Портрет художника на фоне живописи
Со дня публикации в «ЛГ» беседы c Никасом Сафроновым прошло семь лет, и называлась она «Этот загадочный Nikas. S…» Но вот вопрос: Никас по-прежнему загадочный? Попробуем на него ответить.
Я пришёл в его офис в Брюсовом переулке вместе с фотокорреспондентом Еленой Деевой в назначенное время. Ну, думаю, сейчас начнём работать. Не тут-то было! В приёмной комнате ярко горел свет, Никас сидел в кресле перед камерой, а также перед молоденькой особой, бравшей у него интервью для украинского телевидения, и парнем-звукооператором. Извиняющимся тоном попросил нас немного подождать, пройти на кухню, выпить чаю. Что и было нами сделано под любезный аккомпанемент сотрудницы офиса Галины. Прошло полчаса, потом час, а юная особа как вцепилась в Никаса со своими расспросами, так и не отпускала, – воздаю должное её профессиональному упорству.
И вот наконец осветительные приборы погасли, камера выключена, и мы поспешили к Никасу. Конечно, как человек галантный он вышел провожать украинцев. А мы за время его получасового отсутствия успели насладиться гречневой кашей. Никас вернулся в сопровождении каких-то господ, наскоро переоделся в кружевную белую сорочку и, пообещав, что вернётся через полчаса, канул на целый час.
Елена примеривалась, как лучше скомпоновать кадр, снимала интерьер с развешанными и заставленными вдоль стен картинами мастера. В коридоре с обеих сторон расположены фотографии, от которых рябит в глазах и захватывает дух: столько знакомых физиономий, вошедших в историю мировой и отечественной культуры и политики. А какие потрясающей красоты женщины – полу- и совсем ню, и сам он, как Адонис, среди них.
Невольное заточение в офисе воспринимаю как данность, с которой следует смириться по долгу служебному, но известно, любое терпение вознаграждается: смотреть картины Никаса – занятие увлекательное, к тому же даёт повод подумать, как выстроить газетный материал.
Творчество Никаса настолько космополитично, насколько национально-русское. Даже в типично европейских пейзажах просвечивается свет малой родины – Ульяновска – с её тихой напевностью.
И всё-таки нет более притягательного состояния, когда смотришь его живопись «в натуре», от которой веет аскетичной гармонией Средневековья Европы и России, блеск и мишура нашего времени. И всё тут вам: иконопись, кубизм, символизм и психологические портреты с манерной подписью в нижнем углу рамы: NIKAS. S. – своеобразный товарный знак, который словно сообщает нам: вот, господа, перед вами я, Никас Сафронов, всегда и везде, «стихийно и в массовом масштабе».
Однако не бывает, чтобы в человеке по прошествии даже семи лет ничего не изменилось. Нет, не во внешности (он по-прежнему статен, не давая себе в разговоре расслабиться), а во внутреннем его состоянии, которое, так или иначе, выражается в поступках, в том, к чему он прилагает талант, руку и сердце. Раз уж мы затронули мир изобразительного искусства, то вправе говорить о таких личностях, как, например, Зураб Церетели, Александр Шилов, Илья Глазунов. У нас в отечестве много замечательных художников. Но вышеназванные, пожалуй, ближе всех стоят к Никасу (или, наоборот, он к ним) по менталитету. Почему я ставлю Никаса Сафронова в один ряд с этими почтенными художниками, хотя все они, по сути, абсолютно разные планеты? Рискую быть порицаемым.
И всё же, всё же… Разница должна быть. Обязательно. И не столько в опыте жизни, сколько во взгляде на мироустройство, в проявлении себя как творческой личности.
Пожалуй, нет в современной отечественной культуре подобного соцветия, которое бы не вызывало уйму восторга и одновременно неприятия. Каждому из мастеров доставалось по первое число на определённом отрезке их биографии, каждый нёс свой крест, сообразно социально-общественному раскладу в стране. И каждый находил в себе мужество двигаться дальше.
Течёт река времени, ты по ней плывёшь на лодке, впереди очертание нового пейзажа, крутизна и пологость берегов, дыхание покоя и всплески бурной воды; мчатся в разлёт волны, как перелистанные страницы, уходят и наплывают обиды, радости и печали – всё позади и всё впереди. Пока плывёшь, ты живёшь. Даже если ход твоей лодки против течения.
