Беседу вёл Сергей Князев
Одному из самых ярких коллективов петербургской музыкальной сцены – камерному оркестру «Дивертисмент» – в этом году исполняется 35 лет. Его руководитель – заслуженный артист России Илья Иофф (на фото) рассказывает «ЛГ», как он возглавил коллектив; рассуждает о том, как изменились публика и репертуарная политика за эти десятилетия и делится know how управления творческим сообществом.
– Как вы стали руководителем «Дивертисмента»?
– Я учился у профессора Ленинградской консерватории Елены Александровны Комаровой, возглавлявшей «Дивертисмент» в первые годы его работы. В своё время мы с Еленой Александровной расстались довольно болезненно для обеих сторон, пусть и при общем соблюдении внешних приличий. Мне казалось, что наши отношения испорчены безнадёжно, хотя я её вспоминал всегда с благодарностью, и она, как я теперь знаю, вспоминала меня тепло. И вот однажды, зимой или весной 1998 года, у меня дома раздаётся звонок (у меня не было ещё тогда мобильного телефона): «Илюша, это Елена Александровна. У меня к тебе странное предложение. Я должна сменить место жительства, уехать в другую страну. И я хочу предложить тебе возглавить «Дивертисмент».
Интересно, что с нашего последнего разговора прошло довольно много времени, о моём новом месте жительства Елена Александровна не знала, и от неё наверняка потребовались, может быть, невеликие, но вполне реальные усилия, чтобы мой новый номер узнать, то есть это точно не было спонтанным движением.
Я чуть не упал там же, около телефона. Во-первых, это было первое предложение такого уровня – возглавить существующий некоторое время коллектив, с какими-то традициями... А во-вторых, от кого я точно не ожидал подобных предложений, так это от Елены Александровны. Ошалев, я произнёс что-то вроде «спасибо за предложение, я подумаю». Мне потребовалось два-три дня, чтобы понять: это сто процентов не моё. Одно дело – отвечать за свою партию в ансамбле, другое дело – двадцать человек в подчинении. К тому же я прекрасно понимал, что надо будет не только решать текущие творческие задачи, но и выстраивать стратегию развития, репертуарную политику и так далее. Я позвонил Елене Александровне, поблагодарил её за предложение и признался, что не готов его принять. Она сказала: «Очень жаль», – после чего мы довольно долго и неожиданно для меня тепло поговорили.
После этого в дело вступил директор «Дивертисмента», им (на тот момент) был Михаил Григорьевич Крайц, который до сих пор преподаёт флейту в Музыкальном училище имени Н.А. Римского-Корсакова. Он и ещё один человек начали меня буквально бомбить телефонными звонками, приглашениями встретиться, поговорить… Они меня приглашали в какие-то заведения, кормили, поили, говорили со мною по телефону: «Как было бы хорошо, если бы вы…» В конце концов они меня дожали; на это у них, правда, ушло месяца четыре. Мы решили, что я даю согласие возглавить «Дивертисмент» на один концертный сезон – 1998/99. А дальше «будем посмотреть», насколько это понравится музыкантам, как это примет публика, понравится ли это мне самому... Тогда «Дивертисмент» работал не так интенсивно, как сейчас, существовал в более спокойном и размеренном режиме. Оркестр на тот момент принадлежал театру «Бенефис».
Первый концерт с моим участием в качестве руководителя состоялся, если не ошибаюсь, в самом конце сентября 1998 года. Мы вышли на сцену Малого зала филармонии, программа состояла из сочинений Баха. Это был мой дебют в совершенно незнакомой для меня роли, и, естественно, я волновался. К участию в концерте я пригласил моих друзей – известных музыкантов-солистов, чтобы была какая-то страховка в случае моего вполне вероятного провала. К моему удивлению, успех был оглушительный.
Второй мой концерт как руководителя «Дивертисмента» в Малом зале филармонии составили сочинения Моцарта и Гайдна. Я специально выбрал проверенный музыкальный материал, который бы меня выручил в случае неудачи.
На первом концерте было очень много народу, а уже на втором и вовсе сложилась ситуация, которая, к счастью, сохраняется все эти годы, когда на наши выступления, как правило, за несколько дней уже нет билетов.
Такое начало придало мне некоторую смелость – главным образом в репертуарном смысле.
