После окончания Великой Отечественной войны прошло восемь десятилетий, а память о ней – по-прежнему существенный фактор международной политики. На Западе вывели формулу о «правильной и неправильной стороне истории», где неправильную занимает, конечно же, Россия – преемница СССР. В ряде постсоветских и постсоциалистических стран пересмотр прежних подходов к оценке прошлого стал фундаментом формирования их новой национальной идентичности.
Для Германии память о войне имеет особое значение. Искупление исторической вины, покаяние перед миром и компенсации за зверства нацистов долго определяли самосознание немцев. Эта моральная ответственность породила особую политическую культуру, основы которой были сформулированы в Западной Германии, а после объединения страны перенесены и в повседневные реалии бывшей ГДР. Ключевыми компонентами этой культуры были принципиальный пацифизм, военная «сдержанность», ограниченность армии и экспорта оружия, отказ от ядерных программ. Милитаристская риторика считалась абсолютным политическим табу. Пришли новые времена. Что видим сейчас?
Начало российской специальной военной операции (СВО), как заметил экс-канцлер Олаф Шольц, стало «сменой эпох» для ФРГ. Германия принялась стремительно увеличивать траты на перевооружение бундесвера, недавно даже изменила конституцию для наращивания военных расходов. Утратившие былой блеск и богатство крупные автомобильные бренды стали задумываться о перепрофилировании заводов для оборонных нужд. Заговорили даже о том, не нужно ли Германии стать ядерной державой.
Кто и в чём был повинен?
Может казаться, что чувство коллективной вины – это то, что в восприятии немцев сразу же пришло на смену гитлеровской идеологии после денацификации страны. Однако процесс переформатирования общественного сознания был очень болезненным и трудным. При этом основные нарративы формировались в Западной Германии, ведь именно ФРГ объявила себя правопреемницей Третьего рейха. ГДР, созданная на базе советской зоны оккупации, сразу провозгласила себя антифашистским государством, порвав с наследием НСДАП, и разделяла советские подходы к военной мемориальной культуре. В первые послевоенные годы бывшие граждане Третьего рейха находились в состоянии глубочайшей травмы по отношению к собственному недавнему прошлому. Вплоть до конца 1950-х в ФРГ был популярен тезис, что агрессивная внешняя политика национал-социалистов часто поддерживалась западными державами. И союзники, которые также бомбили города и уничтожали мирных людей, не имеют морального права обвинять лишь Германию. Также было распространено убеждение, что вина за преступления нацистов лежит только на высшем руководстве Третьего рейха.
Примечательно, что восприятие колоссальных советских потерь в массовом сознании немцев даже тогда было очень ограниченным. Многие немцы главными жертвами войны воспринимали прежде всего самих себя. Сложным для осмысления оставался «еврейский вопрос». Проблема поставленного на поток жестокого уничтожения евреев в Европе пряталась под эвфемизмами и обтекаемыми общими понятиями: «расовая ненависть», «массовые убийства», «антисемитизм».
Ситуация начала постепенно меняться в 1960-е. Студенческая молодёжь всё активнее задавалась вопросом: а что же всё-таки делали их родители и старшие родственники при нацистах? Леворадикальные движения выступали против немецкого истеблишмента, считая его продолжением нацистской элиты. 7 ноября 1968 года левая активистка Беата Кларсфельд, проникнув на заседание партии ХДС, прилюдно ударила по лицу канцлера ФРГ Курта Георга Кизингера, прокричав: «Нацист, уйди в отставку!» Ведь в своё время он состоял в НСДАП и работал в министерстве пропаганды Геббельса, а после войны так и не понёс наказания.
Знаковое событие, после которого, собственно, и укрепилась (тогда казалось, что надолго) германская культура памяти, произошло 7 декабря 1970 года. Канцлер социал-демократ Вилли Брандт прибыл в Варшаву для подписания до¬гово¬ра об окончательной демаркации границы между Польшей и Германией. Он совершил символический жест: публично под камеры встал на колени перед памятником восставшим в Варшавском гетто (позже в ФРГ многие его критиковали за то, что он тем самым якобы «унизил Германию»).
Вектор между тем был задан. Спустя 15 лет президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер, выступая с речью в честь 40-летия окончания войны, сделал поистине революционное заявление. Он назвал день 8 мая не днём политического и морального поражения, а днём освобождения от нацизма. Тем самым он, по сути, призвал воспринимать капитуляцию не как национальную катастрофу, а как начало новой Германии.