Нельзя тем не менее забывать, что наличие таланта, подчёркиваю, большого таланта, вовсе не гарантирует успех, карьеру и славу. Здесь важен ряд факторов: удача, стечение обстоятельств и возможность использовать пусть даже явное неприятие художника со стороны власти предержащей, которое в конечном итоге должно сыграть ему на руку. Не раз история доказывала, что вступать в конфликт с такими величинами, как Илья Глазунов, оборачивается позорным крахом для политиков, а сам художник (с уязвлённым самолюбием) оставляет за собой право будировать в себе здоровое честолюбие, становиться мастером и яркой персоной на культурологическом пространстве.
Спросим мы себя: где они, эти идеологи? Канули в Лету. А тем временем золотой фонд русского искусства пополнялся людьми, чьи имена становились хрестоматийными, в литературе – это не столь давно ушедшие от нас Иосиф Бродский, Андрей Вознесенский, а в изобразительном искусстве – ныне, слава богу, творящие Илья Глазунов, Зураб Церетели, Александр Шилов.
Названные мною художники относятся, как нынче говорят, к знаковым фигурам, которые ассоциируются в нашем сознании с персональными выставками в Большом и Малом манежах и пристальным вниманием со стороны массмедиа. Журналистская братия – публика циничная и безжалостная. Ей бы что-нибудь пожарче да поострее. А что взять, например, с Глазунова? Нет скандальчика, как это было в советскую пору. Другое дело Никас Сафронов: там и метафизический сюрреализм, там и мистика с фантастикой, там и искусство, «замешанное с порнографией». Кстати, это не моё глупое определение, а коллег, за которых мне стыдно. Что уж говорить о госдумцах, не могущих отличить порнографию от эротики… Ничего я не упустил? Впрочем, и этого достаточно, чтобы громко, как и старшие его собратья по кисти и карандашу, заявить Никасу о себе, стать обладателем особняка для офиса и прекрасной мастерской. Правда, у Никаса, кажется, нет картинной галереи (пока), как у Шилова, Церетели и Глазунова, – красы и гордости столицы.
И народ ходит толпами на их выставки, народ волнуется, обсуждает. И все прекрасно сознают, что это достояние, хоть и недешёвое (причём нисколько не иронизирую), но крайне нужное, и немалые расходы, которые несёт государство на содержание подобных галерей, окупаются сторицей. Почему? Думаю, разъяснять не надо.
Но, боже, как у нас любят поплакаться о бедных и сирых классиках! Идут по накатанной стёжке пересуды критиков о них, дескать, сводили концы с концами, а слава приходила только после их смерти.
Из беседы
«Ничего подобного! Великие Рафаэль, Леонардо, Рубенс, Веласкес, Рембрандт не бедствовали. Заказы королей и придворных, богатых купцов обеспечивали им пожизненное благополучие. И слава им воздавалась не в хижинах, а во дворцах и храмах, потому что искусство великих творцов простому люду не было доступно. А гениальный Ван Гог? Он что, был страдальцем и чуть ли не бомжом? Отнюдь, и не был он бессребреником. А если и был, то по причине, далёкой от искусства… Так что слава не обязательно приходит после смерти. Вспомним Пикассо, Дали, Матисса, Шагала…»
В искусственном примазывании к славе писателя, артиста, музыканта и художника за счёт неимоверного количества наград и званий мы впереди планеты всей. Но вот странное дело: у нас нынче народных и заслуженных непомерно больше, чем было их при не любимой господами либералами советской власти. Не успеет актёр промелькнуть в сериале или попрыгать и порезвить публику на эстраде, так он уже «великий» и «выдающийся». К художникам, к счастью, подобная оценка меньше относится. Потому что результаты их труда видны на выставках и в частных коллекциях. Увы, большинство наших соотечественников, причём не менее талантливых, чем славоносцы, лишены и этой радости – устроить хотя бы на свои гроши персональную выставку. Живут они бедно, это действительно униженный и оскорблённый народ, у которого силой могут отнять самое дорогое для них – мастерскую (как то было с мастерскими художников на Брянской улице). Интеллигентное воспитание старшего поколения художников противостоит агрессивному рынку арт-ширпотреба – в Интернете, салонах и уличных развалах Старого Арбата с бородатыми неучами. Как может человек, замусоренный отходами субкультуры, распознать, где суррогат, а где истинное искусство? Последние двадцать лет в стране методично и изощрённо (по-своему талантливо) вдалбливаются в сознание людей критерии и образцы своей «культуры», ничего не имеющей общего с национальными ценностями, на которых воспитывалось не одно поколение. Вот почему так важно, чтобы народные галереи, носящие имя авторитетного и популярного художника (к ним причисляю и Никаса Сафронова), были на постоянной основе и поддерживались городскими властями.
