Ирек Мухамедов был любимцем Юрия Григоровича, который специально для него создавал свои лучшие балеты. Когда после Большого театра он стал выступать в лондонском Королевском театре, британская пресса назвала его «величайшим танцовщиком - актером современной эпохи, которому в мире нет равных». Он выступал на главных сценах мира, создал свою труппу, ставил спектакли. Сегодня Ирек Мухамедов работает педагогом – репетитором балетной труппы парижской Оперы. Со знаменитым артистом встретился парижский собкор «ЛГ».
- Каким ветром пять лет назад вас занесло в Париж после блистательной карьеры в Москве, Лондоне, Афинах, Любляне, Гонконге, Варшаве и в других городах?
- Сам точно не знаю. Начиная с 2017 года, я стал свободным художником и пару раз меня приглашали в парижскую Оперу репетитором. В один прекрасный день тогдашний худрук балета Орели Дюпон предложила мне контракт, и в 2019 году я начал работать в ее труппе в качестве maître de ballet – то есть, педагогом – репетитором французских звезд - этуалей.
- Для каких спектаклей вы их готовили?
- Для классического репертуара и, прежде всего, постановок Рудольфа Нуреева – «Щелкунчика», «Лебединого озера», «Баядерки», а также других хореографов - одноактных балетов «Русские вечера», спектаклей «Красное и черное», «Майерлинг», «Манон», а совсем недавно - «Тщетной предосторожности» и «Жизель».
- В Большом и в Мариинском театрах педагоги не только репетируют с танцовщиками, но и опекают их с родительской заботой, болеют за подопечных, радуются их успехам, переживают неудачи. Ну а какая роль maître de ballet в парижской Опере?
- Здесь несколько по-другому. Нет такого, чтобы каждый maître de ballet отвечал за определенных артистов. Скажем, в «Тщетной предосторожности» участвовали всего два педагога, которые готовили шесть звездных пар звезд-этуалей для главных ролей. Надо сказать, что сейчас здесь нехватка домашних репетиторов и поэтому много приглашенных.
- Как складываются ваши отношения с этуалями -- у каждой свое видение партии, свои капризы и заморочки? Не возникают ли порой конфликты? Трудно ли найти общий язык?
- Первые пару лет мы с артистами притирались друг к другу, потому что, возможно, они не совсем мне доверяли. Постепенно меня оценили и полностью приняли. Однако на сцену выхожу не я, а танцовщик – так что за ним и последнее слово. Если ему подходит, что я предлагаю, он соглашается. Если нет, продолжаем совместный поиск. Не было такого, чтобы кто-то мне заявил: «Нет, я так делать не буду!» Возражали: «Этого не чувствую, давайте попробуем что-нибудь другое». В любом случае, всегда находили компромисс. Словом, отношения у нас сугубо профессиональные..
- Ну а после изнурительных репетиций идете иногда в бистро пропустить бокал красного, расслабиться, поговорить за жизнь?
- Такого нет, но, может, в этом моя вина. Отработав с полудня до шести вечера, я так устаю, что не до общения, хочется скорее вернуться домой. Танцовщики, конечно, собираются в своем кругу, но не с педагогами.
- Давайте вернемся к Рудольфу Нурееву, который оставил яркий след в истории мирового балета и, в частности, парижской Оперы. На протяжении четырех десятилетий основу ее классического репертуара составляют десяток его постановок – от «Лебединого озера» и «Спящей красавицы» до «Баядерки» и «Золушки». Нуреев здесь играет почти ту же роль, что и француз Мариус Петипа в России. Чем вы объясняете такую востребованность его спектаклей, которые в России не прижились? Наши артисты жалуются, что у Нуреева все слишком «наворочено», исполнять его «пируэты» тяжело. Да и Григорович – скажем прямо - был не слишком высокого мнения о его балетах.
- Действительно, его хореография трудная, заставляющая думать и расти – в плане и техники, и артистизма. У Рудольфа музыка всегда подчинена танцу. Тем не менее, французскому зрителю его балеты очень нравятся, он воспитан на них, их понимает и принимает. Нравятся его постановки и танцовщикам парижской Оперы.
- Вы полагаете, что танцовщика рождает хореограф. Примеры тому - Нуреев, Васильев, Лавровский, Владимиров. Вы сами выросли на таких канонических спектаклях Григоровича, как «Спартак», «Иван Грозный», «Ромео и Джульетта», а также «Золотой век», который Юрий Николаевич поставил специально для вас. Если Нуреев являл собой на сцене образ уточенного романтика, то вы - мужественного героя, рыцаря без страха и упрека.
- В каждом новом спектакле, в каждом новом образе танцовщик рождается как бы заново. С помощью хореографа он обновляет свою артистическую основу, совершенствуется. Убежден, что именно хореограф играет исключительную роль в его развитии.
- Имя вам сделал, прежде всего, Григорович. Вы говорили, что если бы Большой театр не гастролировал во всем мире, никто бы не услышал об Иреке Мухамедове.
- Из Большого я пришел в лондонский Королевский балет, где меня прекрасно знали как «артиста Ирека Мухамедова» – поэтому и оторвали, как говорится, с руками и ногами. Дальнейшая судьба зависит от самого танцовщика – либо он остается прежним, либо идет вперед, берет неизвестные вершины, принимает новую хореографию, занимается поиском не только как танцовщик, но и как артист.