При всём этом важно в полной мере осознавать, что СССР и ФРГ, а затем Россия и объединённая Германия – и, шире, Запад – уже тогда находились и сейчас, увы, по-прежнему находятся в разных дискурсивных измерениях. Эти различия были заложены фактически в конце 1940-х. Западная Германия в 1955 году вступила в НАТО, став, таким образом, одним из значимых акторов холодной войны. К тому же западногерманское общество враждебно (а чаще скрытно враждебно) относилось к СССР, так как ФРГ переживала социально-политическую травму из-за распада прежней Германии на два государства. Именно поэтому там не стремились замечать, а уж тем более ставить во главу угла подвиг Красной армии и советского народа.
Кроме того, с 1980-х в ФРГ получила развитие так называемая теория двух тоталитаризмов, сформулированная ещё в 1950-е философом Ханной Арендт. Эта концепция (крайне спорная даже среди западных аналитиков) подразумевала, что коммунизм и национал-социализм – идентичные друг другу тоталитарные режимы, которые боролись между собой, и победа СССР принесла Европе не освобождение, а новую несвободу в виде «социалистической диктатуры». Со временем в публичной риторике сформировалось тотальное табу на глорификацию, признание ведущей роли СССР в борьбе с нацизмом.
Память с прорехами
После объединения Германии в 1990 году западногерманская трактовка памяти о Второй мировой войне полностью вытеснила принятую в ГДР интерпретацию прошлого, фундаментом которой был тезис о советском народе – освободителе Европы. Иного и быть не могло, ведь и сама ГДР стала определяться как «вторая германская диктатура», наследие которой надо было полностью демонтировать.
В укрупнённой (с согласия, напомним, СССР) ФРГ сложилась, как говорят историки, холокостоцентричная модель национальной памяти. Для неё характерна гиперконцентрация на чувстве вины, фокус на эмпатии, сострадании жертвам и полная дегероизация истории. Апелляция к чувству национальной гордости, славным страницам прошлого и уж тем более успехам немецкого оружия на различных этапах германской истории стала абсолютным моветоном, «запретной зоной». Всё это определило и внешнеполитический вектор ФРГ: принципиальный пацифизм, минимизация зарубежных военных миссий, отказ от поставок оружия в кризисные регионы.
К слову, сфокусированное внимание на холокосте нередко вызывает недовольство других категорий жертв нацизма. На свою «недопредставленность» в официальном дискурсе указывали объединения цыган синти и рома, организации, отстаивающие права сексуальных меньшинств, сообщества, добивающиеся справедливости для тех, кого гитлеровцы отправляли на принудительную эвтаназию. Не будем забывать и о зверском отношении нацистов к большевикам, политрукам, когда действовал не расовый, а идеологический подход.
Претензии к Германии есть не только у общественников и правозащитников, но и у целых государств. Например, Греция до сих пор требует от ФРГ выплат репараций за ущерб, нанесённый во время нацистской оккупации, – около 300 млрд евро. В 1942-м немецкие оккупационные власти заставили банк Греции выдать Германии принудительный заём. Он использовался для финансирования военных операций вермахта, но потом так и не был возвращён. Германия, в свою очередь, считает, что вопрос репараций был окончательно урегулирован ещё в 1960-м, и не намерена что-то пересматривать. Однако Афины продолжают дипломатические усилия, добиваясь подвижек в этом вопросе.
Кроме Греции репараций требует Польша. Там уверены, что ФРГ недостаточно осознаёт вину перед Варшавой, а потому настаивают на компенсации в размере 1,3 трлн евро. Коллизия во многом обусловлена тем, что в 1953 году Польская Народная Республика (ПНР) согласилась на прекращение репараций со стороны ГДР. Так же поступили и в Москве для того, чтобы не отягощать восточногерманскую экономику. Теперь польские политики завели иную песню: настаивают, что отказ от репараций произошёл под давлением СССР, а у Польши и выбора не было, так как «страна находилась под советской оккупацией».
