.
Выставка номинантов премии Василия Кандинского, устроенная фондом «Артхроника», завершилась пшиком. Что, правда, ничуть не меняет нашего отношения к качеству экспозиции. Здесь мы остались верны себе. И если я хвалил проект в своей прошлой публикации «Реабилитация ремёсел» («ЛГ», ‹ 46, 2007), то с чего бы у меня появились основания ругать его теперь? Ведь все артефакты остались. Появилось лишь отношение жюри к русскому актуальному арт-процессу.
Оно-то и озадачило.
Озадачило настолько, что я, не доверяя полностью себе, осмелился проконсультироваться с рядом художников и кураторов, чьим мнением дорожу. Из бесед с москвичами Дмитрием Гутовым (одним из сильнейших, на мой взгляд, современных художников, участником выставки) и Алексеем Беляевым-Гинтовтом (ярчайшим представителем национального авангарда, слишком невместимым для «Артхроники»), куратором и искусствоведом Владимиром Назанским (порт приписки – Ханты-Мансийск, но! – именно Владимир Олегович представлял на прошлой бьеннале в Любляне Россию своей «Внутренней Азией»), новосибирским художником Евгением Юсовым (апологет «цифры» в форме и внятности в содержании) и сложился данный текст. Который получился гораздо мягче, чем планировался заранее. Поэтому наряду с моими благодарностями указанным людям свой «респект» обязаны принести им и члены жюри премии.
В целом мы сошлись на том, что новым в данной выставке было отношение к миру, артикулированное в рамках известного жанра. Что сбило с толку и «тусовку», и «экспертное сообщество». Эстетика постмодерна вдруг разразилась плачем по Большому Стилю. Из работ художников исчезла ещё вчера обязательная ирония. К реальности вдруг отнеслись серьёзно. Растерянность, попытка найти себя в европейской традиции и школе, опора на ремесло, метафизические и философские поиски, цеховое отношение к жизни – вот что было отмечено мною в «ЛГ» (указанная статья) и в «Завтра» (‹ 49, 2007). Возрождение профессиональных гильдий – вот, пожалуй, что могло стать достойнейшим итогом проекта.
Но гильдия осталась одна – союз галеристов и кураторов, ориентированных на арт-рынок. И ни на что больше!
Я, грешен, никогда не обольщался относительно интеллектуального уровня «тусовки». Но «экспертное сообщество» вызывало всё же некоторое уважение. Оказалось, что в этом я проявил себя безудержным оптимистом! Члены жюри продемонстрировали в массе не только свою антропологическую неадекватность стране, в которой живут, но и интеллектуальную неадекватность той среде, которую взялись представлять. Впервые на моей памяти художник был умнее эксперта.
Жаль, что нельзя поимённо назвать тех, кто распределил «слонов имени Кандинского» так, как оно вышло. Голосование было анонимным. Трое членов жюри представляли заграницу, и нам они неинтересны. Екатерина Бобринская должна быть выведена из-под обстрела критики (мы с женщинами не воюем). Шалва Бреус, имеющий один голос от попечительского совета премии, отдал его не победителям (кому именно, он говорить не стал, сохраняя право на конфиденциальность). Остались – зав. отделом современного искусства Третьяковки Андрей Ерофеев (о нём см. выше) и главный редактор журнала «Артхроника» Николай Молок.
Простая арифметика показывает, что четырьмя голосами (условно) наших против трёх забугорных «жюристов» мы могли заявить о собственном понимании арт-процесса в России. Не произошло. Задачи страны, именно сегодня определяющей себя, находящейся в мучительном поиске идентичности, формулирующей Русскую Идею, оказались не по зубам Ерофееву–Молоку (с иностранцев и дам спроса нет). По зубам оказался европейский арт-рынок – здесь они себя почувствовали как дома. А рынок этот потребовал неоархаику.
Вообще-то, когда победитель бесспорен, нет нужды оправдывать выбор, как произошло это с Молоком, когда он объявил, что художником года по версии премии назван Анатолий Осмоловский. Желание оправдаться – признак неуверенности. Но не только. Это и признак ощущения шаткости своей «власти» (вспомним Константина Леонтьева: «Властвовать нужно беззастенчиво!»). Вот это последнее – хорошо.
Я бы, например, удивился, назови жюри победителем Дмитрия Гутова, но принял бы такое решение. В его конструкциях есть философское вопрошание, переосмысление советского эстетического опыта зауряднейшей (но тёплой!) повседневности, попытка выстроить из обломков нашего прошлого каркас, выдерживающий давление всей мировой культуры. Не ностальгия – смирение интеллектуала перед процессами, превосходящими возможности личного опыта. Но какая рефлексия!
И это при том, что я не откажусь от того, что «новизна в терминах Кандинского» – это то, чего нет у Гутова. У Дмитрия глубже, спокойнее, более анахронично. Индивидуально и зрело. Что могло быть новым вчера, что не потеряет новизны послезавтра. Слишком Гутов обособлен, невзирая на вовлечённость в процесс. Его труд – апелляция к константам бытия, а не мгновенная реакция на «ситуацию года».
