Расул Гамзатов
I
Кто не знает, думает,
что женитьба и рождение ребёнка –
и есть радость всей жизни…
Они могут убить за один день.
Слова отца
В июне… Двадцать шестого…
Оставив меня во мгле,
Да так, что померкло Слово,
Дома, в Махачкале,
Вечером, на закате
(От горя поник закат),
В домашнем своём халате
Ушла моя Патимат.
До этого всё глядела,
Как я на неё глядел…
Уже невесомо тело,
И щёки бледны, как мел.
В Раю накренилось древо,
Грехом околдован сад…
Пусть яблоко съела Ева,
В чём грех моей Патимат?
Полвека была со мною –
Вместилищем всех страстей,
И сказкой… И тишиною…
Подарок твой, Прометей!
Зачем-то заторопилась,
Оставив меня во мгле.
Погасли, как Божья милость,
Все лампочки на земле.
Как будто бы где-то в высях,
Разрушилась Божья ГЭС…
И стан её гордый высох,
И свет из зрачков исчез.
Как будто из звёздной тверди,
Печалью моей влеком,
Пришёл сюда ангел смерти
И выключил всё кругом.
А смерть всё глядит с прищуром,
Зовёт меня в мир иной,
Вмиг сделав меня пандуром
С оборванною струной.
И будто застрял я в скалах,
Где выхода вовсе нет.
А небу Шунгара мало?
Привет, мой Шунгар, привет!
Горячий июньский воздух
Вознёс её навсегда.
Вы только ответьте, звёзды,
Средь вас ли моя звезда?
Кому посвящать сонеты? –
Мне пишется нелегко.
Вздохните, друзья-поэты,
Ушла моя Сулико!
Вздыхаю осиротело…
Стих чёрен… Конец пути?
Не могут душа и тело
Покоя себе найти.
Ненастные дни и ночи
Потеряны просто так.
Так яблоки, между прочим,
Теряет немой дурак.
А годы летят в тумане,
Не видя ни лет, ни зим.
Дерутся, как те цыгане,
За торбы с добром чужим.
И колокол в Цадастане
Разносит в ночи набат,
Что скоро меня не станет –
Не жить мне без Патимат.
Живём мы в пору такую,
Когда вся земля – базар,
Где даже Луной торгуют,
И лишний ты, если стар.
Где стала страна пустыней,
Настоянной на крови,
Где ржавчина, а не иней,
Где нету уже любви.
Недолго мне жить осталось –
Весь пламень в груди угас.
В попутчиках – только старость
И кладбище… И намаз…
Два гостя в дому… Полгода
Душа по гостям болит:
Один не отыщет входа,
Второй уходить спешит.
Незваные гости, нужно
Немного покоя мне.
Боль в теле моём недужном…
Портрет её на стене…
А сердце послушно стону,
И та неразрывна связь.
Женились мы по закону,
Расстались, не разводясь…
Отца схоронил… И маму…
Тогда устоял мой дом.
Друзей опуская в яму,
Я знал, что спокойно в нём.
Певцы уходили, братья…
И вновь устоять я смог.
А нынче готов кричать я:
«Как пусто!.. Я одинок…»
Очаг разжигать нет смысла,
Погас навсегда очаг,
Как Божья погасла искра
В смиренных её очах.
Нет дел до словесной драки,
Я болью навек распят.
Набатом над Нагасаки –
Смертельный в душе набат.
И пламень в груди всё пышет,
Как в Мексике злой вулкан.
Вот Ноев ковчег… Не слышат…
Путь держат не в Цадастан.
Буддийский Тибет, где травы,
Что вылечат всё подряд?
Что ж ты, Далай-лама бравый,
Не спас мою Патимат?
Шаманов вокруг немало,
Кричат, заклинают… Лишь
Молчишь ты, Юван Шесталов,
Ни слова не говоришь.
Суровые, как гробницы,
Случились в моей судьбе
Вон те корпуса больницы,
Хвалёная ЦКБ.
Здесь хвори всегда суровы,
Здесь лечат рабов анкет.
Есть новые Пироговы?
Увы, Пироговых нет!
Рецепты писал мгновенно
Стихами… И до зари…
Так где же ты, Авиценна?
Консилиум собери!
Я здесь каждый день, мне в вену
Лекарство течёт – «кап-кап…».
И холтер шепнёт мгновенно,
Насколько мой дух ослаб.
Таинственность барокамер,
Уколы, лечебный свет…
Но дух мой от боли замер,
А помощи нет и нет.
Вся высохла… Стало серым
Родное её лицо.
Какою измерить мерой
Ту боль, что в конце концов
Сжила Патимат со света?..
Мой светоч… Мой светлый сон.
И нет у врачей ответа
На этот мой волчий стон.
II
Я всегда с болью в сердце слушал
Мадину, которая звала Кукушку.