За семь прошедших лет, кто интересуется современным изобразительным искусством, мог наблюдать динамику творчества Никаса Сафронова – по выставкам, по роскошно изданным альбомам – и делать для себя интересные выводы. Что, во-первых, как был он лет десять назад мишенью для злопыхателей, так и остался поныне. Что, во-вторых, в художничестве его в отличие от, скажем, академичности Шилова, где более-менее всё ясно и предсказуемо, постоянно клокочет непостоянство. А в-третьих, ему претит элегичная размеренность. Он всё время в движении, в страстном порыве ищущий пленэр, пусть это будет контражур, где на фоне глубокого затемья искрится свет надежды, восторга перед таинством мироздания, соития природы и человека. И даже неискушённый в тонкостях творчества Никаса обыватель, листающий разного калибра и оттенков гламурные издания и поглядывающий телевизор, где нет-нет да мелькнёт знакомая стройная фигура с чёрной бородкой и чёрной копной, разлётно ниспадающей на бледный лоб, видит прежде всего такого Никаса Степановича Сафронова, какого желает, к кому привык. А привык к его эпатажам, мелькающим по тусовкам в окружении ВИП-персон шоу, политики и бизнеса, этакого «любимца звёзд и президентов», и непременно в обнимку с лотрековскими девами. И никому дела нет до ответа на банальный вопрос: что же собой представляет сегодня Никас как художник? Устоявшемуся образу арт-шоу мы обязаны прежде всего репортёрам, падким до клубнички и постельных похождений своих жертв. Сам же Никас Степанович слабо, как от мух, отмахивается от папарацци, рассеянно улыбается, видимо, думает (а я надеюсь), как бы поскорее улизнуть в мастерскую.
Давайте заглянем в его биографию.
Никас Сафронов родился 8 апреля 1956 г. в Ульяновске. Отец – Сафронов Степан Григорьевич (1910 г. рожд.). Мать – Сафронова Анна Фёдоровна (1920 г. рожд.), уроженка г. Паневежиса (отсюда литовское имя сына – Никас).
Включительно по восьмой класс Никас Сафронов учился в ульяновской средней школе. Затем уехал в Одессу поступать в мореходное училище и, проучившись в мореходке год, переехал в Ростов-на-Дону, где с 1973 по 1975 г. учился в Художественном училище им. Грекова по классу живописи. Во время учёбы работал в Ростовском ТЮЗе художником-бутафором, подрабатывал сторожем, дворником, разгружал вагоны. Училище не окончил. Был призван в армию, в Ракетные войска. Служил в Эстонии в г. Валга. После службы уехал в Литву, сначала в родной город матери, где некоторое время работал в драматическом театре художником, потом – в Вильнюс, где поступил в Художественный институт имени М. Чюрлёниса (ныне Академия художеств).
С 1978 по 1982 г. учился по классу дизайна.
Первая персональная выставка Никаса Сафронова прошла в 1978 г. в Паневежисе. В том же году одна из его картин вошла в число двух отобранных на Международную художественную выставку в Париж, в Центр Помпиду. В 1980 г. прошла персональная выставка художника в Вильнюсе.
Из довольно пёстрой биографии мы видим, что не всё так просто складывалось в его судьбе. Поначалу это были конфликты с чиновниками официальной идеологии, видящими в авангарде Никаса (о ужас!) посягательство на социалистический реализм. Но художник уже тогда выработал свою концепцию, свой мистико-куртуазный реализм, ни на что и ни на кого не похожий. Оригинальность его выражалась не столько в форме (материал, стилистика достаточно простая), сколько в содержании, в ломке пространства, помещая в него умелой кистью именитых персонажей нашего времени, облачая их в костюмы императоров, вельмож XVII, а то и XV веков, и называет серию «Река времени». Вспомнился мне популярный когда-то в парках культуры аттракцион: стенд с раскрашенной фигурой и овальной дырой на её плече. В эту дыру посетитель парка просовывал свою голову. Забавное зрелище! И тут же ловлю себя – стоп! Сравнение явно бестактное. Просто это случайная ассоциация, которая к философии Никаса не имеет отношения…
Его крепкий рисунок не прячется за плотностью слоя красок, это чистая и ясная гармония. Особенно она характерна для портретного жанра, где лица его визави одинаково светлы, без полутонов и полутеней, словно автор работает в одном режиме освещения, всё внимание на глаза, в которых отражается многое из того, что, может быть, не хотел бы демонстрировать позирующий. Но магия NIKASа делает своё дело. Пусть в его интерпретации вы приукрашены (при этом похожесть абсолютная), пусть автор окунает вас в сферу грёз и фантазий, но как приятно щекочет ваше самолюбие! И не важно, кто вы – король, президент, член парламента или красотка подиума. Каждый из нас хочет выглядеть лучше, чем мы есть на самом деле. Никас не льстит. Он «так видит» и желает, чтобы людям было комфортно: в восприятии искусства, в быту, общественной жизни, благотворительных акциях (построить храм, создать свой именной фонд, оказывающий помощь художникам провинции, просто страждущим и немощным) и т.д. «Делиться надо по-божески» – любимое его выражение.
