Значительно раньше других, ещё в июле (№ 27), материалом Александра Исаевича Солженицына «На обрыве повествования» наша газета начала большой разговор об Октябрьской революции 1917 года – о её роли в истории России, истоках и движущих силах, победах и провалах, творцах и противниках, героях и жертвах... А в результате о тех уроках, что она преподала не только России, но и всему человечеству. Уроках, которые наконец-то должны быть честно осмыслены и усвоены.
Мы надеялись и рассчитывали, что ныне, когда в общественном сознании смыта внеисторическая пена всевозможных конъюнктурных «анти», можно увидеть главное событие ХХ века без предвзятости, незашоренными глазами. И взгляд этот будет сильно отличаться как от классических советских догм, так и от пришедших им на смену постсоветских идеологических клише.
Наши ожидания в чём-то оправдались, а в чём-то нет. Да, общий взгляд на события 1917 года стал куда более разносторонним, стереоскопическим, куда менее плакатным и однобоко радикальным. И всё же захлебывающиеся эмоции, безапелляционность, убеждённость единственно в собственной правоте тоже никуда не пропали. Они присутствуют в материалах приглашённых авторов, и в письмах, и в интернет-дискуссиях.
То есть Октябрьская революция не стала до сих пор прошлым в полном смысле этого слова. Не стала объектом отвлечённых и сугубо научных интересов. Она до сих пор связана с политическими, социальными и духовными проблемами нашей сегодняшней жизни, которые требуют своего разрешения, которые нельзя отодвинуть в сторону.
Вот почему «ЛГ» не закрывает дискуссию, хотя юбилей Октября уже позади. Мы продолжим разговор, который ничуть не потерял своей актуальности.
В ОБСУЖДЕНИИ ПРИНЯЛИ УЧАСТИЕ:
(«На обрыве повествования», «ЛГ», № 29)
(«В шаге от пропасти», «ЛГ», № 30)
(«Русский бунт, спланированный и осмысленный», «ЛГ», № 31)
(«Кто там шагает левой?», «ЛГ», № 32)
(«Революция для России», «ЛГ», № 33–34)
(«Отряхнулись от старого мира», «ЛГ», № 35)
(«Целесообразность сострадания», «ЛГ», № 36)
(«Каток истории», «ЛГ», № 37)
(«Мы ещё поборемся!», «ЛГ», № 38–39)
(«Взлёт в тупике», «ЛГ», № 38–39)
(«Как это могло случиться?!», «ЛГ», № 40)
(«Февраль и два октября», «ЛГ», № 41)
(«Инородное дело», «ЛГ», № 41)
(«Площадь Революции». Полночь», «ЛГ», № 42)
(«Cоциалистическая? Народная!», «ЛГ», № 42)
(«Мифы разных эпох», «ЛГ», № 43)
Неосведомлённость или...
Начну с цитаты: «…Те, кто решился нарушить эту тишину, видимо, рассудили: царя надо свалить как можно быстрее, ибо после победы над немцами и даже на пороге победы это станет немыслимым делом, народ не позволит». Не знаю, какую тишину имел виду гр. Горянин («ЛГ», № 40), но события того времени говорят о другом – о том, что народ ненавидел самодержавие и войну, которую оно вело.
Фактам вопреки гр. Горянин старается внушить, что «отречение царя, создание Временного правительства, пресловутый «Приказ № 1» и даже прибытие пассажиров запломбированного вагона – при всей своей мрачности вовсе не вели прямо к захвату власти партией, чьи вожди только что открыто выступали за поражение России в войне…».
Историческим фактам нельзя, не искажая их, давать произвольные толкования. Но именно этим грешит Горянин. «Если бы Николай спохватился в этот день, всё могло повернуться иначе. Но он мог спохватиться и повести себя как мужчина даже 13 дней спустя, 1 марта по старому стилю», «Возможно, Керенскому казалось…» «Нельзя забывать, что Керенский со студенческих лет принадлежал к той части интеллигенции, которая только и делала, что расшатывала устои государства, ослабляла гайки государственной машины...»
Таких «собственных» мнений и домыслов полным-полно. Они искажают события до «наоборот». Длящуюся почти три года войну ненавидело население не только в России, но и за рубежом. Во Франции только кровавой расправой над бунтовавшими воинскими частями удалось предотвратить революцию!
Гр. Горянин пытается доказать – не было бы Октябрьской революции, была бы Россия сегодня процветающей страной. Бесполезные предположения только вводят в заблуждение. Прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить.
Принадлежит грядущему
«Отходит, кажется, в прошлое примитивное представление, согласно которому в октябре 1917 года в Петрограде произошёл государственный переворот, осуществлённый кучкой международных авантюристов, возглавляемых Лениным. Исторические факты неопровержимо свидетельствуют о том, что революции в России начала ХХ века явились результатом сравнительно длительного развития российской жизни, где заключительной фазой и стал Октябрь. Вот почему Октябрьскую революцию нельзя рассматривать изолированно от Февральской и революции 1905–1907 гг., а также ещё более отдалённых от неё событий. В противном случае не понять историческую роль и предназначение Великого Октября» (Игорь Фроянов, «ЛГ», № 33–34).
