Вновь бушует весна
Вновь бушует весна. Удлиняются тени.
В конских яблоках тракт от Москвы до Твери.
Мне пора пред тобою упасть на колени,
Чтобы в родинках гладить колени твои.
И ловить журавлей заколдованных звуки –
Затерявшихся где-то в пути журавлей,
Что не могут никак дотянуть до Ямуги,
Или Ямуги – станции детства твоей.
Я упрямо молчу, как скуластые гости,
Что явились внезапно на грех и на смех.
Но горланят грачи на просохшем погосте,
И синеет в сугробах под елями снег.
Эти заросли верб, краснотала и ивы,
И седмицы Страстной покаянная грусть,
Эти хляби болот и речные разливы,
Эти стаи, упавшие с неба на Русь.
Эта вешняя нежность, что снова и снова
Заставляет сердца приносить к алтарю...
Это губ колыханьем сотканное слово,
Неизбывное, вечное слово: ЛЮБЛЮ!
Снова март
Вот и март, долгожданный, как имя,
Что когда-то шептал по весне.
Под окошками, в сутемь, твоими
Пребывая в несбыточном сне.
Это счастье, задевшее краем,
И ушедшее прочь, непутём –
Всё, что стало потерянным раем
Или памятью смутной о нём.
Эти ставшие небылью речи
Расставанья у нашей скамьи –
Снова тяжестью пали на плечи,
Возвратившись на круги свои!
И стучали на Яузе гулко
В парапеты весенние льды.
И дворы, тупики, переулки
Были полными талой воды!
И, как юность, почившая в бозе,
Но живущая в строчках стихов –
Поцелуем весны на морозе,
Отпущением прошлых грехов
Вновь приходит забытое имя,
Что светилось за толщею дней...
Снова март, и над нами двоими
Крик вернувшихся стай лебедей!
Пока светло
Скоро ласточкам ставить птенцов на крыло,
Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики…
Но пока на просторах России – светло,
И покрыты поляны ковром земляники.
Удержать этот миг! Поддержать этот свод
Поднебесья, пока не разверзнулись хляби.
Только где то плечо? Где надёжный заплот,
За который до срока не глянет сентябрь?
Разнотравного лета высокий венец.
Вековая услада второго покоса.
И шагает домой, враспояску, отец.
И бежит твоё детство навстречу с откоса.
И журчит, разливаясь, по плёсам река.
И играет в струе златопёрая стая.
И глаза прикрывает от солнца рука.
И гремит у колодца бадейка пустая.
И до самого края заветной земли –
Малой родины – вечного счастья юдоли,
Синеву прошивают стрижи да шмели.
И распахнуто, в скатерти клевера, поле.
И от зеркала луж, где вода, как стекло,
Отражается сныть и лесные гвоздики…
И хотя на просторах России светло –
Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики!
Памяти отца
И какая-то в этом была пустота...
И какая-то НЕ завершённость пути.
Мой отец, ты из дома ушёл без креста,
В никуда, так бы мне не хотелось уйти.
Но каким бы негаданный не был финал,
Как бы жизнь ни была напоследок строга –
Ты свой век одолел, ты его доломал,
Ты добил его, как фронтового врага.
И посмею ли слово промолвить в укор,
Если в зеркале вижу твой взгляд и твой лик.
Я летами тебя не догнал до сих пор,
И во снах – молодым тебя видеть привык.
И покуда годам иссякающим течь,
И пока не застыну на бездны краю,
Мне бы только суметь малой каплей сберечь –
Эту гордую стать и улыбку твою.
Снова душный июнь, снова сизая мгла.
Снова сердце мытарит прокимена стих.
Раньше мама тебя на земле берегла,
А теперь подрастающих внуков твоих.
Ты прости и немного ещё подожди
Тех, кто любит тебя на земле до сих пор...
И слезой по утру выпадают дожди,
И печаль тополей заметает наш двор.
Пошехонский романс
Жить в этой осени до срока
Со Столпника и до зари,
Когда на первый снег свысока
Падут, красуясь, снегири.
Солить грибы, сушить вязанки,
Уловом взятого рыбца.
И мастерить детишкам санки,
И по утру сбегать с крыльца,
Призывно свистнув спаниеля,
На зависть деревенским псам.
И слушать, спрятавшись за ели,
Как леший бродит по лесам,
Чтоб в день Воздвиженья, к полудню
Исшаять в сумрачный урём.
И видеть, как туманов студни
Скрывают неба окоём...
Жить с этой женщиной лукавой
С глазами серыми, вразлёт.