ФРГ, в свою очередь, постоянно указывала, что в соответствии с международными документами итог по всем выплатам признан, в том числе Варшавой. В последние годы, когда давление поляков на Германию стало возрастать, канцлеру О. Шольцу пришлось аккуратно намекать, что раз уж ПНР, по мнению польских властей, была несамостоятельной, то следует пересматривать не только вопрос о репарациях, но и о границах – ведь после 1945 года Польше отошли немалые территории бывшей Пруссии к востоку от реки Одер – Гданьск (Данциг), Вроцлав (Бреслау), Щецин (Штеттин).
В свою очередь, польская сторона настаивает на создании специального мемориала, посвящённого памяти польских жертв нацистских репрессий. Мол, в ФРГ установлены мемориалы преследуемым гомосексуалистам, цыганам и жертвам эвтаназии, расположен крупнейший в Европе мемориальный комплекс жертвам холокоста, а вот отдельного памятника полякам пока нет. В качестве жеста доброй воли Берлин предложил учредить новую структуру, призванную сохранять память о жертвах польского народа, – Немецко-польский дом, открытие которого запланировано на 2033 год в Берлине (почти за столетие не всё урегулировано!).
При этом подчеркнём, что памятники советским жертвам войны на территории Германии представлены в основном архитектурными и скульптурными комплексами, возведёнными в 1940–1950-е в ГДР на месте массовых воинских захоронений. В музейных центрах на месте бывших концлагерей как на востоке, так и на западе ФРГ есть отдельные мемориалы советским военнопленным и остарбайтерам. Несмотря на длительные и многократные переговоры, в ФРГ всё ещё не пришли к мысли о создании нового центрального мемориала, посвящённого подвигу и жертвам советского народа.
Однако надо признать, что немецкая сторона в координации с посольством России в ФРГ следит за воинскими захоронениями и памятниками. Основой для этого стал специальный договор между РФ и ФРГ от 1992 года. В Германии по-прежнему достаточно редки случаи вандализма на советских кладбищах, в отличие, например, от стран Балтии или Польши. Всего в стране насчитывается 4185 мест, где захоронено более 650 тысяч советских граждан – солдат Красной армии, военнопленных и подневольных рабочих Третьего рейха. 8 и 9 мая представители посольства РФ и дипкорпуса ряда стран СНГ, российские соотечественники, немецкие антифашистские организации проводят там возложения венков и памятные акции.
Очевидно, что память о войне в России и Германии на протяжении всех десятилетий после её окончания всегда была плотно увязана с общей внешнеполитической конъюнктурой и «температурой» двусторонних отношений. Первым канцлером ФРГ, который прибыл в Москву на торжества в честь Дня Победы, был «отец германского единства» Гельмут Коль. В 1995-м он посетил памятные мероприятия (но не Парад), приуроченные к 50-летию окончания войны, возложил венок к Могиле Неизвестного Солдата.
Непосредственно на Параде Победы немецкие руководители бывали дважды. В 2005 году это был Герхард Шрёдер, когда отношения между ФРГ и РФ переживали расцвет. Спустя пять лет с центральной трибуны за проходами войск и бронетехники наблюдала Ангела Меркель. Это событие, кстати, стало историческим – тогда в Параде впервые приняли участие подразделения бундесвера, что должно было символизировать примирение Германии и России.
После воссоединения Крыма с Россией немецкие политики отказались посещать Красную площадь 9 мая. В 2015-м Меркель лишь возложила венки в Александровском саду. За несколько дней до этого министры иностранных дел РФ и ФРГ, С. Лавров и Ф.-В. Штайнмайер, посетили Волгоград, побывав на Мамаевом кургане. Штайнмайер выразил глубокое сожаление по поводу страданий, причинённых немцами в прошлом, и принёс извинения.
Вскоре официальная риторика стала обостряться. В 2016-м в так называемой Белой книге бундесвера Россия была названа не партнёром, а соперником. Вскоре занимавшая пост министра обороны ФРГ Урсула фон дер Ляйен заявила, что с Москвой нужно говорить «с позиции силы». В 2020-м Меркель не приехала в Москву – под предлогом эпидемии COVID-19.
Ментальный поворот
Несмотря на имевший место период потепления российско-германских отношений и попытки найти общие элементы памяти о прошлом, негативный тренд всё же возобладал. Теория «двух тоталитаризмов» последовательно внедрялась и на общеевропейском уровне. И в 2019 году Европейский парламент принял декларацию «О важности исторической памяти для будущего Европы». В ней впервые документально была закреплена равная ответственность «двух режимов» – коммунистического и национал-социалистического – за развязывание войны.