Октябрьской революции действительно предшествовали «более отдалённые» события. Декабрист М.А. Фонвизин, ознакомившись со статьёй «Социализм и коммунизм во Франции», пишет из ссылки в Тобольске Е.П. Оболенскому в письме, датированном 1851 годом: «Что первая христианская церковь в Иерусалиме была святейшим коммунизмом, об этом никто и не спорит. Можно находить разные социальные теории утопическими, несбыточными, но основная идея социализма есть истина, и грядущее этой идее принадлежит».
Революционный лабиринт
«1917. Мифы революций» – так называется экспозиция, развёрнутая в Выставочном зале федеральных архивов. Впрочем, правильнее было бы сказать, что экспозиция не развёрнута, а свёрнута в причудливый лабиринт, закрученный так же лихо, как и сама история катаклизмов 17-го года. За 90 лет и Февральская, и Октябрьская революции обросли столькими мифами, что попытаться отличить правду от вымысла можно, только опираясь на бесстрастность архивных документов. Да и то не всегда. Потому что и документы зачастую опровергают друг друга.
Они молча взирают на нас с экспозиционных витрин – фотографии и письма, плакаты, реляции, газетные полосы... Их молчание красноречивее любого агитационного красноречия.
Вот отказ великого князя Михаила Александровича от принятия престола, подписанный 3 марта 1917 года, где он уповает на волю «великого народа, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского».
Несколько поворотов по лабиринту, и перед нами протокол заседания ЦК РСДРП(б) от 10 октября, где чёрным по белому зафиксированы слова товарища Ленина: «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, явно бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу...»
Вот две картины художника Юона, изображающие выступление Ленина в Смольном 25 октября 1917 года. Они разделены почти десятилетием. И сравнивая их, можно представить, что это были за годы. На картине, что написана в 1927 году, – Ленин без усов и бороды, публика в зале, мягко говоря, весьма непрезентабельна. А на трибуне за Ильичём стоят Каменев, Троцкий, Рыков... То есть те, кто уже скоро будет объявлен «контрреволюционерами» и «врагами народа».
И потому на второй картине, что «создана» в 1936-м, лик вождя уже вполне каноничен, солдаты-матросы не выглядят такими уж оборванцами. И главное, за спиной товарища Ленина – его верный ученик товарищ Сталин, присутствие которого на данном заседании не подтверждено ни одним документом. А рядом уже совсем другие товарищи – Дзержинский, Урицкий, Молотов...
Впрочем, «отредактированный» в соответствии с «Кратким курсом» вариант картины всё равно не устроил высокое руководство. Оба полотна были навёрнуты на валы и спрятаны с глаз долой в запасники, одно – Русского музея, другое – Исторического. Тоже история революции...
А вот несколько серых листков бумаги, исписанных корявыми карандашными строчками. «Товарищ Троцкий, непременно скажите об уравнении всей армии одинаковым жалованием и пайком, – как обязанных равно Родину защищать».
Я прошла этот лабиринт из конца в конец, но неожиданно для себя вернулась. Нет, не ради какого-то конкретного экспоната. Я смотрела на выцветшие фотографии, плакаты, документы и никак не могла отделаться от мысли о том, как мало мы знаем о той эпохе, о которой вроде бы столько читали, слышали...
Из собственной памяти уже не выкинешь ни «ленинские уроки», ни госэкзамен по научному коммунизму, ни любимую Потёмкинскую лестницу в родной Одессе, по которой никакие потёмкинцы никуда не бежали... И как всё это соединить с тем, что пришлось узнать в последние годы?
Вот идут по выставке стайкой студенты МГУ, будущие историки. И даже им имена большинства «действующих лиц» той поры почти ничего не говорят. А в глазах, скорее, удивление, чем «профессиональный интерес». Для них это уже слишком далёкая история, не имеющая к ним прямого отношения. Но, может быть, именно поэтому они в состоянии будут отнестись к революционным мифам объективно? Может быть, время поможет разглядеть истину?
Задаю вопрос историку Алексею Литвину, одному из тех, кто готовил эту выставку, а сейчас ведёт по ней представителей нового поколения.
«Этот вопрос не имеет ни однозначного, ни правильного ответа, – отвечает он. – История – это наука. Но наука, которая никогда никого ничему не научила. И даже не доказала окончательно. Мы можем только стараться честно довести обнаруженные нами факты до людей. Сообщить информацию, которая, как нам кажется, поможет им разобраться в прошлом, а зачастую и в настоящем. А уж человек пусть сам определяется со своим отношением к прошлому...»
Ну что ж, сами так сами. Но без того, что я увидела на этой выставке, только с конспектами по научному коммунизму, разобраться в истории невозможно.