До моего прихода «Дивертисмент» играл в основном музыку барокко. Елена Александровна очень интересовалась этим направлением, много читала соответствующей литературы, много слушала записей, которые хлынули в нашу страну в девяностые практически в неограниченном количестве. В России появились музыканты, играющие в аутентичной манере. «Дивертисмент» при Комаровой старался играть музыку барокко, но в основном репертуар был ограничен сочинениями, без которых не может прожить ни один струнный коллектив (Серенада Чайковского, скажем, и другие хиты). Мне удалось добавить к этому перечню музыку ХХ века: Шостакович, Шёнберг, Шнитке... Сейчас, казалось бы, это уже респектабельная классика, а на тот момент для «Дивертисмента» это оказалось репертуарным прорывом.
В этом был некоторый вызов для музыкантов оркестра. Исполнители в ужасе заглядывали перед репетицией в свои партии, понимая, что они теперь должны реализовывать технические навыки, которые до этого не использовали. Другие скорости пошли…
По окончании сезона у меня не было никаких оснований отказываться от дальнейшего сотрудничества, и, насколько мне известно, администрация тоже была за.
– Как изменился за эти годы ваш профессиональный статус?
– Никак не изменился. Все эти годы я являюсь преподавателем Санкт-Петербургской консерватории, а все остальные мои работы оформляются в качестве совместительства.
– Ваша преподавательская деятельность помогает в работе руководителя музыкального коллектива?
– Нет. Нет ни одной «ипостаси» моей жизни, в которой бы помогала преподавательская деятельность.
– А поиск музыкантов для коллектива?
– Да, в «Дивертисменте» довольно большая доля моих учеников. Но я ни в коем случае не замыкаюсь на поиске музыкантов в своём собственном классе. Мне, конечно, проще общаться со своим студентом, который знает мои требования, с которым мы разговариваем на одном языке. Но вообще преподавание и работа в «Дивертисменте» – совершенно разные вещи. Безусловно, преподавание интересно само по себе, но оно не выходит за границы консерваторского класса. Хотя бы потому, что работа со студентом – это сугубо индивидуальная вещь, глаза в глаза. А работа с коллективом – это работа с коллективом. Я, скажем, не могу потратить полрепетиции, чтобы объяснить одному музыканту «Дивертисмента» из двадцати, что именно я хочу от него услышать.
– Требования у вас для музыкантов коллектива едины или же вы можете к кому-то быть более снисходительным и не спрашиваете строго c того, кто заведомо не может исполнить то, что вы ждёте от других?
– Естественно, у каждого музыканта свой потолок, это нормально. Требование одно: я хочу, чтобы на каждой репетиции каждый играл на максимуме. Если кто-то не делает этого, здесь могут начаться конфликты.
– Публичные? Или вы объясняетесь тет-а-тет?
– Конечно, с глазу на глаз. Иногда, к сожалению, приходится переходить на личности в процессе репетиций, хотя я сам это очень не люблю и потом болею. Страшно переживаю, прихожу домой, начинаю «грузить» домашних… Это не самая любимая ситуация, хотя порой приходится поступать так. Например, музыкант не работает в полную силу, желая мне и коллективу что-то продемонстрировать, допустим, выразить несогласие с репертуаром: мол, почему я должен выкладываться и тратить весь свой музыкантский багаж на эту чушь…
Мне приходится в таком случае говорить один на один. А потом, если демонстрация продолжается, – уже при всех.
– Какой год для вас как руководителя был самым тяжёлым?
– Их было несколько. Наверное, период с 2004 по 2007 год. Тогда довольно много музыкантов покинули коллектив, сразу несколько дам ушли в декретный отпуск.
Скрипачи – самая мобильная, самая яркая, самая виртуозная группа – оказались самыми «ненадёжными». Чуть ли не на каждую программу подбирался новый состав. Это было невероятно сложно. Концертмейстеры к каждому новому концерту должны были сколотить новую группу. И среди них тоже была текучка, я не был уверен, что концертмейстер группы на следующем концерте будет тот же самый. Сначала было довольно трудно, потом я привык.
Примерно десятилетие состав коллектива практически не меняется. Какая-то ротация есть, но она минимальна.
Когда расставание происходило по моей инициативе, для меня это было очень болезненно, я вообще человек бесконфликтный… Мне вспомнилась одна история. Мстислав Ростропович был главным дирижёром одного из ведущих американских оркестров. И оркестр при нём ощутимо поднялся – и с точки зрения творческой, и с точки зрения коммерческой. И вдруг он принял решение из оркестра уйти. А на вопросы «Почему?» отвечал: «Мы сейчас на подъёме, и скоро придёт время расставаться с теми, с кем я начинал. Лучше я уйду сам».
Я не настолько мудр, как Ростропович. Поэтому я остаюсь, но для меня всегда невероятное испытание, когда приходится говорить ветерану коллектива, что он не тянет…
– У вас есть какие-то рецепты в такой ситуации?