Германский взгляд на историю Великой Отечественной и Второй мировой войны как на результат «сговора двух диктаторов» привёл к тому, что у Москвы и Берлина почти нет (да, пожалуй, и не было) общих памятных дат. По сути, каждое значимое событие трактуется в ФРГ иначе, чем в России, по-разному расставляются акценты. В частности, одним из самых спорных эпизодов остаётся факт подписания пакта Молотова – Риббентропа.
24 февраля 2022 года началась российская специальная военная операция на Украине. Это стало фактором, радикально изменившим высказывания и действия политического истеблишмента Германии. Канцлер Шольц заявил о наращивании финансирования армии и её перевооружении. Он ссылался на то, что якобы именно действия Москвы побудили Берлин пересмотреть принцип военной сдержанности, который был краеугольным камнем в строительстве «новой Германии» после 1945 года. Причины, побудившие Путина к началу СВО, не рассматривались. В официальном дискурсе возобладало убеждение, что в 1940-е Россия помогла победить нацистов, но теперь оказалась на той самой «неправильной стороне истории». А потому и историческую ответственность ФРГ вправе с себя снять.
Такой резкий ментальный поворот вызвал поначалу некий когнитивный диссонанс в немецком обществе. Ведь никогда ещё с 1945 года германские политики не делали столь «ястребиных» заявлений. Прошли общественные дебаты. Резко против выступили левые, а также партия «Альтернатива для Германии» (АдГ). Немецкие власти попробовали было балансировать между политической прагматикой, неизбежностью исторических реминисценций и трансатлантическими обязательствами. Но, начав с символической отправки Киеву защитных касок и средств медицины, Берлин перешёл к поставке танков и другого тяжёлого вооружения. При этом оппонент Шольца, лидер ХДС Фридрих Мерц, требовал передачи украинским военным крылатых ракет Taurus. Его воинственность стала его главной характеристикой. Уж какая тут память о войне и чувство вины?
Представители немецкого истеблишмента буквально зациклились на том, что поддержка «свободолюбивой и демократической» Украины для ФРГ – не просто опосредованное участие в военном конфликте, а – ни много ни мало – способ сохранения собственной идентичности. Германия начала позиционировать себя как главный европейский бастион либерального мира, защитница демократических ценностей, борец с автократами. Что, в свою очередь, призвано было оправдывать милитаризацию не только промышленности, но и германского общественного дискурса.
Всё это буквально разорвало хрупкие, кое-где ещё проступавшие через ткань военной амуниции очертания общей исторической памяти о войне. Дошло до того, что посольство РФ в Германии получило уведомление о нежелательности участия официальных представителей России в памятных мероприятиях, посвящённых освобождению узников концлагерей. В январе 2025 года О. Шольц в одном из выступлений заметил, что «США освободили нашу страну и помогли нам снова стать демократией». А в бундесвере начали разрабатывать планы на случай войны с Россией.
Самое тревожное, что официальный германский мейнстрим не обеспокоен наличием на Украине откровенно неонацистских объединений и движений. Парадоксально, но свою озабоченность на этот счёт выражала главным образом правая, зачастую причисляемая в ФРГ к радикальным, чуть ли не экстремистским, партия – АдГ.
Конечно, в Германии есть силы, несогласные с официальной риторикой и в контексте памяти о жесточайшей войне XX века, и в контексте вооружённого противостояния на Украине. Как правило, это представители восточногерманских политических и научных элит. Но они по понятным причинам находятся в позиции маргиналов и не сильно влияют на общеполитический вектор истеблишмента ФРГ.
Немецкий политикум выработал универсальную формулу, позволяющую снимать с себя историческую ответственность перед Россией, перед почти 27 миллионами погибших солдат Красной армии и мирных советских граждан. Идеологические основы формулы были заложены в эпоху холодной войны, а теперь обрели более отчётливые черты: «борьба за демократию» имеет свою цену, даже если эта цена – историческая логика и справедливость. За этим стоит глубокий идейно-политический кризис германских и в целом западных элит. Размываются не только принципы исторической памяти, но и шире – целостность восприятия общей картины мира. Оценки и действия весьма субъективны и обычно подчиняются логике текущего момента. Вопрос в том, куда может вывести такой вектор движения.
Евгения Пименова, политолог, кандидат исторических наук