Крушение иерархии
Правильная иерархия означает специфическое служение каждой страты. Идеальная иерархия Российской империи выглядела следующим образом: царь, осуществляющий представительство народа перед Богом; дворяне – служилые люди, обеспечивающие исполнение царской воли; духовенство, окормляющее народ; купечество, выступающее как экономическая среда существования государства; работный люд, в основном крестьянство, наполняющее экономическую среду продуктом. Сословия были довольно жёстко разграничены, что обеспечивало консервацию системы. Сама по себе такая жёсткость не является недостатком.
По приближению к революционной эпохе можно увидеть деградацию практически всех служений, за исключением собственно царской власти. Дворяне освободились от обязательной службы и превратились в помещиков. Ещё раньше землевладельцы окончательно закабалили крестьян. Купечество во многом потеряло свой православный дух и обуржуазилось. Духовенство во многом стало воспринимать своё служение как способ заработка средств к существованию, в результате образ церкви замутился. В этих условиях крестьянство оказалось без должного окормления и тоже не устояло.
В литературе часто встречается противопоставление Февральской и Октябрьской революций, падение Советской власти называется контрреволюцией и, таким образом, противопоставляется Октябрю. Между тем на оси общей деградации социума все эти три катастрофы являются тремя стадиями одного и того же явления.
Это явление можно обозначить как переход от иерархической к демократической организации общества. Суть демократии замешена на гордыни: всякий статус признаётся нуждающимся в проверке на прочность, при этом любой человек получает право на обретение любого статуса, если вовремя подсуетится.
В Феврале удалось раскачать и опрокинуть авторитет царской власти. При этом организаторы переворота хотели частично удержать структуру. Власть должна была остаться у элитных сословий – дворянства и буржуазии, а рабочий класс и крестьянство должны были оставаться по-прежнему сервисными стратами.
Однако лавину легко стронуть, но сложно оседлать. Почувствовав вкус самоуправства, народ не захотел возвращаться «на круги своя». Да и не было серьёзного духовного мотива, так как, свергнув Помазанника Божия, уже сложно думать о Боге. А без Бога люди склонны думать о себе и действовать прежде всего ради себя. Поэтому и армию Временному правительству удержать не удалось.
Волну удалось оседлать большевикам. Их лозунги были предельно демократичны и соответствовали духу времени. Октябрь, таким образом, явился своего рода вершиной демократии. Государство уже было готово отмереть, и анархисты – попутчики большевиков – торжествовали. Однако у большевиков не было планов хоронить государство и переходить к атомарному обществу.
В качестве базисной страты нового государства выступил, а скорее, был использован рабочий класс. С элитными классами началась Гражданская война, в результате которой представители этих классов частично были истреблены, частично вытеснены за рубеж, а частично деклассированы. Крестьянство было же принудительно возвращено в положение сервисной страты – сначала через механизм военного коммунизма, а потом – раскулачивания и коллективизации.
Было два направления повышения элитарности – высшее образование и партийная карьера. В какой-то момент партийное руководство стало воспринимать партию как корпорацию, но в полноценную страту она превратиться не могла, так как нельзя было пресечь инкорпорирование в неё представителей внешней среды.
В результате в обществе возник запрос на новый уровень демократичности, который и был достигнут в ельцинский период. При этом советский строй, оформившийся вокруг корпорации КПСС, оказался балластом и был сброшен «с корабля революции».
Теперь у нас нет иерархии. Социальная структура практически отсутствует, её можно описать моделью: президент и всё остальное. Нет сервисных страт. Никто не хочет работать. Особенно работать на другого. Работать на себя часто оказывается эвфемизмом воровства. Партии не могут стать серьёзной социальной силой, потому что мы практически подошли к атомарному обществу, где партии просто никому не нужны.
Есть ли выход? Если вдруг мы действительно осознаём яму, в которой мы оказались, покаемся и духовно возродимся – такое вот крайне маловероятное «если», – то Россия воспрянет. Требуется практически чудо. Но чудеса всё-таки бывают.
Что получится?
Классовое расслоение общества, отчуждение власти от народа, люмпенизация значительной части населения и неумолимое сокращение численности его, ставшее вопросом жизни и смерти страны, грабительская «монетизация» пенсионерских льгот, всё большая недоступность качественного образования и медицинской помощи, криминализация общественных отношений, безудержный рост цен и, как следствие, чувство безысходности, особенно в сельской России – вот «завоевания» правящего (и экономически господствующего) класса.
…Когда-то Ленин говорил о «верхних десяти тысячах», присвоивших большую часть национального богатства. Пусть сегодня идёт речь даже о «верхних десяти миллионах», но остаётся ещё сто тридцать! Или они уже сброшены со счетов «реформаторами»? Вот и получается опять по Ленину: «Реформизм вообще состоит в том, что люди ограничиваются агитацией за изменения, не требующие устранения главных основ старого... изменения, совместимые с сохранением этих основ». А проще – богатые пусть богатеют, бедные – пусть беднеют. А дальше – что получится. Как в 1917 году.
СВЕРДЛОВСКАЯ ОБЛАСТЬ
Металлисты-красногвардейцы у Смольного в дни Великой Октябрьской социалистической революции. Петроград, 1917 год. Фотография Петра Оцупа с выставки «Пространство революции». Россия. 1917–1941