Не бегать за чужою славой,
А ждать, когда своя придёт.
И не мечтать о лучшей доле,
И знать, что эта высока,
Когда нежданная дотоле
Приходит Божия строка:
Как будто новый день с Востока,
Как будто память детства в сны...
Жить в этой осени до срока...
До первозимья... До весны!
Флоксы...
Синий сумрак ушедшего лета.
Астры звёзд, звёзды астр и нежна –
На краю подмосковного света
Неподвижно стоит тишина.
Снова ночи таинственный бархат.
И безмолвно глядят в высоту –
Флоксы... Боже мой, как они пахнут
В осенённом Успеньем саду.
В эту терпкую пору до срока
Не уснуть средь древесных купин...
Флоксы, астры стоят у порога,
А на клумбе цветёт георгин.
Я дарил их охапками маме,
Понимая, что в створку ворот,
Журавлиными мерить шагами
Этот мир, моё детство уйдёт.
Задержать до последнего вздоха
Заповедных цветов аромат.
Гладиолусы... Школа... Эпоха
Где стихи заглушали грома!
Где в желанное завтра распахнут,
Просыпался с мечтой о любви...
Флоксы, Боже мой, как они пахнут,
Словно горькие губы твои!
* * *
Брату Владимиру Шацкову
Вот опять куролесит октябрь багряной листвой,
Да и той на деревьях осталась всего половина...
Мне по-братски приятно под голос простуженный твой,
Доставать немудрёную снедь из печного камина.
Хорошо, когда есть что сказать, а не пить «под рукав».
Хорошо, если в комнате много осеннего света.
Огранённую влагу высоко и дружно подняв,
Мы справляем поминки по всем, не пришедшим из лета.
Не пришедших по поводу, горше которого нет.
Не пришедших без повода, если не выдуман повод.
Хорошо, когда в комнате полдня прозрачного свет,
И антоновки вкус обжигает гортани, как холод.
Сиверит на дворе, и осины дрожат за рекой.
На раскисших дорогах не виден ни пеший, ни конный.
Замыкается круг, обретается вечный покой.
Неподвижен и строг этой осени облик иконный!
А печаль, как печать, паутиной повисла в углу.
И над дедовским домом тускнеющий нимб листопада...
Воскрешаем Любовь, расточаем вечернюю мглу.
Вифлеемской звездою горит негасимо лампада!
Маме
Видишь, мама, тепло полуночное,
Что нежданно настало на май,
Не прогрело могилу песочную,
Где и мне предначертанный край.
Где моей забубённой головушке
Пятаками прикроют глаза...
Холодна ты лежала... Ни кровушки...
Только с неба скатилась слеза.
И осталась печатью на венчике,
Положившем земному предел...
А из кущи Ваганьковской – женщине,
Самой нежной – соловушка спел!
Аллилуйя его безымянная,
За оградой, слышна на версту!
Мне бежать бы в места покаянные,
Да куда от погоста уйду?
И пускай распускается поросль,
И шиповника острый венец...
Нам лежать, слава Богу, – не порознь:
Я, да ты, да чуть ближе – отец.
Расцветает сирень и черёмуха.
На кресте золотятся слова...
Чёрным страхом могильного омута
Цепенеет с утра голова.
Но над старого кладбища ветлами,
Неба купола нимб голубой.
Там и встретимся милая, светлая.
Незабвенная, в пору, с тобой!
24 мая 2007
Сороковины
«Вот и лето, мама, снова лето.
Майский куст давным-давно цветёт...»
Я живу – один, как странно это,
И веду сороковинам счёт.
Трое суток... девять суток... сорок,
И конец... Один всему конец.
Словно ворон, кружит чёрный морок
И из снов ушёл к тебе отец.
Ты устала, как же ты устала,
Если не смогла поднять глаза
На того, кому сиротство стало
Близким словом.
Неба бирюза
Не синее взоров юной мамы,
Что глядят с портретов прошлых лет...
В траурном убранстве фоторамы.
Сутемью замглился белый свет.
В старом кресле засыпает кошка,
Без хозяйки, погасив зрачки.
В недрах холодильника картошка
Выпускает первые ростки.
И крестом лежали мамы руки
Те – что в детстве нянчили меня.
И стояли, сумрачные внуки,
Перед гробом головы клоня.
Ты стремишься в райские долины,
Если существует где-то рай.
Вот и всё... Идут сороковины,
Бытия земного горький край.
Я застыл безмолвно и упрямо,
Скорбно в землю упирая взгляд:
«Вот и лето, снова лето, мама,
И апрель не возвратить назад!»
22 июня 2007