ПОЭТОГРАД 
ЛИРА
Мне так приснилось: я не вру,
На грани города и мира
Над Волгой в вековом бору
Лежит некрасовская лира.
Над ней шумит другая жизнь,
И мы поднять её пытались,
Иные даже ей клялись,
Но малодушно отказались.
Да, не гремит она, как встарь,
В эпоху нашу озорную,
Не украшает наш букварь,
Не возвещает «Речь родную».
Не очищают наших дней
Её высокие заветы.
Мы все, пожалуй, перед ней
Почти паркетные поэты.
Но жалит в сердце, как пчела,
И песням требует размаха.
Да гибким шеям тяжела
Она, как шапка Мономаха.
***
Видно, кровь у меня остывает…
Полыхают бульвары Москвы.
Верно, осень моя отступает,
За собою сжигая мосты.
Но душа ничего не боится,
Принимает порядок такой,
Может, в зимней морозной больнице
Ей обещаны мир и покой.
Ей не жалко болящего тела,
Жалко сущность утратить, семью.
Ей хотелось, чтоб маменька спела
Колыбельную песню свою.
***
Всё тяжелее стал я засыпать,
Всё чаще стал я ночью просыпаться,
Всё реже стал стихи свои писать,
И всё трудней мне в новый век вписаться.
Друзей осталось мало на земле,
Люблю смотреть, когда играют дети.
Стоит жара. Флаг новый на Кремле.
Кровит экран. Мне холодно на свете.
***
Завершается жизни пленительный круг,
Уходящее время уже не сберечь.
Мой последний амур улетает на юг.
Отгуляла друзей Запорожская Сечь.
Дует ветер эпох, до костей просквозив,
С перемен поседела моя голова.
Я не смел и подумать, что я эксклюзив.
Мне такими казались Е.Е. и А.А.
В чёрной бане крещён деревенским попом,
Как петух воспевал я родимый насест.
И молюсь об одном, чтоб родные потом
Надо мной православный поставили крест.
***
И опять потешается хам,
Если дух мы в истории ищем…
Я вхожу в переделкинский храм
Над известным смиренным кладбищем.
Доживаю свой век не спеша
И ударам судьбы не переча.
Как-то истово хочет душа
Зажигать поминальные свечи.
Государственных скреп и опор
И могильный покой не нарушит
Тот почти экстатический хор
Из простых привокзальных старушек.
Мимо храма спешат поезда
На просторы великой равнины.
Да ночами кричат иногда
В патриаршей вольере павлины.
***
Коньячок, лимон и сигарета…
Близорука и почти глуха,
В ЦДЛ сидит «мечта поэта» –
Бабушка любовного стиха.
Жизнь прошла, а пуще пролетела.
Замолчала общая молва.
Непослушное страдает тело,
А душа в глазах ещё жива.
А мои глаза почти нелепо
Заволок лирический туман:
Не её ль поэты в годы НЭПа
Окликали: Любка Фейгельман.
Покатилось яблочко раздора
По паркету чувства моего.
…А быть может, это Айседора
Ждёт в кафе поэта своего?
И уже не делая различий,
Вижу покорительниц сердец:
Виардо, Лауру, Беатриче,
Анну Петровну, наконец.
Снова вспоминаю ту и эту,
И в окне, в чердачном этаже,
Вижу обнажённую Лизетту,
Сладкую подругу Беранже.
Боже, как стремительны столетья,
Памятью их только позови.
И сверкает искорка бессмертья
В тонкой сигаретке визави.
***
Ликующей листвы крутая распродажа,
Медлительный исход
реки текущей всклень.
Здесь я всего лишь часть
знакомого пейзажа,
Случайный огонёк в одной из деревень,
Здесь так понятны мне
плакучесть и текучесть
И не страшит меня
зимы грядущей транс.
Какую бы и где ни предвещал мне участь
Болот и журавлей прощальный декаданс,
Я не один – со мной
И Пушкин, и Есенин.
Последняя слеза ещё не утекла,
Приди ко мне и ты,
мой нежный друг осенний,
И стань ещё одним источником тепла.
МЕДВЕДЬ
Словно зверь из эзоповских басен,
Как в берлоге, покуда я сплю,
Не будите меня: я опасен.
Я незваных гостей не люблю.
По большой нагулявшись дороге,
В мутных глазках два волчьих огня,
Ты возник у меня на пороге.
Заходи: ты запомнишь меня.
Не дразните меня на экранах
Тёмных банковских дел соловьи,
Я в чужих подсчитаю карманах
Трудовые доходы свои.
Накажите недобрым соседям,
Повторяйте опять и опять:
Не ходить к полусонным медведям,
Чтоб им пятки во сне прижигать.
***
Мы выходим под звёзды Вселенной
К стайке белых берёз у крыльца.
В них свистеть до седьмого колена
Соловей обучает скворца.
Ты была и осталась красивой –
Не тускнеет волос серебро.
С молодою томящею силой
Снова бес мне стучится в ребро.
Бродит по небу месяц бедовый,
Редкой тучки дымится смольё.
