Из персидской классики
Абу-Абдулло Рудаки
(858–941)
* * *
Мулийана1 вдруг повеяла волна,
Мне любимую напомнила она.
По холму сбегают вниз пески Аму,
Так парча ложится под ноги, нежна.
Лишь до стремени доходит, клокоча,
Встрече радуясь, Джейхуна2 быстрина.
Возликуй, о Бухара, к тебе эмир
Едет радостно и гонит скакуна!
Царь – луна, а Бухара – небесный свод,
Быстро в небе поднимается луна.
Царь – высокий кипарис, а Бухара –
Сад, в который он вернётся, где – весна.
Шариф Муджаллади Гургани
(IX–X вв.)
* * *
Кто помнит Сасанов, Саманов дела?
От славы династий осталась зола.
Напевы Барбада, стихи Рудаки
Доныне живут – лишь они велики.
Низами Арузи Самарканди
(родился около 1090 г.)
* * *
Много башен высоких построил Махмуд,
Что, казалось, луну высотой превзойдут.
И ведь камня от них не осталось – смотри!
Но стоят, как стояли, стихи Унсури.
Из армянской классики
Егише Чаренц (1897–1937)
* * *
Будь ясен, возлюби всем сердцем ты
Раздумья, книги, женщин и цветы,
Будь чист и не сходи на путь кривой, –
Бездонным, вечным мир пребудет твой…
1934.14.III
Валерию Брюсову
Был холоден, искусен, многознающ,
Чтил Клио, проницал столетий тьму,
И с нами был ты, был нам как товарищ,
Когда жила беда у нас в дому.
Был в этом доме сумрак скорбно-давящ,
Стезя народа таяла в дыму,
Наш древний гений, взросший средь пожарищ,
Он был ещё неведом никому.
Нырнул ты в наше море, в мир бездонный,
И, оглядевшись, выплыл, потрясённый,
Как блеском ослеплённый водолаз…
И в мире страшном, в жизни злой и утлой,
Сокровищницу нашу распахнул ты,
И стал нетленным именем для нас.
1934.17.Х. Ереван
* * *
Праху твоему, о Комитас,
В отчий дом вернувшийся на зов…
Слава тебе, родина! Сейчас
Ты – как чаша, полная плодов.
Сладостным дождям твоим хвала!
Славься, Мать-отчизна, – ты, скорбя,
Лучший, плодоносный пласт дала
Мученику, певшему тебя.
О певец, вдали от этих скал,
Ты, томимый мукой и мечтой,
По родному солнцу тосковал,
По земле, и мудрой, и святой.
Пусть хоть праху твоему дано
Будет всё желанное, – бери
Мудрость жизни, урожай, вино,
Умиротворенье Наири!
1936. VI – 3 – 4
* * *
Трагическую повесть здесь сплели века
Или балладу сочинил в бреду черновика
Поэт-безумец, чья душа угрюмо-велика.
Как слово Дантово, твоя история мрачна,
От этих ужасов и грёз пылает мозг.
Или подобна полотну ярчайшему она,
Как будто ад запечатлел жестокий Босх.
1934, сент. 15 – 1936
* * *
Чудна история твоя…
Всегда, всегда, как видим мы,
Кипит в ней доблести струя,
Меж тем как в жизни столько тьмы.
Где есть народ ещё такой,
Чья жизнь в любые времена
Текла кровавою рекой,
Пожаром света сожжена!
Испанской песни бурный лад,
Испанский дух, испанский вид,
О рыцари в железе лат,
О мой отважный Сид…
1936
Из ленинградских фрагментов
Виснет севера бледное солнце, оно –
Как свечение стылой золы,
И сегодня на всё, что здесь было давно,
На квадраты домов, на углы
Мрачноватая хмуро зевает Нева
И течёт обречённо во тьму.
Этот город устал, и река чуть жива,
Всё подобно миражу в дыму.
Словно город – в бреду бесконечного сна.
Летаргия гиганта – как пропасть без дна…
Кровь минувшего века тускла, холодна,
Но ещё не иссякла она.
Тот, кто спит в летаргии, всё видит и сам,
И в бреду его ночь, до зари,
Всё мигают подобные гнойным глазам
Неиссчётные фонари.
Исчезанье людей, лимузинов прибой,
Гулкий кровоточащий трамвай…
Словно босховский холст стелют перед тобой…
Приглядись же к нему, узнавай!
1929–1937. Ленинград
* * *
Я знаю – мудр Хафиз, но есть другой мудрец –
Саади, бытия познавший цвет и тлен.
Конечно, мудр Кучак5, стихов златокузнец, –
Но даже и Терян6, и горестный Верлен.
Однако же Хафиз слагает рубайат,
Саади чтит газель; так тешатся они,
Меж тем как наш Терян отчаяньем объят
И смерть в его стихах Верленовой сродни.