- Вы родились под счастливой звездой. Минуя кордебалет, сразу стали солистом в Большом театре, а в 21 год оказались самым молодым исполнителем заглавной партии в «Спартаке».
- Действительно, в балете удача имеет огромное значение. Прежде всего, мне повезло, что в Московском хореографическом училище моим педагогом оказался Александр Прокофьев (среди его учеников - Андрис Лиепа, Алексей Фадеечев, Сергей Филин –Ю.К.). Именно он научил меня танцевать так, чтобы зрительный зал получал удовольствие. Затем мне повезло в Большом театре с Юрием Григоровичем, а потом в лондонском Королевском балете с Кеннетом Макмилланом, который опять-таки создавал специально для меня новые спектакли. (Мухамедов работал всего два года с Макмилланом, который имел во время премьеры «Майерлинга» прямо за кулисами – Ю.К.)
- Чем танцовщик талантливее, тем больше ему везет?
- Наверное, но на одном таланте далеко не уедешь. Так или иначе, сегодня продолжают существовать две великие школы – русская и французская. Именно русская растит в балете самые яркие индивидуальности. Артисты парижской Оперы - особенно этуали - танцуют очень чисто, аккуратно, начинают понимать, что помимо техники существует и артистическая сторона исполнения.
- В Большом вы танцевали с Натальей Бессмертновой, женой Григоровича, одной из величайших балерин России. Не волнительно ли было держать в руках жену своего начальника? Велика ответственность?
- Конечно, и благодаря такому стрессовому состоянию, я понял, что значит быть надежным партнером, как сделать так, чтобы балерина на сцене выглядела еще более невесомой и воздушной. И поэтому меня в любом театре считали одним из лучших партнеров.
- Каким образом грянувшая в Советском Союзе в 80-е годы перестройка, по вашим словам, мешала творческому росту Большого театра и чуть было не погубила вашу собственную карьеру?
- Я бы сказал - «перестройка и гласность», когда в театре пустились в бесплодные дискуссии, критиковали все подряд – даже если критиковать было нечего. Невозможно было понять, где правда, а где ложь. Вместо того чтобы готовить спектакли, мы заседали и митинговали. Творческий рост в Большом театре на моих глазах приостановился, когда принялись обсуждать на все лады Григоровича: «Почему он так долго сидит на своем месте? Почему у нас идут только его спектакли? Где другие хореографы, в том числе западные?» Когда же идет такой словесный абьюз, сводятся счеты, все выплескивается наружу, то в итоге исчезает артистический настрой и у постановщиков, и у танцовщиков. Действительно, других великих хореографов, как Григорович, в России не было и нет. Да и на Западе не хватает таких имен, как Кеннет Макмиллан, Джон Кранко, Джон Ноймайер, Рудольф Нуреев, Владимир Васильев или ваш покорный слуга (смеется). Поэтому и упал повсюду креативный уровень хореографии.
- Не хватает не только балетмейстеров, но и выдающихся исполнителей – какими мы помним Рудольфа Нуреева, Владимира Васильева, Майю Плисецкую, Наталью Бессмертнову?
-Я вижу достаточно отличных танцовщиков в разных театрах, но, может быть, сегодня нет постановщиков, которые могли бы полностью раскрыть их таланты. Поэтому и нет больше спектаклей, в которых зрители увидели бы «душой исполненный полет».
- Современный балет в парижской Опере теснит классику, или она все еще удерживает свои рубежи? Как известно, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Не стоит ли классику танцевать на одной сцене, а модерн – на другой?
- В парижской Опере классика не сдает позиции, пользуется наибольшим успехом, хотя есть и много современных спектаклей, которые заполняют залы. Но ее новый худрук Хосе Мартинес включил в следующий сезон, прежде всего, много классики. Только пройдя ее школу, артист может исполнять все что угодно – модерн, контемпорари данс, рэп, брейк-данс и прочее.
- Вы выступали в ведущих театрах мира, сами ставили спектакли, создали свою труппу «Irek Mukhamedov and Company », занимали директорские посты. После такой бурной творческой жизни не скучно ли вам сегодня довольствоваться ролью педагога - наставника?
- Действительно, в искусстве меня все интересовало, я многое перепробовал в разных формах - руководил Греческим балетом и балетом Словении, ставил балеты – в том числе «Спартака» в Гонконге, мюзиклы, снимался в кино - сменил Нуреева в знаменитом сериале «Король и я». Но, в конце концов, я понял, что только в балетной студии я получаю настоящее удовольствие, могу показать себя, рассказать, что знаю - иными словами, помочь молодым исполнителям.
- У артистов самые сильные ощущения обычно связаны с успехом в театре: «и, взвившись, занавес шумит», счастливые зрители, рукоплескания, фейерверк цветов, толпа у театрального подъезда. Какие эмоции вы испытывали на сцене?
- Так оно и есть. Ничто не сравнится с триумфом на сцене, когда чувствуешь дыхание зала, восторг публики, сам находишься в состоянии эйфории… Если вдруг сегодня мне снова предложат выйти на сцену, сделаю это с огромным удовольствием.
Беседовал Юрий Коваленко, собкор «ЛГ», Париж
В ТЕМУ:
«Для меня в балете есть две главные школы, которые обогащают друг друга, — русская и французская. Первая — романтическая, эмоциональная, лирическая, вторая — гордится точностью и чистотой исполнения… Мы обогащаем друг друга».
Бывший худрук балетной труппы парижской Оперы Брижит Лефевр