– Когда я понимаю, что с кем-то придётся расставаться, то в репетиционном процессе ставлю заведомо завышенные требования, чтобы человек понял сам, что не тянет. Как правило, это работает. Мне кажется, это более гуманно, хотя, с другой стороны, наверное, кто-то расценит это как жестокость. А если человек не понимает сам, если он только обижается, приходится, как музыканты говорят, всё объяснять в до-мажоре. Несколько раз мне приходилось инициировать расставание самому. И я все эти вечера, проведённые на кухне дома после таких разговоров, помню.
– У кого вы учились дирижированию?
– Я всё время смотрю, как работают другие дирижёры, но больше всего учился, думаю, у Владимира Абрамовича Альтшулера. Мы очень часто бывали на одних гастролях, он меня приглашал в качестве солиста… Я смотрел, как он работает, мы много времени проводили вместе: после репетиции пойти пообедать, погулять по незнакомому городу... Я задавал ему вопросы, он на них отвечал. Это было бесценно. Настолько, что в коллективе у нас есть выражение «показать Альтшулера», когда я хочу чего-то определённого добиться от музыканта и использую его приёмы.
– Чему вы научились у Темирканова-дирижёра, работая в заслуженном коллективе – оркестре Петербургской филармонии?
– Есть музыканты, у которых очень сложно чему-то учиться. Например, если мы берём такого гения, как Давид Ойстрах, то можно смотреть его видеозапись, и это будет мастер-класс. А есть, например, Иегуди Менухин, когда смотришь и не понимаешь, что и как я оттуда могу взять. Таким дирижёром для меня, профана, всегда был Юрий Хатуевич. Я при всём желании не мог бы у него что-то позаимствовать, потому что просто не понимаю, как он это делает. Скажем, любая репетиция Мариса Янсонса, любой его жест – это то, что можно снимать на видео и дома отрабатывать. Но в чужих руках жесты Темирканова выглядели бы смешно, и это ничего бы не дало ни тебе, ни артисту, ни музыке.
– Как вы и коллектив пережили ковидную историю?
– Я очень боялся, что отсутствие репетиций и концертов повлияет на форму коллектива. Когда мы сели на три месяца карантина с запретом встречаться даже для репетиций, я много думал: как дальше строить репертуарную политику? Было понятно, что навык совместной работы оказался под угрозой. У музыкантов это тончайшая категория, которая может быть разрушена в один день. Но мне кажется, что мы с честью всё выдержали, и в том числе благодаря тому, что очень тщательно был продуман репертуар. Когда мы заново встретились после перерыва, программа на ближайшие концерты была составлена так, чтобы, с одной стороны, это было интересно и нам, и публике, с другой – можно было постепенно входить в концертную форму без потери качества. Это было как куриный бульон для тяжелобольного. Ребята гораздо быстрее восстановились, чем я думал.
– Простите за наивный вопрос: а возможны ли репетиции онлайн у академических музыкантов?
– Нет. Хотя мне приходилось работать онлайн со своими студентами, и экзамены принимать, и слушать записи... Но это совершенно бессмысленная история. Я имею в виду, конечно, академическую музыку. Некоторые джазовые или эстрадные музыканты в изоляции создавали отличные записи. Мне это интересно, я очень давний фанат джаза. Но, скажем, общение преподавателя с учеником при отсутствии непосредственного личного контакта не имеет смысла. При большом коллективе это не работает тем более. Ни у кого из нас нет идеальной домашней студии, где улавливались бы тончайшие звуковые микроны. Репетировать онлайн, повторюсь, невозможно.
И тем не менее коллектив вышел из ковида освежённым. За время простоя мне удалось подобрать новую репертуарную концепцию, у нас появилось очень много новых сочинений. Мы вышли на другой уровень. Доля современной музыки в нашем репертуаре стала ещё выше. И это качественная музыка, всё отбиралось вручную, примерно так же, как отбираются табачные листья для лучших сигар.
– В каком году «Дивертисмент» стал частью «Петербург-концерта»?
– Если я не ошибаюсь, это был 2001 или 2002 год. Директор театра «Бенефис» был в тот момент приглашён на место руководителя в «Петербург-концерте». И он забрал нас вместе с несколькими другими коллективами.
– Насколько комфортно для вас быть частью строго регламентированной государственной структуры?