Не вызвало бы протеста решение, отметившее Николу Овчинникова с его «Перемещёнными ценностями». Ибо он произносит очень внятное послание, опирающееся на философское наследие ХХ века (от Витгенштейна, лингвистической философии и дальше). Смысл академически исполненных маслом работ художника, предъявленных нам фронтально, так, будто мы смотрим на них сбоку, прост: культурные ценности, меняя контекст, искажаются. И это нужно иметь в виду, кодифицируя русское искусство.
Предупреждения, предупреждения... Почти вся выставка – в становлении. В поиске национально-индивидуального. Результат – в «замораживании» Русского Поиска.
Это ли не катастрофа? Почему я, мракобес из мракобесов, оказываюсь более отзывчивым на вызовы времени, более внимательным к поискам художников, чем наши записные «авангардисты»? Почему я за внешностью «модной» формы способен разглядеть иное, нежели ранее, содержание, тогда как «эксперты» – нет? Вряд ли от того, что я – умный, а, скажем, Молок – не очень. Он умён, но мозг его настроен на «коммерческую волну» (здесь я вынужден просить прощения у главреда «Артхроники», ибо имею в виду не конкретного человека, а явление, рупором которого он, возможно, невольно выступил; обобщая: вряд ли Молок – враг).
По словам Дмитрия Гутова, Осмоловский в качестве главного претендента на звание лучшего рассматривался ещё до начала выставки. И он, Гутов, видит в его победе определённо положительный результат. В чём-то ставший скандальным и сенсационным: теперь кураторам и галеристам, нацеленным на young British art, будет сложнее продать то, чем жили они до сих пор. Эпоха Дэмиена Хёрста, Аниша Капура, братьев Чапмен, Марка Квинна (которого я лично люблю настолько, что на «обоях» моего компьютера – фотография скульптуры Квинна «XXY») и прочих англичан-деструкторов ушла. И в этом Гутов видит благо. Я тоже.
Не вижу я новизны в работах Осмоловского. Он предложил нам две рефлексии. Одна – на тему архаических символов и их интерпретации в актуальных контекстах, другая – то же самое на тему промдизайна.
То, что, по словам того же Гутова, оказалось новым для Москвы и потребным на завтрашнем европейском арт-рынке («Осмоловский прекрасно знает мировую конъюнктуру и тонко чувствует, что будет нужно рынку завтра» – Гутов), не является новым для России в целом. Которая, как известно, МКАДом не ограниченна.
Неоархаика была и есть. Её представители живут и работают даже в столицах, не говоря уже о Русской Азии. Это весьма респектабельное и необходимое для нашего национального самосознания течение в contemporary art'e, но новым его не назовёшь. Это – тот бэкграунд, из которого обязан произрастать весь актуальный дискурс. Не менее, но и не более. Неоархаика не маргинальна, но и не магистральна. Она – «корневая». Вне времени.
И быть бы ей в загоне, не обрати заграница внимание именно на неё.
Что нужно сделать, если не можешь победить какое-то (лично противное даже тебе) течение? Правильно! – возглавить его. И назначить лидером этого нового течения кого-то из своих.
Думаете, с легитимацией неоархаики Москва и мир узнают о Ринате Миннебаеве (Уфа) или Валентине Долгове (Томск)? Ничуть! Сибирь останется отрезанной. И сколько бы заслуженный художник России томич Сергей Лазарев ни красил свои картинки, обращаясь к осмыслению евразийской и иранской составляющей русской культуры, – он всё равно окажется чужим для «экспертного сообщества». Скорее, «Синие носы» займутся рунами, нежели кто-то новый будет пущен на «полянку».
Бабки пилить, как выразился один беспринципный фотограф, приятно со своими.
Где здесь ум? Где нонконформизм? Где воспеваемая Андреем Ерофеевым протестность? Нету её. В общем, обижайтесь или нет, но если кто-то назовёт при мне А. Ерофеева интеллектуалом, я рассмеюсь тому в лицо. Ловким торговцем – да. Сервильным стяжателем – сколько угодно. Но интеллект в моём понимании – нечто иное. На то я чуть-чуть математик.
Интеллектуальное пространство русского современного искусства должно быть очищено не от актуальных художников – они-то свою состоятельность доказали. Кураторский диктат, нечуткий к порой религиозным поискам народа и мастера, должен быть сломлен.
Люди, год за годом насилующие наше эстетическое чувство, в чём-то, несомненно, преступники, и их преступления страшнее обращённых к физической оболочке личности. Люди, назвавшие Мамышева-Монро лучшим среди наших видеодеятелей, отбросили русское искусство лет на двадцать назад. Люди, допустившие национальное в арт-деятельность только под влиянием евро, не могут представлять наше искусство.
Алексей Беляев-Гинтовт, резюмируя решение жюри, припечатал: «Осмоловский взаимодействует с Русским так же, как взаимодействовал с ним Чикатило».
Встретимся на баррикадах! 

Евгений МАЛИКОВ