Несчастная птица, оказывается, как я сегодня,
Искала свою потерявшуюся любимую.
Слова отца
Бессильны молитвы… В глотке
Застрял мой печальный стих.
И саван посмертный соткан
Из нитей надежд пустых.
Накройте моря печали
Покровом из алых роз,
Надежда придёт едва ли…
Лишь камень могильный врос
Туда, где сухие листья
Летят на могильный тлен,
Где мёртвая сущность истин,
Ползёт по пустотам вен.
Спасибо тебе, природа,
За эту немую речь,
Что листья в лучах восхода
Обняли сутулость плеч.
Не листья они, а письма,
В них мысли и голоса.
Порой непонятны смыслы,
Неведомы адреса.
Быть может, растаял иней,
Дождь брызнул на окоём,
Но только слеза отныне
На веке дрожит моём.
То, может быть, просто птица
Стряхнула тоску с крыла?
Тоска по щеке струится –
Ложбинку себе прожгла…
…Светает… И солнце-пряха,
Срывает тоску с петель.
День сонный, как черепаха,
Вползает в мою постель.
А я повторяю снова,
Что плохи мои дела.
Веранда… Висит подкова,
Что счастья не принесла.
И снова моя подушка
Под утро от слёз мокра.
…Любимой шептал на ушко
Я нежности до утра.
Она же, смеясь и плача,
Всю ночь повторяла мне,
Что в жизни нельзя иначе…
И плакали мы во сне.
Ты мне улыбнись сквозь слёзы,
С улыбкою вновь заплачь.
С тобою и воздух розов,
И время несётся вскачь.
Кто бросил мне пыль в озёра
Вчера ещё зорких глаз?
Лимонное древо взора,
Где ясность твоя сейчас?
И, к «Курску» спешащий в гости,
В пучину бросаюсь вновь.
На дне океана – кости,
На небе – моя любовь.
…Листочки, стою, роняя,
В немодном плаще до пят.
– Привет, Патимат родная!..
Лишь птицы вдали кричат.
И нет от тебя ответа,
И скорбно склонились враз
Россия и вся планета,
Бразилия и Кавказ.
Все сто государств склонились,
Склонилась Седло-гора.
Шахине моей на милость
Сдаются в ночи ветра.
Султанша моя, отрада,
Пришли к тебе столько стран.
А мне лишь тебя и надо –
Какой из меня султан!
Вот-вот огонёк погаснет
В груди… И померкнет свет.
Здесь нет никого несчастней,
Чем старый больной поэт.
Коран так велит – хоронят
Умершего поскорей.
Твои холодны ладони…
Но дайте мне пару дней…
Не всё я успел сказать ей,
Не вся ещё здесь родня…
Троюродных много братьев,
Их всех поджидаю я.
Закрыты аэропорты,
Задержаны поезда…
Не сыграны все аккорды…
Ещё не взошла звезда…
Дороги ещё размыты –
Заторы у Акуши…
Ну как положить под плиты
Порывы её души.
Такая пришла година,
Что ей только дьявол рад.
Рыдает в Москве Мадина
По бабушке Патимат.
Вот-вот разлетятся души,
Погаснут искринки глаз…
Я Время молю: «Послушай!
Добавь мне хотя бы час!
Зачем так минуты мчатся,
Как всадники по войне?
Позволь до утра остаться
Мне с нею наедине…»
Плачь, внучка моя Амина,
Плачь, внучка моя Тавус!
Уходит в сырую глину
Наш самый бесценный груз.
Ей было всегда вас мало,
Вы вечно в своих делах.
Молитвенно прошептала:
Аллах вас храни… Аллах…
Есть дом, но я вновь без крова…
Темно, хоть огни горят…
Всего три коротких слова:
«Ушла моя Патимат».
Когда-то лихой мужчина,
Едва я теперь стою.
Как будто бы саблей длинной
Всю жизнь рассекли мою
На части… Я здесь не властен.
Держу, распахнув пальто,
Две очень неравных части –
Та – «после», а эта – «до…».
В том «до» – что тобой любимо,
А в «после» – сплошной асфальт…
Наш дом теперь – Хиросима,
Село моё – Бухенвальд.
Поэтом я был, не скальдом,
В стихах – с головы до пят…
Злой ветер над «Бухенвальдом»
Разносит глухой набат…
Как быть теперь со стихами,
Что ей не успел прочесть?
С той тайной, что только с нами,
С записками, что не счесть?
Я всё ей поведать думал
Одну из горчайших мук,
Но ветер смертельный дунул
И с мукой унёс сундук…
Саидовна, дорогая,
Юсупова по отцу,
Теперь-то я точно знаю,
Что всё подошло к концу.
Мне скоро уже в дорогу,
К тебе устремляя взгляд…
Меня подожди немного,
Поспи, моя Патимат!