– С одной стороны, мы связаны обязательствами. Есть некие нормы и госзадания. С другой стороны, любое государственное задание может, а значит, должно стать ступенью творческого развития. Совершенно не обязательно разделять концерт по госзаданию и концерт, который тебе нравится как творческой личности. Это запросто можно сочетать, чем мы и занимаемся очень долгое время. Важен творческий подход к составлению концертной программы. Можно любое задание выполнить рутинно, пойти по наезженной, пятьсот весёлых раз сыграть сочинение, которое идеально подходит к дате… А можно ведь и придумывать что-то, чтобы тебе самому было интересно, ведь государственное задание – это всё равно выход на сцену, а творческому человеку выход на сцену должен приносить радость и адреналин. Репертуар у нас настолько обширен, что мы к любой дате можем подобрать и грустные, и весёлые, и праздничные пьесы: и к женскому дню, и к мужскому, и к детскому!
– Я помню ваши слова о том, что концерты с артистом Василием Соловьёвым-Седым (младшим) не совсем отвечают задачам «Дивертисмента».
– Я очень высоко ценю Василия как мастера художественного слова. Литературно-музыкальная композиция – интересный формат, который сейчас пользуется популярностью во всём мире. Но доля «Дивертисмента» оказывалась в таких концертах не очень велика. Мы, музыканты «Дивертисмента», испытывали некоторую неловкость. Наша публика, которая очень нас любит, покупает билеты, приходит на концерты в этом жанре, а потом слушатели говорят нам: «Мы купили билеты на «Дивертисмент», а он из полутора часов играл дай бог двадцать пять минут». Остальное – тексты. Они у Василия неизменно прекрасные, это по большей части великая литература, но я понял, что мы должны выбирать: либо мы продолжаем отсеивать наших слушателей и в какой-то мере обижать их, либо мы идём своим путём. Была опасность потерять нашу публику, а это для меня самое дорогое. Я постарался максимально тактично до Василия это донести. Помните фильм «Покровские ворота»? «Хоботов, для детского сада ты слишком громоздок». «Дивертисмент» слишком громоздок, чтобы исполнять саундтрек. У Василия Соловьёва-Седого есть несколько программ, которые сопровождает фонограмма. У него всегда отменный вкус на музыкальный материал. Но вот на роль фонограммы мы не очень годимся.
Я отказался от всех литературно-музыкальных проектов в этом сезоне. И руководство «Петербург-концерта», как мне кажется, с уважением отнеслось к нашей позиции.
– Как изменилась ваша публика за эти годы?
– Не могу сказать, что она помолодела или, допустим, постарела. Изменились её вкусы. Один из моих друзей, с которым мы познакомились лет пятнадцать назад, когда я его приглашал на концерт, поначалу говорил мне: «Если это будет какая-нибудь сложная симфония, не зовите меня». Сегодня он фанат Владимира Мартынова. Я стараюсь сочетать более-менее традиционную музыку с новой, пусть даже она кому-то покажется эпатажной. Сегодня на концертах «Дивертисмента» сочинения, условно говоря, Моцарта собирают значительно меньше публики, чем музыка современных композиторов. От нас ждут чего-то неожиданного – Моцарта, допустим, в сочетании с Настасьей Хрущёвой. Это вызывает гораздо больший резонанс и отклик у публики, чем просто Моцарт. Хотя, с точки зрения администраторов многих залов, считается, что Моцарт, Бетховен, Чайковский, Брамс – это стопроцентная гарантия заполняемости зала. У нас же чем больше «Дивертисмент» исполняет «консервативную» музыку, тем меньше шансов на переаншлаг. «Консервативный» я произношу безоценочно, это синоним словосочетания «привычная классика».
– Как относятся современные композиторы к вашей интерпретации их сочинений?
– Я всегда выполняю свои обязательства перед композиторами и никогда не выношу новое сочинение на публику без консультации с автором. Я всегда приглашаю авторов на репетиции, мне важна их реакция. И композиторы обычно приветствуют нашу работу. Многие отзывы чрезвычайно трогательны, я даже сохраняю их в телефоне.
– Каким вы видите «Дивертисмент» через десять лет?
– Я точно знаю, каким должен быть оркестр на ближайшем концерте. Дальше уже не загадываю. Точно могу сказать, что я бы хотел, чтобы, когда меня уже не будет в «Дивертисменте», это был жизнеспособный коллектив, чтобы он после меня не превратился в рутину, чтобы оставался частью жизни для наших слушателей. Иногда мне пишут и спрашивают: «Я буду в Петербурге в июле, где у вас концерты?» На что я отвечаю: «Концертов в июле у нас нет, отпуск». И в ответ получаю растерянное: «А что же нам делать?» И я хотел бы, чтобы у публики желание непременно нас услышать сохранялось.