В оценках творчества такой личности, как Никас Сафронов, всегда есть, с одной стороны, елейная патока, с другой – злобная, яростная атака. И то и другое опасно не столько для самого художника (хотя в жизни бывают плачевные финалы), сколько для судьбы всей нашей культуры, не одно десятилетие переживавшей потрясения. Вот почему мне интересна, например, оценка Ильи Глазунова, казалось бы, антипода Никаса Сафронова: «…Он (Никас) обладает огромной фантазией и неземной творческой энергией. Мне думается, что его душа поражена бытием ХХ века, соединив поиск Бога и кощунство, веру и безволие, романтизм и жёсткий взгляд на моду…»
Продолжу мысль Ильи Сергеевича: «бытие» конца XX века породило незаурядную личность, как Никас Сафронов, со всеми наворотами – шоу-бизнесом, меценатством, тусовками, эротическими галереями, православием, грёзами, мечтами владеть островом в океане, жёнами-иностранками – всё это сфокусировано в одном очень талантливом человеке, который по ночам до утра работает в мастерской. Вполне возможно, что этот прессинг его устраивает, даже при неизбежной потере социальной активности. Впрочем, ничего в том страшного нет. Каждый из нас, как скульптор, лепит в жизни свою композицию. В конце концов можно сидеть в роденовской позе на стуле, а можно, простите, на унитазе…
Социально-экономические перемены в одной взятой стране повлекли за собой конвертацию национальной культуры. В годы первого президента СССР придуман свеженький термин «новое мышление». Инерция этого «мышления» ещё долго будет бродить по России под аккомпанемент сладкозвучной песни «Свобода», пока некий художник однажды не задаст очень простой русский вопрос: « Что же с нами происходит?»
Птичка, выпущенная из золотой клетки на волю, на любой сук сядет, даже гнилой, лишь бы скорее пропеть оду свободе. В картине Никаса «Свобода или птичья жизнь в клетке» она сидит на ладони девушки. Но голова девушки прикрыта клеткой. До каких пор? Пока не наступит прозрение? Но если художник об этом думает, значит, не всё так безнадёжно.
Как ни странно, Никас по натуре застенчивый, когда, казалось бы, от него требуется чуть брутальности. В этом можно было наглядно убедиться в относительно недавней телепередаче «Гордон Кихот». Она, видимо, оставила в душе Никаса осадок, коли в нашей беседе вспомнил о ней.
А что, Никас, вы хотели от этого умного и острого на язык телеведущего с демоническим взглядом Мефистофеля – душещипательных панегириков в ваш адрес? С ним или Ольгой Свибловой, директором учреждения с мудрёным словосочетанием «мультимедийного комплекса актуальных искусств», непросто полемизировать даже вам, Никас, поднаторевшему в делах публичных.
Из беседы
«У меня Эрмитаж купил четыре работы, в чём засомневались Гордон и Свиблова (Никас убрал со лба волосы, скрестил на подбородке руки). Она вообще сказала, что ни один музей не купит мои работы. А тут купили. Я отправил Гордону письмо от Пиотровского, в котором он подтверждает, что Эрмитаж приобрёл мои работы и они опубликованы в альбоме-каталоге Эрмитажа. Обидны нападки – и несправедливые, и заведомо ложные».
В воздухе телестудии всё время витала тема успешного предпринимателя, богатого и страшно везучего, о чём постоянно болит голова у «противников» героя передачи. Напор на жертву был беспощадный и во многом некорректный. Устроители телешоу подчас не понимали, что это не цирковое представление под барабанную дробь (вот сейчас лев проглотит голову дрессировщика), а серьёзный разговор, пусть и с диаметрально противоположными мнениями, о судьбе нашей культуры и месте художника в ней.