1937.III.15
Сестра моя каменная
(Рондо моей Музе)
Сестра моя каменная, ты тверда…
Держишь ты лиру одной рукой,
Молния блещет в руке другой.
Сестра моя мраморная, ты всегда
Была моим кормчим, я – только слуга.
Перстами, что вечности холодней,
Ты солнце дарила мне вешних дней,
Дыханье свободное – лире моей,
Века – моим песням… О, как щедра
Сестра моя, каменная сестра!..
Гомеру, чья власть над словами грозна,
И Александру, князю пера7,
Лира была лишь тобой дана,
И все покорялись тебе мастера, –
Веди и сейчас меня ты одна,
Сестра моя, каменная сестра...
1937.III.7
1Мулийан – ручей в Бухаре.
2Джейхун – арабское название Аму-Дарьи.
3Афзаладдин Хакани – великий персоязычный поэт Азербайджана, вошел и в канонический список иранских классиков.
4Сайидо, ткач из Несефа, стал крупнейшим таджикским поэтом XVII века.
5Кучак Наапет (ум. в 1592 г.) – классик армянской средневековой поэзии, величайший лирик.
6Терян (Терьян) Ваан (1885–1920) – выдающийся армянский поэт ХХ века.
7Имеется в виду А.С. Пушкин.
Из персидской классики
Хакани (1121–1199)3
* * *
Весна, что озаряет мир, явив щедроты, – это ты,
И лёгкий всадник, что громит ряды пехоты, – это ты,
Цветенье сердца моего и сладкий плод моей души,
Весна, что пробудить пришла мир от дремоты, – это ты.
Драконы вьющиеся кос, ресниц манящих колдовство,
И чудотворец и кафир, дол и высoты – это ты.
Ты на охоте – дичь моя, но вижу: я тобой убит.
Пронзающая тучей стрел в пылу охоты – это ты.
Я – тот несчастный, чьи дела тобой расстроены вконец.
Кос распустившая тугих водовороты – это ты.
Каменносердая, всё вновь ты ранишь и не лечишь ран,
Бросающая в грудь мою прямые дроты – это ты.
Убила чарами меня, не повредив и волоска.
Отринувшая свысока мои заботы – это ты.
Ты взором сердце Хакани сожгла, красавица, дотла.
Преобразившая в огонь свои красоты – это ты.
На смерть дочери
Ты, новорождённая, столь дальновидная дочь,
Увидев, что ринулись беды волною, – ушла!
Лишь очи открыла, всё сразу сумела понять,
Заметив, что мир этот – место дурное, ушла.
Жемчужиной-крошкой была, но сумела постичь,
Что жизнь эта дышит заразой чумною, – ушла.
Увидев, что я потрясён и страшусь за тебя,
Что я озабочен своею виною, – ушла.
Сестру разглядевши, мою несчастливую дочь,
Сказала: «Довольно страданий одной!» – и ушла!
Сайидо Насафи (ум. около 1711)4
* * *
Наступила весна, но ни искры от льда не осталось,
И в бутонах тугих сердцевина тверда не осталась.
Те, кто пьёт, онемели – ни шороха с их стороны,
Чанг молчит и рубаб, их напевов чреда не осталась.
Стоны юных и старых заглохли – забудь, не ищи!
Лук и стрелы устали, от мощи следа не осталось.
Цел Хосрова кувшин, сохранивший свиданий вино,
У тебя валуна, Бехистуна гряда, не осталась.
Словно солнце, заносим пылающий меч над собой.
Как сражаться с другим? – Гнев ушёл, и вражда не осталась.
Кораблями плывут по заглохшей реке пузыри,
В море жизни – акул, это видит вода, не осталось.
Посредине весны все растенья в саду отцвели,
Цвет и запах ушли, и пыльцы для плода не осталось.
В обиталище лис превращаются город и степь,
Нет ни тигра, ни льва, всюду – смута, суда не осталось.
На сломавшего ноги никто и не взглянет сейчас,
Ни слепца, ни хромца – обойди города – не осталось.
В наши дни Сайидо, люди мира утратили честь.
Где высокое имя? И даже стыда не осталось.
Из грузинской классики
Александр Чавчавадзе (1786–1846)
* * *
О – любовь, не дашь ты воли ни единому созданью,
И тебе людские вздохи отдаются щедрой данью.
В рабстве – царь, мудрец – в безумстве, и душа летит к свиданью,
Соловей взывает к розе, нет конца его страданью.
О любовь, твоей державе всё на свете покорится,
Все твоё исповеданье примут, чтоб в слезах молиться.
О любовь, твой трон – повсюду, ты – всевластная царица,
Все сердца тебе покорны, и, как все, моё томится.
О, никто уйти не может и не хочет снять оковы!..
Ты – мучения источник, ток блаженства родниковый.
Все черты твои прекрасны и всегда свежи и новы,
Вместе с тьмой и жгучей болью мы тебя принять готовы.