И на спинке скамейки садовой
Финкой вырежу сердце своё.
***
На бетонной площади московской
Отлитый, возможно, на века,
Бронзовый Владимир Маяковский
На буржуев смотрит свысока.
Да была строка его крылата,
Но иначе повернулась масть.
Есть свобода у пролетарьята –
Может гегемон упиться всласть.
И опять тревожно за Россию –
Новый класс пришёл к её рулю.
Но признаюсь вам, буржуазию
Я пока не очень-то люблю.
Горько было – и сейчас не сладко.
Вороватым вызрел новый класс,
Приобретший подлую повадку
Выставлять пороки напоказ.
Обещают думские пророки
Довести Россию до ума.
Стилями «Вампир» или «Морока»
В Подмосковье тешатся дома.
Негодуем, трудимся, бомжуем,
Празднуем дни великих вех,
Но покуда всё же на буржуев
Мы смотреть не будем снизу вверх.
Всё перемешалось: сушь и влажность,
Не сошлись закон и благодать.
Скользкая всеобщая продажность
Стала на земле преобладать.
Извели почти любовь и жалость.
Посадили юность на иглу.
То, что никому не продавалось,
Продаётся на любом углу.
Выборы, парламент и свобода,
Как у всех. Но горько оттого,
Что всё меньше на земле народа,
Милого народа моего.
***
Непродвинут я в общем строю,
Мне по жизни немногое нужно.
Я народную песню пою –
Потому что она простодушна.
Бурной страстью меня не трави,
Не буди во мне дикого чувства.
Друг, эротика меньше любви,
Потому что любовь безыскусна.
Простодушный уходит сонет –
Явлен нерв оголённой натуры,
Есть опасность, что нежный предмет
Станет частью простой физкультуры.
Мой гламурный, продвинутый брат,
Инвективы твои надоели.
Забери себе «Чёрный квадрат».
И оставь мне «Грачи прилетели».
***
Осеннею зарёй окрашенные кроны,
Да иней на траве, как чешуя змеи,
Мне чудится – идёт переливанье крови
Меж багрецом небес и чернотой земли.
Мне не о чем мечтать
и незачем сердиться.
Открыта даль для глаз, и звуки для ушей.
Играет ветерок мне на ночной сурдинке
Мелодию болот, дерев и камышей.
Нет городских забот,
трамвайных побрякушек
И свой урочный крест
устали плечи несть.
Услышу ль я опять весенний хор лягушек,
Увижу ли тебя весёлою, бог весть.
Во времени душа вольна перемещаться,
Себя воображу беспечным огольцом,
«Парламент» заменю
махоркою моршанской,
Тягучий «Иммунель» хрустящим огурцом.
Давай не горевать над яйцами «всмятку»,
В экране не ловить бездарный хит-парад.
Из Кирова, мой друг, легко уехать в Вятку,
Из Питера опять вернуться в Ленинград.
***
Памяти Надежды Поляковой
Неужто в жизни нет
ни замысла, ни смысла
И женщина – фрагмент Адамова ребра?
Куда ты унесла на дужке коромысла
«Два полные ведра живого серебра»?
Мне разобрать бы жизнь,
Как школьнику конструктор,
Назад поворотить, вернуться в те года,
Где так глядел на нас
тот питерский кондуктор
И в песне разрешал проститься навсегда.
Простились мы давно,
а встретимся мы скоро.
Я вроде есть ещё, а ты уже была.
Свиридовский распев простора и минора
К парящему Христу несут колокола.
Раз пели соловьи, пускай споёт и вьюга.
Где встретимся мы вновь –
ни снега, ни дождя.
Так сладко было нам
Глядеть в глаза друг друга,
Глаза не отводя.
***
Ты говоришь, что годам нет возврата.
Весна пришла – тоску свою развей!
Так сладко верить, что душа крылата,
Когда в саду бушует соловей.
Забудь скорей о долгом зимнем мраке,
Нам и сейчас прослушать не слабо
Дрозда в манишке и скворца во фраке,
И дроби дятла в розовом жабо.
Как будет хорошо на годы плюнуть
И гимн весенний выслушать в слезах.
У птиц не червячки, а ноты в клювах,
У них росы горошинки в глазах.
***
Завершаю жизненную драму,
Веря в Вифлеемскую звезду.
К ближне переделкинскому храму
Переулком из дому иду.
По дороге беспризорный щеник
Прихожан бесчувствием корит.
В этом храме старенький священник
Тихую молитву говорит.
Я молюсь на Бога-Человека.
Он мне указал на свет и тьму
И не дал за творческих полвека
Надоесть народу своему.
Никакой я вовсе не вития.
Плосок мир. Ломать его нельзя.
И в меня вонзает Византия
Чёрные сионские глаза.
Вновь в тысячелетиях не лишний.
В центре мира – мать сыра земля.
Рядышком смиренное кладбище,
Где лежат мои учителя.
Глубину земли нельзя измерить,
На свечах сердечки из огня.
Я пришёл надеяться и верить.
Родина моя, прости меня!