Да, рынок диктует свои правила игры. Обычно заказчик – человек капризный, потому что имеет солидный счёт в банке и знает, что если уж приметил художника для выполнения заказа, то за портрет придётся раскошелиться кругленькой суммой, ведь подпись-то на холсте стоит не какого-то там затрапезного мазилы, а Сафронова. Никас не раз говорил в различных интервью, что он, видите ли, не богатый. Относительно любого олигарха? Возможно. Есть у художника картина под названием «Деньги – всегда богатство». Знаменательный афоризм! На холсте написаны старинные монеты и над ними тень пирата со шпагой… Вместо него можно запросто расписать тень олигарха…
Вообще заглядывать в чужой карман – дело противное. Но ведь приучили! Нынешняя пропаганда монетарного духа, которая длится со времён главного закопёрщика монетаризма в России Егора Гайдара, совершила грандиозный переворот в социально-экономической системе страны, а значит, как говорилось выше, и в массовом сознании общества, в котором (имею в виду культуру) сначала задаётся вопрос с трепетом в голосе: «Простите, сколько стоит билет в кино, в Большой театр, во МХАТ, на выставку Пикассо?» А потом растерянно почёсывает затылок.
Речь идёт о занимаемом художником месте в искусстве. Там он – фигура значимая и яркая. А всё потому, что раз пойманная им за хвост жар-птица не в состоянии улететь из цепких рук удалого молодца. Заказы посыпались как из рога изобилия.
Редкое свойство – быть художником и одновременно прекрасно владеть ремеслом коммерсанта. А что ж тут зазорного? Если это талантливо, красиво, нравится клиенту и хорошо оплачиваемо. Больше всего я не люблю досужей болтовни – даже не обывателей, а коллег-художников и критиков, которые откровенно завидуют Никасу (и не только ему). И пока он испытывает комфорт в среде шоу-бизнеса, пока… Впрочем, ему слово.
Из беседы
«В последнее время я стараюсь избегать тусовок. Я отказываюсь от бесчисленных приглашений. Как-то на одной вечеринке задел локтем одну деву, а мне шепнули: «Знаете, кто это?» «Нет», – отвечаю. И снова с придыханием шепнули: «Так это сама дочь такого-то!» А почему я, собственно, должен её знать? Я исчерпал в себе лимит общения с людьми, слова и поступки которых для меня неинтересны и предсказуемы. Их писать-то скучно, на одно лицо они».
В отличие от столпов российской современной монументальной живописи Церетели, Глазунова, у которых огромного размера полотна и скульптуры, формат работ Никаса камерный. Но даже в ограниченном, казалось бы, пространстве картины он решает немало задач – как художнических, так и смысловых, рискуя при этом быть непонятым. Зритель, если он допущен до взгляда на работу Никаса, всегда активен в своих эмоциях. Вот что важно для любого художника!
У Никаса есть картина под названием «Мальчик прислушивается к звукам при посещении средних веков».
– Никас, а кто этот мальчик?
– Он глухой. Потому и прислушивается. Как важно услышать то, что в красках меркнет для неслышащего.
– А если этот мальчик прислушивается к нашему времени? Как тогда его изобразить?
– О, тогда я помещу его в пространство экологической разрухи. Ведь то, чему мы в наше время являемся свидетелями, чудовищно и страшно. Мы на грани гибели. Вспомните, сколько за двадцать последних лет было катастроф, начиная с Чернобыля и кончая Мексиканским заливом. И происходили они по большей части не по вине природных катаклизмов, а исключительно благодаря рукотворным деяниям. Глухой мальчик, как зверь, «слышащий» предстоящее землетрясение, интуитивно чувствует роковые перемены в общественном сознании людей, которые алчно эксплуатируют природу ради наживы. Вот их детям и предстоит взять на себя грехи родителей и встретить апокалипсис.
Да, Никас во многом, как младенец, наивен, доверчив, остро воспринимает колебания в настроении природы, среде обитания, на которую влияет человек. У Никаса это особенно приметно, поскольку в его картинах цвет активен, а значит, призывает к жизни как дару, данному Создателем.
– Никас, ведь неслучайно во многих ваших жанровых и портретных работах присутствуют водная стихия, птицы, звери, что говорит о вашем неравнодушии к проблемам экологии природы. А как тогда быть с экологией культуры, искусства?
– XX и XXI века разрушили грандиозную пирамиду мировой культуры. Камней почти не осталось, нечего скоро будет собирать. А новое здание культуры настолько безжизненное, циничное, далёкое от земных простых человеческих чувств, что руки опускаются. Я говорю о близком мне изобразительном искусстве. Пока существует музей как хранитель и кладезь тысячелетней истории искусств, зритель в состоянии дышать его «лёгкими». Но как бы ни была мощна технология продления жизни старой картины, всё-таки она обречена на исчезновение. Такова диалектика. Кракелюры на холсте – всё равно что морщины на лице старика. Современный художник должен постоянно чувствовать себя в стихии времени и относиться к старости как к неизбежной формуле memento mori. Всё остальное – новая эра или до-новая эра, тысячелетие, века, дни, часы – не более чем разметка, отмеченная человеком, но отнюдь не Космосом с его хаотичными концентрирующими кругами бытия.
– Поэтому вхождение вашего героя в эти пространства, а попросту говоря, использование в изобразительном искусстве приёма «машины времени» – иллюстрация вашей концепции. Но как бы то ни было, мы хотим у себя дома иметь Франса Халса с его «Смеющимся цыганом», «Девушку с персиками» Валентина Серова, а не фабричную поделку. Присваивать ворованные из музеев шедевры мирового искусства для развешивания в своём замке – милое нынче дело. Что тогда остаётся – копировать? Это так распространено сегодня! Кстати, тоже прибыльный бизнес. Вы же сами в своих ретроспекциях так или иначе копируете.
– Как вам сказать, и да, и нет. Мне важно в красоте Ренессанса найти своё место. Это не значит, что я должен чистый холст заполнять собственным изображением, но теми людьми, которых, мне кажется, река времени поведёт за собой и будет держать на плаву, и в том случае, если они искренне верят в правду моего холста и что он излучает. Я выполняю заказ сильных мира сего потому, что те люди, которых я пишу, мне часто интересны как психологу. Есть такое выражение: «Никто не интересуется тем, кто ищет миллион, но всем интересен тот, кто нашёл его». Что касается копирования картин старых мастеров живописи, классической архитектуры – для меня это прежде всего школа. Ничто так не дисциплинирует и не одухотворяет, как копирование, например, Веласкеса или моего любимого Тёрнера. Мне же, получившему заряд от них, остаётся вдохнуть в свою картину то, чем я живу сегодня, сейчас, что меня привлекает в модели, в которой я в первую очередь должен увидеть личность.
– Но техника копирования стала настолько изощрённой, что нередко трудно отличить копию от оригинала, а посмотрите, что творится в Интернете! Какие прекрасные там выставляются копии!
– При высокой компьютерной технологии всё можно, а в Интернете растиражировать мировые шедевры – не проблема. Но скажите, можно ли виртуально почувствовать картину, исполненную художником маслом на холсте или темперой на бумаге? Именно почувствовать материал, впитать энергетику, ведь только тогда картина по-настоящему взволнует вас.
– Художник Марсель Дюшан поставил в музей сушилку для бутылок и объявил о контекстуальности понятия искусства… Что тут волнующего?
– А художник Фабиан Пеньи – большой любитель насекомых – объявил тараканов важным материалом для своих картин, так сказать, «органическое искусство». Ну и что? «Гаражная» инсталляция мало имеет общего с понятием «искусство», как, впрочем, тех, кто изобретает её, язык не поворачивается назвать художниками. Я не хочу сказать, что инсталляция как ответвление авангардистского течения не нужна, она кого-то и волнует – бога ради! Но это совсем иная река и с другим названием.
Время перевалило за 23 часа, а проговорили мы всего-то полтора. Елена Деева отсняла много кадров, фиксируя каждый жест хозяина, особенно его пластичные руки. Но я чувствовал, что она не совсем удовлетворена съёмкой. И тут, воспользовавшись тем, что мы с Никасом поднялись с кресел, сказала ему:
– Пожалуйста, возьмите в руки свою последнюю работу.
Он взял сначала портрет Майкла Джексона, потом девушку-бабочку, потом пасторальный пейзаж. Так и замер, позируя с напряжённым взглядом.
Елена досадливо, даже с вызовом:
– А вы, Никас, можете расслабиться наконец?
И тут Никас Степанович, кажется, на мгновение снял с себя все «защитные приспособления» и стал самим собой.
Вот такой он на фотографии.